— Где⁈ — Мерзкий гость весь затрясся от возмущения, заелозил по земле ногами-обрубками, кожа начала оплывать волнами. — Где я нарушил правила⁈

— Соискатель прошёл испытание, — с силой ответил странник. — Его время и дар достаются этому миру.

— Или тебе, иномирец! — Резко дёрнувшись вперёд, существо попыталось ударить ненавистного врага в грудь.

Серафим, видя это, еле сдержал возглас. Огромных усилий ему стоило оставаться на камне. Так и хотелось сойти вниз, встать рядом с тем, кого он знал с детства, вместе бороться с бледным бесом.

— Я раздаю, а не забираю.

Странник смотрел прямо в текучее лицо существа, менявшееся каждое мгновенье. Лысая голова беса раскачивалась перед глазами. Жадный рот испускал слюну. Человек не отвёл от мерзости бесстрастного взгляда.

— Иномирец — ты. Это мой мир, поэтому растворись, пока я тебя сам не выкинул. Тебе не понравится.

Ничего не понимал Серафим. Слова, боровшихся за него, оседали в сознании, но оставались запертым коробом.

Отплыв назад, существо растянуло кривую щель, ухмыльнулось.

— Ты силён, княжич времени, со всеми Конструктами и Советами в вечном договоре, но со смертью договориться не смог, — гадкий смешок полетел в странника. — Все знают, что забрали у тебя. Желанное тело обратилось в гниль. А душа…

— Думаешь задеть? — Лишь на миг дрогнули веки у спасителя. — Забыл своё место? Изыди! — И странник простым кивком подтвердил силу желания.

Повинуясь невидимому удару, существо сжалось. Искривилась длинная и белая туша в чёрных обмотках, втянулись черты и конечности в истончающееся тело. Он пытался сопротивляться, незримо цепляясь за твердь, пыжился бросить в лицо врага последние угрозы и обещания.

— Не навсегда. — Хрустальный выдох разбился о камень. — Дзиф упорен в желаниях. Моя добыча. Я отомщу. И твой свет можно исказить.

— Свет? — Только половина лица странника изобразила улыбку, вторая же часть, где виднелись шрамы, осталась неподвижной и мёртвой, испугав Серафима. — Ай-яй, Дзиф плохо знает, с кем имеет дело. Спроси у тех, кого я отдал, следуя правилам, кому смотрел в глаза, выжигая кривду, кто всегда оставался мелкой песчинкой на пути большого потока. Они так и не узнали, каким силам послужила их смерть.

— Наивный княжич. — Тело существа оплывало, кожа истончалась. — Для Дзифа не тайна твои страдания. Не притворяйся нейтралом. Ты чувствуешь, а значит, подыгрываешь одной из сторон. Для муравьёв, видящих только землю перед глазами, этого достаточно, чтобы верить в твою доброту. В этом слабость и наживка для человеков. Они прозвали тебя Даром. Они тянутся к тебе.

— Время не имеет окраски. Попробуй исказить Конструкт, пожиратель. — Странник поднял руки с раскрытыми ладонями, усиливая намерение убрать врага с дороги, как будто отталкивал от себя бесформенное существо. — Придётся доложить о нарушении договора. Тебе больше не позволят участвовать в испытаниях.

Существо закричало точно придушенная ворона.

— Дзиф найдёт способ. Добрый плод употребим во зло. Наивный княжич сам поможет Дзифу.

Бес слабел. Голос растерял звонкость, дребезжал.

— Тогда и поговорим, — тот, кого гость назвал «княжичем», отвернулся, словно потеряв интерес к беседе.

Лунный свет, лежащий полосой на дороге, разорвало лоскутом, куда и затащило беса. Устало, без улыбки поглядел странник на Серафима.

— Как взойдёт солнце, можешь спуститься с камня. Ловец душ больше не придёт к тебе, но это не значит, что оставят в покое обычные опасности и беды. Живи, Серафим, и служи своему дару. Исполни главное.

Не посмел послушник сказать, что мучило разум.

«Какие тайны открылись малому грешнику? Отчего позволил Господь узнать такое? Или это всё происки врага человеков?»

