Поглядел Илия долгим взором, зная точно, что должен передать юноше.

— Испытание тебя ждёт, Серафим. Выстоишь, отпущу. Нет, значит, не готов.

— На всё воля божья, — сдерживая мечущееся сердце, он опустил голову.

Разве мало Серафим сделал для странника? Вспыхнуло в груди недовольством и непониманием. Почему же не пускают его исполнить, что должно´?

— Иди, Серафим. — Илия жестом показал, что ничего более юноша не услышит от него.

— А испытание? — вскинулся тот, теряя терпение.

— Придёт время — будет.

Опустив плечи, Серафим ушёл в келью и лёг, свернувшись кутёнком, словно в детстве. Растерянность и страхи начали подтачивать радость, недавно бурлившую в нём.

«Что, если недостоин я исполнить заветное? Слаб для выбранного пути. Или глупо уверил себя, что слова, горящие в сердце, нужны миру. Не лучше бы мне остаться, где был? Никому не нужны дары, сокрытые во мне», — заплутал он в собственных мыслях и чаяньях.

И опять послышалась ему насмешка за спиной, да морозец прошёл по телу.

— Глупый, Степан, — шептал голос.

Слова скользили по сознанию, непонятные, злые, топкие, словно болото.

— Обманул тебя странник, возомнивший себя самим Временем, стоящим по обе стороны от добра и зла. Он — не истина. Он — ничто. Такой же муравей, как и ты. Откуда знать муравью все дороги человечьи? Странник отвернулся и не видит, а дар его горчит полынью. Спасай себя, Степан. Вернись домой. Купец простит. Василинка примет, как мужа.

— Молчи, — Серафим закрылся от голоса, чувствуя, как разрушается стержень силы от каждого слова. — Я не слушаю тебя, змей.

Не единожды повторялась борьба юноши с настойчивым и смущающим голосом за спиной. И однажды, будучи в поле возле монастыря, не выдержал Серафим и потребовал:

— Кто ты есть, покажись⁈ Не прячься трусливо за плечом! Странник имел смелость показать свой лик.

Засмеялось, посыпалось звуками, будто мелкие камешки или льдинки под ногами хрустели. И не поймёшь, мужским или женским смехом окутало.

— Покажусь! — пронеслось эхо над травой.

Оставил голос послушника на время. Однако, сомнения одолели Серафима, но он продолжал работу в монастыре. Изо дня в день упорно держался замысла, решив не отступать. Огромный путь он прошёл от мальчика, который встретил странника возле родного городища, до молодого мужчины, избравшего служение.

Внимательным взглядом смотрел на него игумен Илия, часто беседовал с Серафимом об избранном пути, пока не понял, что время пришло.

Спустя год, Илия заговорил о замысле молодого послушника.

— Дам я благословение, но прежде исполнишь обет.

Слова игумен проговаривал медленно, чтобы каждое запомнилось Серафиму, да и сам не хотел упустить важного, что ему передали.

— Три полных дня стоять тебе на высоком камне в отдалении от монастыря. Я отведу тебя. Запомни, сходить с камня нельзя, что бы ни увидел. Говорить нельзя, кто бы не пришёл, не обратился к тебе.

— Выстою, — уверенно сказал Серафим, радуясь, что вскоре пойдёт дальше по избранному пути.

— Не говори, а делай. — Сурово смотрел Илия. — Битва за тебя будет. Там никакое слово не выручит, только вера и твоя воля.

— На господа уповаю.

Вздохнул игумен, головой покачал.

— На себя уповай, Серафим. И на дар свой.

Удивительно было такое слышать от служителя бога.

Ближе к полуночи, помолившись, отправились игумен и Серафим к камню, что стоял при широкой дороге. Там юноша встал лицом на восход. Там же встретил первый день исполнения обета.

Долгими показались день и ночь. На второй день пролился дождь, дав воду для питья. Что успел взять себе Серафим с ручейками, текущими по лицу, тем и насытился. Ночью он слышал вой волков из ближнего леса, видел их горящие во тьме глаза, но ни один хищник не приблизился к камню. Только кружили рядом.

