— А как там с этими песчаными холмами? — спросил вдруг Тенис, все еще озабоченный завтрашней встречей со студентами. — Правда, что когда-то их со всеми камнями занес к нам ледник из Скандинавии? Этакие махины! Прямо чудеса… Может, все это козни дьявола? Да и как такие горы морем переправишь?

Брат Андерсон дожевал ломтик сыра, вытер платком губы. Небрежно глянув на Тениса, обращаясь больше к Анныне, он сказал:

— Отчего же дьявола? Как раз наоборот, то дело рук господа. Много тысяч лет назад земля была совсем иной. Гигантские ледники приходили в движение, захватывая собой целые горы и перенося их на другое место. С переменой климата, с таянием льдов образовались многие их тех морей, которые существуют и поныне. Все это лишний раз доказывает всемогущество господа, который способен двигать горы, рождать моря… — Брат Андерсон, опустив веки, что-то невнятно про себя пробормотал. — Но, к сожалению, на белом свете не перевелись еще олухи, которые считают, что камни растут, как грибы, — продолжал он. — С одним таким недавно мне пришлось столкнуться в рыбацком поселке. Я весь взмок, пока втолковал ему, что и как. — И проповедник от души рассмеялся. Ему охотно вторила Анныня.

— Вот дуралей! Это надо же — камни растут… Ну и дубина!

Ее смех был так заразителен, что, пожалуй, и камни засмеялись бы, услыхав, увидав ее в этот момент. Только Тенис Типлок сидел мрачный, хмурый, уставившись в одну точку.

— Да что с тобой? — забеспокоилась Анныня. — Уж не перепил ли ты?

— Ты тоже смеешься, — проговорил Тенис, не отводя оцепенелого взгляда.

Наступило неловкое молчание.

— А чего ж мне не смеяться? — надув губы и косясь на брата проповедника, спросила Анныня.

— Брат Типлок прав, — молвил тот ровным голосом. — Нам не следует смеяться над людской глупостью. Мы должны скорбеть о ней. Человек не виновен в том, что родился таким… как бы это сказать… Но перед богом все люди равны.

Как ни пытался брат Андерсон восстановить прежнее благодушие, ничего из этого не вышло. Тенис стал поглядывать на свои часы, сверять их с будильником Анныни. Пора бы домой… Наконец наступил момент, когда хозяйка взяла обоих за руки и стала выпроваживать.

— Дорогие мои, милые… Поздний час, а то соседи наплетут такое… Я живу тут, словно в волчьем логове — все слуги дьявола.

— Уж ты на меня не серчай, — только и успел прошептать ей Тенис. — Слышишь, не серчай… Приду послезавтра… Вечерком.

Случилось так, что на пороге проповедник замешкался и, сказав, что забыл какую-то вещь, вернулся в комнату. Щелкнул английский замок, и Тенис остался один в тускло освещенном коридоре. Дойдя до лестницы, он подумал, как ему быть: дожидаться ли брата Андерсона здесь или на улице. В одной из комнат еще играла музыка, — хозяин, видимо, уснул, забыв выключить радио. Хотя нет — бесшумно отворилась дверь, и вместе с хлынувшим светом оттуда выскочил голый взъерошенный мужчина в накинутом на плечи халате. Подозрительно глянув на Тениса, прошаркал в дальний конец коридора, мимоходом бросив:

— Шляются тут всякие!

Тенис кубарем скатился вниз по лестнице и только на улице перевел дыхание: надо поосторожней, не то вызовут милицию, потом объясняйся… Перейдя на другую сторону улицы, остановился у ограды — оттуда был виден весь дом. В двух окнах второго этажа горел свет. Одно из них было Анныни.

И чего брат Андерсон задержался?

За оградой был сад, в серебристых сумерках летней ночи на ветвях смутно белели яблоки. В глубине сада стоял дом, к нему вела цементная дорожка, по обе стороны от нее до самого дома тянулись кусты георгинов. В темноте был слышен какой-то удивительный звук: то затихая, то нарастая, он повторялся через равные промежутки и сначала даже напугал Тениса. Но потом парень сообразил, в чем дело: это храпел человек, спавший в доме у открытого окна… Улыбнувшись своим собственным страхам, Тенис опять поглядел через улицу. Как раз в этот момент на втором этаже погасло одно окно, теперь во всем доме не спала только Анныня.

