По небу, чистому, ясному, носились ласточки, душисто тянуло из садов и полей. Вечер был тихий, ветер присмирел, издалека звучали голоса, детский смех. Пупол не знал, куда ему податься, и у него было такое чувство, что вот сейчас должно произойти что-то непоправимое, и вдруг он испугался, потому что только теперь, хотя женат был третий год, только теперь он понял, как дорога ему жена, понял, что жизнь без нее будет другая и небо будет другим, и внезапно он осознал всем своим существом, что она и есть та единственная, самой судьбой, возможно, предназначенная, и что другой такой ему не встретить нигде, никогда. Захваченный врасплох своими мыслями, он повернул к беседке, решив переждать, прийти в себя, но там сидели все те же старушки, наслаждаясь предвечерним покоем и думая о чем-то своем. Взгляд Пупола остановился на той маленькой, щупленькой, которая рассказывала о дикаре, и, желая сказать ей что-нибудь приятное, он произнес:

— Прошу извинить, но я невольно подслушал почти все, что вы тут рассказали. Я живу рядом, это мое окно. У вас была трудная жизнь… Да… Нелегко прожить с таким человеком. Но былого, как говорится, не вернешь. Конечно, если б можно было начать все сначала, жизнь у вас была бы совсем другая…

Старушка вскинула на него глаза и, помолчав, сказала:

— Если б можно было начать другую жизнь… Знаете, что бы я сделала? Опять бы пошла за него. Только за него, ни за кого другого. Хороший был человек.

1966

— Послушай, Мика, не утирай нос рукавом, для этого у тебя есть платок. Сколько раз тебе говорить? Ну, хорошо, рассказывай дальше! Значит, ты возвращался из школы…

— Не я один. Были еще Даце и Тедис. Мы вместе возвращались.

— Хорошо, вы возвращались вместе. А дальше?

— Мы пошли не по улице, а через огороды по снегу. Так ближе. И Тедис сказал: «Давайте бросаться снежками в телеграфный столб, пусть каждый бросит десять раз, и кто больше всех попадет, тот будет чемпионом». И они бросались первыми. А я последним.

— Погоди, Мика, ты поменьше рассказывай о других и побольше о себе. Должен отец узнать, что сын натворил.

Мика опять поднес было руку к носу, но вовремя опомнился, достал из кармана платок.

— Значит, вы кидали снежки в телеграфный столб. Что было потом?

— После третьего снежка у меня рука вывернулась. Не то чтобы вывернулась, а Страшила Арк пошатнулся в сторону. Он сам наскочил на мой снежок.

— Сын, тебе прекрасно известно, что нет такого имени — Страшила Арк. Как правильно надо сказать?

— Дядя Арк.

— Ну вот.

— А дядя Арк опять был пьяный… И все его зовут Страшилой Арком!

— Почему же все? Я, например, его так не зову. Запомни, Мика, он тоже человек — такой же, как ты или я.

Мика поднял голову:

— Дядя Арк был пьяный!

— Ну и что же?

— И он своей шапкой наскочил на мой снежок. Я в него и не думал кидаться. Я целился в столб.

— Я тебе верю, Мика. Что случилось с шапкой дяди Арка?

— Шапка свалилась в снег. Дядя Арк стал ужасно ругаться. Даце с Тедисом перепугались и убежали.

— Погоди, Мика, мы же с тобой условились, что ты будешь рассказывать только про себя.

— Я тоже убежал.

— Так… А почему ты убежал?

— Я испугался Страшилы Арка… дяди Арка.

— Почему ты его испугался?

Мика громко высморкался и сказал:

— Дядя Арк кричал, что он сейчас нас поймает и слопает, как сардельки.

— Хм… Хорошо, Мика, мне все ясно. Сейчас ты скоренько надевай пальто и, пока еще не стемнело, сходи к дяде Арку, попроси прощения. Скажи, что ты сожалеешь о случившемся и просишь тебя извинить.

По щекам Мики покатились слезы.

— Мне же некогда. Я должен перемыть посуду, — сказал он, всхлипывая.

— Ничего, на этот раз посуду вымою я.

— И еще мне стихи надо выучить. Только три раза успел прочитать. Вдруг меня завтра вызовут и я получу двойку?

— Что же, очень плохо. Но будет еще хуже, если ты не сходишь к дяде Арку. Так что, пожалуйста, не канителься, иди!