Утром третьего дня тревога начала сжимать Серафиму сердце, а усталость ослабила ноги. Два дня он не двигался с места: то смотрел на дорогу, то стоял, закрыв глаза. Не спал ночь, боясь упасть. На третий день начало казаться, что по дороге приближается чёрная волна, а эхо доносит знакомый голос:

— Покажусь! — ударило о камень с такой силой, что чудом не раскололо.

Утихло всё на время. После полудня увидел Серафим человека, идущего к монастырю. Тёмной накидкой походил тот на странника, и было подумал молодой послушник, что это он и есть, обрадовался. Когда же поравнялся путник с камнем, увидел Серафим, как ошибся.

— Бедный ты, горемычный, — чуть звучно прошелестел старик. — Долго ли стоишь здесь?

Смолчал Серафим, закрывший уста на время обета для всякого слова.

— Третий день, ага третий день. — Тёмный, запылённый капюшон затрясся, так сокрушался путник.

Тяжело он опустился на землю напротив камня, достал мешок, словно сами растеклись тугие узлы.

— Бедный послушник, — повторил незнакомец. — Сойди с камня, отведай со мной хлеба. Вижу, что ты голоден.

Не двинулся с места Серафим, только смотрел, выискивая в лице незнакомца, изрезанном морщинами, с добром или со злом тот пришёл. Седые пряди выглядывали из-под капюшона, руки тряслись — он казался безобиднее мухи.

— Сказали мне, — отложив мешок, проговорил путник, — что возле монастыря стоит камень, а на камне том, послушник молодой стоит, днём и ночью. Слышал я, что кто на камень вместо того монаха встанет, исцелён будет. Не пустишь ли старика на своё место, отрок?

Странна была просьба старого человека. Смутился Серафим, но смолчал. Тяжко вздохнул незнакомец. Поднялся, но, не удержавшись на трясущихся ногах, опять пал на землю.

Дрогнул Серафим. Всем телом дрогнул, всей душой, но слово данное, перед господом было сильнее жалости, сильнее сострадания. Остался он стоять на камне.

Приподнялся путник, капюшон плаща откинулся назад, белые волосы рассыпались по плечам. Долго смотрел старик на Серафима и видел тот, как темнеет глаз незнакомца. Пустым и чёрным стал взгляд, как та волна на дороге, что так и не достигла ног послушника. Плюнул старик в сторону камня и, поднявшись, направился в обратный путь, прочь от монастыря.

Мыслями помолился Серафим за спасение и свою стойкость, потому как понял — злое принёс старик. Да, и был ли он человеком? Не успел он прочесть последнее слово и собраться с новыми силами, как послышался стук копыт.

Чёрный всадник поднял на дыбы горячего коня рядом с камнем. Звуки холодной стали словно проникли под кожу Серафима, вызвали дрожь и слабость.

— Рассказывали мне, — грозно закричал воин, — что стоит на камне молодой послушник. Он потерял всё из-за кочевников. Так почему же парень не сойдёт с камня и не возьмёт в руки оружие⁈ Почему не выйдет к дальним рубежам, чтобы защитить сородичей⁈ Или ты трус⁈

Грозный голос смешался со ржанием коня, что поднял огромные копыта, занеся их над камнем. Трещал камень от тяжёлых слов, леденел инеем.

Молчал Серафим, только молился в сердце, ощущая стальной стержень, сила которого держала на ногах. Не посмел всадник коснуться камня, отступил, смягчил голос.

— Пойдём со мной, юноша. Все радости человеческой жизни ожидают тебя. Мир станет ярким, верные друзья будут рядом, словно вольный ветер пронесёшься ты по родному краю, встретишь рассвет в объятиях самых красивых женщин. Не дело такой молодости и силе сгинуть в монастырских стенах. Это удел дряхлых старцев. Тебя же ждут мирские дела.

Речь всадника была горяча как огонь в кузне, она рождала образы, которыми заставила грезить душу Серафима. Лихая радость и сладкая нега затмили разум. Блистающий воин стоял перед глазами, притягивая к себе. Только растеклось от стержня, где заключался дар послушника, смертельным холодом. Порыв ветра чуть не сбил с камня. Закрылся от соблазна Серафим, молча отказался от того, что предлагалось.

— Так пеняй на себя! — прокричал всадник, почуяв, что отринут. — Не видать тебе того, что ожидаешь! Во зло обратится слово твоё!