— Ну где же он застрял? — бормотал про себя Тенис, чувствуя, как в душу закрадывается беспокойство. Потеряв всякое терпение, он вернулся в дом, из которого только что вышел. Затаив дыхание, остановился возле двери Анныни. Прислушался: все тихо. Уж было поднял руку, чтобы по привычке поскрести, да одумался. Что скажет Анныня, что скажет брат Андерсон? А главное, сам-то он что скажет?

Под ногами жалобно скрипели ступени, когда он в темноте спускался вниз по лестнице. На улице не было ни души, даже машин не видно и не слышно. Виляя, пронеслась над ним пара летучих мышей.

В окне Анныни все еще горел свет. Там в глубине скользили неясные, расплывчатые тени…

Погасло! Дом погрузился в темноту. Тенис с облегчением вздохнул: наконец брат Андерсон спустится. Свет-то погас!

Он простоял полчаса, может, час, но двухэтажный дом по-прежнему был глух и нем. Снова поднялся на второй этаж, прошел весь коридор, заглянул в отхожее место — все напрасно: проповедник точно в воду канул. Ощутив в душе страшную пустоту, Тенис в третий раз сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Поднял глаза на окно Анныни. Темнота…

И вдруг Тенис все понял. Правда в своей нагой простоте была так ужасна, что он застонал и прислонился к забору, чтобы не упасть.

— Я бы любил тебя, любил, как никто, всю жизнь, до гроба, зачем же ты так. Ведь он тебя бросит, зачем… Зачем?

Но некому было ответить да все эти вопросы. И тогда, нащупав под забором увесистый камень, Тенис поднял его, примеряясь к вашу Анныни. Он без труда бы добросил… А потом? Что потом? И уши опять заложило от громогласных раскатов смеха — будто в порожний кузов самосвала падали тяжелые булыжники. Расправив плечи, Тенис направился к Даугаве. Узкую улочку с обеих сторон теснили палисадники. Дома казались опустевшими, нежилыми. Он шагал по тротуару, но ветви жасмина и сирени хлестали его по лицу, пока он не догадался перейти на середину улицы, и зашагал по ней уверенно, как хозяин.

Начинался асфальт. Тенис Типлок прибавил шагу. Временами он смеялся. Смеялся, утирая слезы. И смеялся громко, чтобы громко не заплакать.

Уже подойдя к Даугаве, Тенис заметил, что он все еще держит в руке камень. Он швырнул его в воду, над водою взлетели брызги.

У самого берега было грязно, смутно мерцая, плавали масляные пятна. Тенис разделся, вошел в воду. Она была теплая, теплее воздуха. Он мылся долго, старательно, а потом еще поплавал. Выйдя на берег, захваченный утренней свежестью, он огляделся вокруг. Над головой простиралось небо, и ни один край его не был похож на другой. А город уже просыпался, гул его зарождался где-то внизу, постепенно поднимаясь к чердакам и крышам.

Выпустив несметное множество стрел, из воды вставало солнце. Тенис Типлок с удивлением заметил, что начинается новый день.

1962

Абелиту страшно хотелось спать. Голова клонилась все ниже и ниже, а сам он, казалось, вот-вот сползет с сиденья, но в последний момент он вздрагивал всем телом, выпрямлялся, а немного погодя все начиналось сначала. Да что ж это за мученье такое!

Видно, ему надоело клевать носом, и он улегся грудью на руль своего автобуса, подложив под голову ладони. Боковые стекла в кабине были приспущены, сквозил приятный ветерок. Абелит слышал, как за переборкой рассаживались пассажиры, как на улице переговаривались прохожие, как подъезжали, отъезжали с автостанции автобусы. Но он старался ничего не замечать, в его распоряжении еще было целых полчаса, а уж там самому отправляться в рейс. То, что ему виделось сквозь дремоту, было не сном, а скорее воспоминанием о вчерашнем дне…

Солнце поднялось над пригорком, припекает спину. По дорожке идет он с женой и маленькой Витой. Идут гуськом: сначала Вита, потом жена, а он замыкает шествие. Вита ступает мелкими шажками, она совсем еще крошка. В одной ручонке игрушечные грабли, в другой — лейка. Они идут в свой пригородный садик. Девочка выряжена, точно кукла, все на ней новое, даже голубая лента в светлых волосах только что в магазине куплена. Мимоходом Вита обивает граблями росистые былинки, а мама время от времени на нее покрикивает: