Говоря по правде, даже ему самому, с его опытом и знанием жизни, не так-то просто быть начальником тонга. Народу больше двух тысяч, до города далеко… Что далеко — это, конечно, хорошо: руки развязаны. Но только простаки могли думать, что начальник знай себе сидит на циновке, а денежки ему со всех сторон так и несут.

Однажды, это было давно, забрел к ним бродячий гадальщик и сказал, что жителям деревни суждено вечно враждовать между собой, потому что изображение их полей на листе бумаги весьма похоже на стаю рыб, вырывающих друг у друга добычу. Сказано было правильно: на должность старосты зарились почти все местные богачи — любители чужого добра, это было тепленькое местечко. Встречаясь на улице, они любезно раскланивались, хотя в глубине души каждый желал своему сопернику всяческих бед, мечтая подчинить его своей власти.

Деревня была разделена на несколько враждующих группировок. Как знать, не подослал ли Ти Фео кто-нибудь из врагов советника?

Если бы не железная выдержка и не смекалка Киена, неизвестно, чем бы кончился этот скандал и сколько денег пришлось бы заплатить, чтобы его замять. С крестьянами вести дело нетрудно: схватишь за волосы, и все. А как прикажете поступать с бывшим каторжником, этой бритой башкой? Засадить Ти Фео обратно в тюрьму проще простого, но ведь рано или поздно он выйдет оттуда… А что тогда? На всю жизнь запомнил советник историю с Нам Тхо, она послужила ему хорошим уроком.

Это случилось, когда Киен только что вступил в должность старосты. В деревне трудно было отыскать кого-нибудь более строптивого и упрямого, чем Нам Тхо. Мерзавец позволял себе открыто пререкаться с ним. Староста долго искал повода, чтобы избавиться от смутьяна, но это оказалось не так-то просто. И вдруг, на радость Киену, Нам Тхо арестовали. Оказалось, на него пало подозрение, что он участвовал в грабеже. Вот тут староста принял все меры, чтобы смутьян остался за решеткой надолго. Но кто мог подумать, что наглец, побывав в тюрьме, осмелится вновь показаться в деревне и смотреть людям в глаза? Киен так радовался, избавившись наконец от него… До тех пор пока в один прекрасный вечер, когда староста сидел один и приводил в порядок бумаги, Нам Тхо не ворвался в комнату, размахивая здоровенным ножом.

— Ни с места, а не то прирежу! — гаркнул он и загородил спиною дверь.

Оказывается, негодяй бежал из тюрьмы. Теперь он требовал, чтобы староста выдал ему документы на чужое имя, да еще сто донгов[6] в придачу.

— Мне терять нечего, — угрожающе заявил Нам Тхо. — Сделаешь, как я велю, больше на глаза не покажусь. Не сделаешь, прикончу на месте.

Выхода не было, пришлось повиноваться. А бандит слово сдержал — навсегда исчез из деревни.

Однако, как известно, все возвращается на круги своя. Когда бамбук старится, от корней тянутся молодые побеги. Мерзавцы и негодяи в этом мире тоже, видать, никогда не переведутся. Не успел староста отделаться от Нам Тхо, как появился солдат Тьык. С ним тоже пришлось порядком повозиться.

Когда-то этот Тьык был смирным, слово вымолвить боялся. Прозвище «Ком Глины», которым наградили его односельчане, вполне ему подходило. Что ни прикажешь — все выполнит безоговорочно, прикрикнешь на него — в штаны наложит с перепугу. Когда собирали налог, ничего не стоило получить с него лишний донг. При нем приставали к его хорошенькой жене, а он и пикнуть не смел, только дома срывал на ней злость.

Известно, чрезмерное смирение всегда граничит с глупостью. А дураку всякий норовит сесть на шею. Вот Тьык и работал круглый год, не разгибая спины, но ни разу в жизни не поел досыта. Каждый, кто хотел, помыкал им — Тьык всех слушался. Но в конце концов и его терпение лопнуло. Плюнул он на всех и ушел в солдаты. И что же? Было ему плохо, стало еще хуже. Пока жил в деревне, хоть жена была, пусть и приходилось иной раз уступать ее другим. Теперь же Тьык и вовсе ее потерял. А женщина она была хоть куда! Задорный взгляд, на щеках румянец… И такая красотка вдруг осталась без мужа! Кто не позарится на спелый плод, когда он, можно сказать, сам в руки просится!

