— Кто ты, добрый человек? Чем смиренный послушник обидел тебя?

Исказилось покрасневшее лицо гостя, воздух застрял в горле.

— Тот, кто следит за порядком и не допускает в городище бродяг. Почто мастеровой люд от дел отрываешь⁈

— Добрые люди по собственной воле мне помогли. — Не знал Серафим, чего и ждать от неприятного гостя.

— Я не позволял им этого.

— Разве ты господь? — просто, но настойчиво переспросил юноша. — Неужели они твои рабы?

— Я городской голова. Я даю добро на любое дело в городище и на землях подле него. Кто дал тебе право хозяйничать в лесу?

— Господь, — мягко ответил Серафим, преодолевая боль от искривлённого пути гостя, текущего через сердце.

Чувствовал он, что не к добру появился голова, но и сам неумолимо движется к беде.

— Не обманешь меня святостью, бродяга, — у мужчины затряслась борода, брови сошлись в гневе над яростными глазами. — Помни, что слежу за тобой. Не позволю смущать людей, да обманывать. Одна жалоба, и в холодную у меня угодишь.

— Как господь решит, — безразлично пожал плечами послушник.

Немного побранился ещё гость, бросая угрозы, и ушёл. Остался Серафим один в своих раздумьях. Не очередное ли испытание уготовано?

Осмотрел он, что было построено. Приближалась зима, но и теперь он уверился в готовности к главному служению. На каменном основании стоял его дом, под ним значительную часть занимала внутренняя келья — молельня, освещаемая живым огнём. Стены её были белёными, но пустые ниши словно ожидали красочной росписи. Верх сложили из тёсанных брёвен.

— И это случится, — произнёс Серафим, ощущая душой светлый покой.

Удивительная история произошла с подземельем, когда только задумался Серафим о строении. Он выбрал положение дома, а при расчистке места под основу, нашлась древняя кладка и каменные ступени под землю, будто развалины старой крепости. Внизу нашлась молельня, где прежние фрески совсем стёрлись. Отшельник и не пытался догадаться откуда такое чудо. Стены они с помощниками обновили.

Спал он в маленькой комнатке с лежанкой. Скромная печь отделяла место отдыха от рабочей части дома. Во дворе добросердечные помощники поставили подсобную постройку и клеть для птицы. Понимал Серафим, что слишком хорошо место для смиренного послушника, слишком богато, но потоки, идущие через сердце, шептали о скорых постояльцах.

И правда, стали приходить к нему сбившиеся с пути, кто отрекался от даров. Принимал Серафим путников, болел душой за потерявших себя. Они ему были как братья, ведь сам когда-то выбирал между даром и сытой жизнью.

Вскоре прошёл слух по округе и даже дальше, что есть спасительный скит, где живёт молодой отшельник. Многие искали встречи с Серафимом. Приходили гости, оставались на несколько дней или боле, помогали в труде, слушали слова хозяина. Помогал он им советом, если на то была воля бога, либо отсылал с миром, не в силах помочь, ибо только сам человек мог найти свой путь и ответить на главные вопросы.

Изредка помощи просили калечные да больные. Сочувственно смотрел на них Серафим, но на все просьбы отвечал:

— Я не исцеляю тело, только душу. Если болезненно тело из-за кривды души, то оставайтесь.

Не верили они ему, считали, что не желает отшельник помочь. Никто не признавал в себе изъязвления духа, но требовали спасения. Уходили недовольные, затаив обиду. Немало таких осело в городище возле леса.

Однажды пришёл к Серафиму оборванный, обросший человек. Видно было, как долго находился он в дороге и как тяжела была его жизнь. Человек сел в стороне от всех, кто искал помощи в ските, и от немногих, кто оставался рядом с бывшим послушником, обустраивая малую общину. Он сидел и наблюдал. Заметил его Серафим, сердце подсказывало дрожью, что непростой это путник и больше остальных виновен он в грехе отступничества от даров.

Встретив взгляд молодого отшельника, засмеялся человек, громко и безумно.

— Что смотришь⁈ В силах ли ты помочь мне⁈

— Всякому можно помочь, кто ещё помнит, что есть дороги и согласен идти сколь угодно долго, чтобы свершиться.

Сел Серафим рядом с бродягой.