Мика вытер слезы и стал одеваться, втайне надеясь, что отец передумает, позовет его обратно. Надел башмаки. Надел пальто. Разыскал шапку. Отец, казалось, позабыл о нем. Взяв со стола газету, он прилег на диван. Мика повертелся перед диваном, в последний раз высморкал нос и, сам того не заметив, очутился на лестнице.

Медленно поплелся он с третьего этажа вниз, насилу сдерживая рыдания и раздумывая о том, что ему теперь делать. Если бы Арк жил где-нибудь далеко, можно было дорогой что-то придумать, а тут рукой подать, и сам не заметишь, как дотопаешь, в голове же по-прежнему пустота, наскоро ничего не придумаешь.

На лестничной клетке второго этажа он разглядел нацарапанную на стене надпись, которой не заметил, возвращаясь из школы. «Мика дурак», — так там было написано. Первое слово он стер рукавом, а вместо него кусочком штукатурки, подобранным тут же, написал: «Даце». Теперь получилось: «Даце дурак». Когда Мика прочел новую надпись, у него немного отлегло от сердца. Он знал, что это проделки Даце, девчонки с четвертого этажа. Пусть теперь узнает, кто настоящий дурак.

Он двинулся дальше, и ему страшно захотелось встретить кого-нибудь из мальчишек, поделиться своим горем. Горе было так велико, что Мика почувствовал: если сейчас не найдет никого, перед кем облегчить душу, то придется забраться в укромное место и хорошенько выплакаться. Но, выйдя на улицу, столкнулся с Тедисом — вот уж легок на помине!

Тедис был упитанный мальчик, всегда голодный, всегда что-то жующий. Сам он объяснял, что толстый оттого, что много ест, а мало есть не может: недостаточно закалил характер. И теперь у Тедиса полон рот, но, завидев Мику, он моментально проглотил это что-то, потому что и поговорить Тедис любитель. Мика был не в силах скрыть радость от встречи с другом.

— Ты стихи выучил? — спросил он.

— Некогда было, — ответил Тедис, постреливая на него глазами. Он сразу смекнул, что у Мики на уме совсем другое. — Может, завтра не спросят? Скорей всего, нет. Чего понапрасну забивать голову. А ты сам-то выучил? Куда это собрался?

— Не выучил, — с тяжким вздохом промолвил Мика. — Только три раза прочитал. Насилу первую строчку запомнил, остальное начисто забыл. Папа велел мне сходить к Страшиле Арку и попросить прощения за шапку.

Одной рукой Тедис прижимал к груди завернутый в газету сверток и теперь от удивления чуть его не выронил.

— Ты пойдешь к Арку? — с исказившимся от страха лицом прошептал он. — Так он же тебя изобьет! И ты не боишься?

— Как не боюсь! Ужасно боюсь. Послушай, Тедис, давай сходим к нему вместе, ты ведь тоже бросался снежками.

— Но по шапке-то Арку попал не я.

— А я и не говорю, что ты.

Мика не знал, какой бы еще привести довод.

— Может, все-таки сходишь за компанию? — Голос его дрогнул, Мика почти умолял.

— Не могу, Мика, — печально ответил Тедис. — Мне домой надо, братика нянчить. Вот только покормлю Бегемота, и мигом обратно, а то мама рассердится.

— Тогда другое дело… тогда уж лучше с тобой схожу за компанию к Бегемоту. Ты что ему несешь?

Тедис кивнул на сверток, прижатый к груди.

— Думаешь, Бегемот станет есть кости?

— Не станет, я сам их съем. Косточки мягкие, телячьи, такие грызть одно удовольствие. И еще у меня в кармане два кружочка колбасы. Это ему на закуску.

— Колбасу он любит.

Мика был очень доволен, что нашелся повод хоть ненадолго отложить объяснение со Страшилой Арком. Вслед за Тедисом он вошел во двор. У забора в ряд выстроились потемневшие от времени гаражи, где жильцы держали свои мотоциклы и автомобили. Подойдя к крайнему, Тедис поднял голову и, уставившись на крышу, позвал тоненьким голоском:

— Бегемот! Бегемот!

На чердаке гаража что-то скрипнуло, и в отверстии, на месте оторванной доски, показалась круглая усатая голова с зажмуренными глазами.

— Бегемот! Бегемот! — звал Тедис, выставив руку со свертком.