Дом солдатки стоял неподалеку от дороги. Туда частенько захаживал и помощник старосты, возвращаясь домой после ночной игры в карты, и начальник стражи во время обхода. Заглядывали и другие. Даже убеленный сединами член сельской управы Диен и тот посещал гостеприимную солдатку. Вскоре ночные визиты к соломенной вдовушке стали развлечением для всей деревенской верхушки. Сам староста, хотя к тому времени он уже имел трех жен, не упускал удобной возможности. Мало того, он умудрялся еще и поживиться на этом деле. Каждый раз, когда жене Тьыка надо было ехать в город получать деньги за мужа, она шла к старосте просить, чтобы тот удостоверил ее личность[7]. В подобных случаях ни один староста не обедает за свой счет. Оно и понятно. Но Киен не ограничивался подношением, которое она приносила, он сам отвозил ее в город. А там они кутили…

В результате от нескольких донгов, которые причитались солдатке, ничего не оставалось. На следующий день дети получали конфеты или, в лучшем случае, пирожки со свининой.

Неизвестно, прослышал солдат про все это или была другая причина, только, отслужив свой срок, он не вернулся в деревню. Вскоре пришла официальная бумага: задержать и доставить властям преступника Чэн Ван Тьыка. Староста в ответ донес, что означенное лицо в бегах, потому в деревне не проживает. Но едва было отправлено донесение, как заявился Тьык. Староста послал за ним стражника с приказом немедленно явиться. Тьык не заставил себя ждать, однако пожаловал почему-то с женой и детьми. Прежде чем староста успел что-либо сказать, он выхватил огромный нож, каким режут свиней, и заговорил сам:

— Меня осудили за убийство. Если вы не сжалитесь надо мною и выдадите властям, жена и дети умрут с голоду. Так уж лучше я их сам убью, прямо сейчас, а потом отправлюсь в тюрьму.

Староста похолодел. Бывший солдат был страшен: налившиеся кровью глаза, нож, зловеще поблескивающий в руке… Такой и впрямь может убить, не только жену и детей зарежет, но и еще кого-нибудь заодно. Прикинув все это в уме, староста уговорил Тьыка вернуться домой и принял все необходимые меры: он не выдал беглеца властям и на каждый новый запрос отвечал, что означенное лицо по-прежнему в бегах и в деревне не показывалось. Между тем Тьык преспокойно жил у себя дома. Жена его — в этом все могли убедиться — вернулась на путь истинный: стала заботиться только о муже. Старосте, его помощнику и всем прочим ее почитателям пришлось оставить ее в покое. Продолжать шашни при муже было бы публичным скандалом. В общем все вели себя как полагается, кроме, пожалуй, солдата, — Тьыка стало не узнать: он наотрез отказался платить налог за сад, а когда его пытались усовестить, то бранился и угрожал советчикам, если же вбивали кол, налагая на землю арест, то, не задумываясь, срубал его. И не было на него никакой управы — ведь в случае огласки старосте грозили неприятности за укрывательство беглого преступника… Но этот наглец все равно был недоволен. И однажды вновь заявился к старосте с ножом в руках.

— Пока я служил в солдатах, жене моей должны были выплатить около сотни донгов. Не знаю, куда они делись, может, жена их прокутила, только сейчас в доме ни одного медяка не осталось. Я допросил жену, она говорит, что боялась держать деньги у себя и все отнесла к вам на хранение. Может, надуть меня хочет, подлая тварь, так я ее на всякий случай связал. А теперь вот покорнейше прошу вас посмотреть, все ли деньги целы. Надо же мне как-то детей кормить. Если хоть донга не хватит, я кое с кем посчитаюсь…

Староста понял намек и, криво усмехаясь, ответил:

— Вот какое дело, солдат: деньги эти давно израсходованы…

— Какая же сволочь на них позарилась? — перебил его солдат, сверкая глазами.

— Но если тебе нужны деньги, — поспешил докончить староста, — ты скажи, что-нибудь придумаем… А какой толк убивать жену — этим денег не вернешь, только грех на душу возьмешь.