— Твои слова ничего не значат для меня. Мне нельзя помочь. Я проклят.

— Умойся и поешь с дороги. А потом я буду говорить с тобой, — мягко ответил Серафим, ощущая в эту минуту страшную боль от соприкосновения с отступившим.

Когда всё было исполнено, то уединились они в келье Серафима.

— Какой же сильный огонь живёт в тебе!

Серафим смотрел на измождённое лицо путника и видел в нём нечто близкое, что было сродни ощущению братства. Они были одинаково отмечены лихорадочным даром воплощения в мире тайной силы.

Бродяга вскочил с лавки и прокричал.

— Что ты ведаешь про меня, отшельник⁈ Откуда знать тебе про мою боль?

Его трясло, дорожки слёз прочертили блестящий путь среди морщин.

— Ты проделал долгий путь ко мне. И ты знаешь зачем. Поэтому не трать время на жалость к себе, — суровым стал послушник.

Стальное веретено внутри подсказывало Серафиму слова. Прорычал бродяжка бранное слово, но проглотил тут же, закрыл лицо руками.

— Я проклят, проклят! Я потерял, что должен был беречь.

— Потерять то, о чём ты говоришь, легко. Понять, что потерял — начало пути к обретению.

— Откуда знать тебе⁈ Впрочем, если дорога привела в обитель, если он спустился ко мне, чтобы назвать твоё имя…

— Открой всё.

— Я никогда не был одержимым, — успокоившись, начал рассказ путник. — Хоть батюшка в городище, где я вырос, говорил, что во мне бес сидит. Но я знаю, что не бес вовсе. Слышишь⁈ Не бес!

Опять он задрожал и беспокойно посмотрел в глаза Серафиму.

— Я верю тебе. Знаю, — тот коснулся плеча гостя, сдержав стон от мучительной иглы, пронзившей тело.

Слишком крив был путь человека перед ним. Огромный дар потерян или запечатан в сердце.

— Мне было лет восемь, когда я его встретил. Возле городища протекала река. Быстрая, глубокая, с ледяной водой. Даже в летний день она была прохладной. Как вышло? Я стал тонуть. Никто не мог помочь. Ни души в округе. Друзья убежали, не видя беды. Я был унесён в сторону от поселения и ушёл под воду, когда почувствовал сильные руки, что вытянули меня на берег. Когда очнулся от ужаса, сковавшего тело, то увидел человека. Можешь ли ты представить себе небо в самый ясный день? Или цветы незабудок, но настолько чистого цвета, словно сами ангелы омыли их слезами. Таким был взгляд спасителя. Он смотрел внимательно. Он смотрел так, словно знал меня ещё до рождения.

Быстрее забилось сердце Серафима. О страннике говорил полубезумный нищий. Не думал никогда отшельник, что кто-то может знать эту тайну. А бродяга продолжил рассказ:

— Сказал он мне такие слова: «Не время тебе покидать этот мир, мальчик. Знаешь, что у тебя здесь?». Он так тихо и текуче говорил, как река бежала, и коснулся моей груди. Я ответил, что там моё сердце. «Там у тебя дар», — улыбнулся спаситель, и закружилась голова, — «Береги его. Чувствуешь тепло? Это твой дар. Не потеряй, но отдавай людям. Чем больше отдавать будешь, тем больше останется. Я ещё приду к тебе». Помню, как он растаял в свете солнца, рассыпался искрами и малыми звёздами.

Гость прерывисто вздохнул. Он сидел на скромной лежанке отшельника сгорбившись, точно на спину давил тяжкий груз.

— С тех пор началась для меня другая жизнь. Тепло внутри разгорелось до пламени, что не давало уснуть, пока не делился им с миром. В кузнице отца было много угля. Прямо на стенах изобразил я ангела, с которым говорил. Я не мог остановиться. Дня не мог прожить, чтобы не рассказать через свой дар о тепле и радости от встречи. Я любил весь мир, я хотел, чтобы мир понял эту любовь. Внутри меня была такая сила, что многие стали замечать.

Алексей жадно рыскал взглядом по содержимому чемодана.

— Книги? — разочарованно протянул Сашка.

Яр взял в руки потрёпанную книжицу в мягкой обложке.

— Не будем делать выводы раньше времени.