— До всего есть охотники, Серафим. — Странник легко прочёл незаданный вопрос. — Одни живут рядом с нами. Иные приходят из дальних мест. Кто-то готов честно обменять свою силу на желаемое. Есть такие, кто забирают хитростью или насилием. У человека немало того, что может заинтересовать охотника, но как князь запрещает добычу зверя по своему разумению, так и… — Он на лету поймал готовое сорваться слово, подыскал другое. — Так и господь не позволяет охотнику бесчинствовать в ловле людских душ. Испытания ты прошёл, поэтому забудь об увиденном.

Странник поднял руку, и осыпалась искрами прозрачная стена перед камнем. Чуть заметно соединил пальцы в горсть и потерял Серафим нить разговора. Мгновенно стирались из памяти образы мерзкого гостя.

— Помни только, что ценный дар несёшь в себе. Храни его и отдавай миру в нужный час.

Голос странника послушник воспринял не слухом, а самим сердцем. Пуста была дорога, а над горизонтом золотилось оранжево-алым. Заря, румяно окрашивая небо, поднималась выше. И ложились лучи солнца косо на дорогу, золотили всё вокруг, густели светом.

Таким ярким я свежим показался Серафиму мир, что восхитилась душа. Он полной грудью вдыхал запахи утренней влаги с полей, травянистую терпкость и смоляной дух леса. Пряно пахло рождающееся солнце. Ликовало сердце, заполняясь покоем и уверенностью в служении. Ощутил он, как крепнет внутри сила и стальной стержень, что так давно вёл его в неведомое. Помнил послушник, что три дня осаждали его бесы. Не забыл он и странника. Остальное же полностью истаяло, будто снег по весне.

Игумен Илия медленно ступал по дороге. Увидев послушника, впервые улыбнулся в бороду. А Серафим неожиданно осознал, что не так уж и стар настоятель, как казалось.

— Спускайся, брат, — просил Илия. — Не быть нам сродичами по монашеству, но духом мы вместе стоим против всего, что уничтожает человека.

Рядом они прошли до монастыря, и, пока не вошли в обитель, Серафим решился спросить со всем почтением:

— Вы ведь ведаете, отец Илия, с кем приходилось мне говорить? Я называю его странником…

— Молчи, Серафим, — тот остановился, ударил посохом оземь, брови сурово свёл. — Не с каждым можно говорить о нём.

— Я знаю, что с вами можно, — не унимался послушник, ощутивший свободу и правду рядом с монахом. — С детских лет я скрывал его в своём сердце…

— Скрывай до последнего часа. Не тебе дано слово о нём.

— Кто он?

— Только тот, кто служит, как любой из нас. Делает свою работу для…

— Господа?

Задумался Илия, прошёл немного ближе к монастырским воротам. Там обернулся к Серафиму.

— Для Господа… Пусть так. Готовься к служению, Серафим.

Молчаливая компания из трёх молодых мужчин плутала по кривым улочкам старого города. Иногда останавливаясь, Сашка закрывал глаза, расслабленно опускал руки. Его короткие, но, как оказалось, чувствительные пальцы медленно шевелились, точно перебирая струны гитары. Ярослав в такие моменты рассматривал браслет на руке, сосредоточено водил по нему пальцами и хмурил брови.

Алексей мысленно отгородился от непонятных ему действий, отложив вопросы. Он рассчитывал, что место для разговора будет найдено быстро. Там они не смогут отвертеться. Об опасности историк не думал. Если уж его не оставили гнить в развалинах Троицкого монастыря или в лесу, то в городе ничего не произойдёт. Правда, судьба Борисыча внушала опасения, но к смерти бывшего мента эти двое вряд ли имеют отношение.

Чем больше историк думал над отравлением, тем сильнее росла уверенность — и опер, и полковник Васильев прекрасно знали, что случилось в квартире. Смерть Борисыча пресекла ненужные разговоры с чужаком, а заодно стала поводом припугнуть гостя города. Уезжать Алексей не собирался. Не на того нарвались.

Сашка осмотрелся, после очередной остановки посреди улицы:

— Тут довольно сильно.

Они находились ровно напротив кафе-бара «Часики», где Алексей обедал с Ксаной. Приятные и не очень воспоминания на мгновенье заставили позабыть обо всём другом.

Следом пришла мысль о жителях города за соседним столиком. Он впервые увидел полковника, который с подозрением наблюдал за чужаками. И странные часы…