Цемит отмахнулся:

— На вас эта музыка наводит тоску. — И тотчас примирительно добавил: — Мне тоже такая музыка была не по нутру. Мой сосед Миша, тот, что заглядывал, меня пристрастил. Он вырос в семье музыканта, сам играл в духовом оркестре. И вот понемножку, полегоньку… В один прекрасный день я почувствовал, что жить не могу без музыки.

— Уж это вы загнули!

— Может быть. Но не очень.

— Надо будет Илге купить пианино. Хорошо, когда в доме инструмент.

— Она ведь не играет.

— Ничего, научится.

Цемит встал и без стеснения зевнул, потянулся.

— Сейчас бы прогуляться, проветриться.

Томаринь с готовностью поднялся. Он и сам подумывал, что пора откланяться: разузнал все, что нужно.

— Можем съездить в Межапарк, — предложил он. — Как раз на полпути между твоим и моим домом.

«Ты» у него вырвалось само собой. Ему показалось, что распитая бутылка коньяка давала на это право. И Цемит с той же легкостью перешел на «ты». Убрав со стола посуду, покрутившись перед зеркалом, он сообщил, что готов.

— Славный ты парень, — в наплыве чувств сказал Томаринь.

— Ты тоже, — ответил Цемит.

— Мы сейчас идем в Африку, я тебе что-нибудь привезу оттуда. Хочешь кокосовый орех?

— Нет. Лучше крокодильчика.

И они рассмеялись.

Уходя, Цемит позвонил Мише.

— Мы пошли, — сказал он соседу. — Я купил несколько пластинок, можешь послушать. Ключ — где всегда. Ты знаешь.

— Хорошо, — отозвался Миша. — А если придут… Если заглянет кто-нибудь, что сказать?

— Смотря кто заглянет. Решай сам. На твой вкус. Можешь впустить ко мне. Развлеки. Поставь музыку.

Цемит казался беспечным, веселым. Ему хотелось быть таким.

Двор был полон запахов и звуков. Из открытых окон тянуло вареным и жареным. Приемник надрывался, распевая о прекрасной синьорине. Девчушка рисовала на земле человечка. Не мужчину, не женщину, просто человечка. Когда все было готово, она из маленьких прутиков приделала ему волосы. Потом вложила в руку цветок. Человечек улыбался.

— Счастливая, — сказал Цемит. — У нее будет долгое детство. У меня оно было коротким. Я рос без отца, без матери.

— У меня тоже отца нет, — заметил Томаринь.

Светило вечернее солнце. Улицей, обсаженной липами, они пошли к троллейбусной остановке. Было людно и тесно. Томаринь шел впереди.

— Смотри, какие красотки! — воскликнул Цемит, поравнявшись с моряком и кивая на другую сторону улицы.

— Теперь мне не гоже на девчонок заглядываться, — усмехнувшись, ответил Томаринь. Но все-таки поглядел.

На Таллинской улице они дождались троллейбуса. Один, переполненный, пропустили: спешить было некуда. И в трамвае, в который пересели на улице Миера, было тесно. Трамвай, старый, настоящий музейный экспонат, катил, громыхая, подпрыгивая. Томаринь с завистью наблюдал, с какой непринужденностью его попутчик вступал в беседу с ребятами, которые, как и он, столпились на открытой задней площадке, не желая забиваться в душный вагон. Когда подъехали к главному входу в парке, из трамвая высыпало столько пассажиров, что они сами подивились, как удалось всем вместиться.

Цемит, возбужденный, веселый, соскочил с подножки, одержимый желанием что-то делать. Ему хотелось пойти на танцплощадку, но он ничего не сказал Томариню, поскольку не был уверен, что тот согласится.

Цемит вспомнил, с какой сдержанностью тот принял его замечание о красотках. Однако от намерения потанцевать не отказался и потому выбрал аллею, ведущую к танцплощадке. Как ни странно, едва они подошли, Томаринь сам предложил заглянуть туда, посмотреть, что там творится. Цемит не замедлил выразить согласие, и Томаринь купил билеты.

Внутри было столько народу, что приятели с трудом отыскали место под деревом, откуда можно было осмотреться. На эстраде играл оркестр, дощатый пол скрипел под ногами танцующих. Пахло одеколоном, сигаретами, кое от кого несло и винными парами: наверно, ребята хватили для храбрости. Томариню лица казались знакомыми. И ничего в этом странного: по большей части сюда съезжались из районов Саркандаугавы и Милгрависа, где эти рослые парни работали на заводах, клали кирпичи на новостройках, наверняка тут были и те, кто вроде него ходили в далекие моря рыбачить. На всех темные, хорошо сшитые костюмы, белоснежные сорочки. Да и девушки будто знакомы — где-то виделись, встречались, — девчонки с текстильных фабрик, из ателье, столовых, контор, магазинов. Томаринь, чувствуя себя, как дома, с благодушной улыбкой поглядывал на веселившуюся пеструю толпу.

Илгу они увидели одновременно. Не сказали друг другу ни слова, но знали, что оба видят ее. Томаринь насторожился, побледнел, серые глаза под блестящим козырьком фуражки сузились, взгляд стал колючим, будто по лицу хлестали дождь и ветер.

Илга танцевала, и стройный парень уверенно вел ее сквозь толчею. Он что-то сказал, Илга подняла голову — партнер был выше ростом — и ответила улыбкой. Они скрылись в толпе, потом появились, и опять он что-то говорил, а Илга, счастливая, смеялась. Объявили перерыв, парочка куда-то скрылась, но как только зазвучала музыка, они снова танцевали, все время вдвоем — Илга и тот незнакомый парень.

Цемит не спускал с них оторопелого взгляда. Мысли в голове перемешались, иногда закрадывалось сомнение: уж не сон ли это? Девушка была совсем не такой, какой он знал ее раньше. Сколько раз бывали вместе, и ему всегда казалось, что рядом идет хорошенькая, но самая обыкновенная девочка, каких тысячи. Может, он проглядел ее потому, что не представился случай взглянуть на нее со стороны, когда мелочи исчезают, а главное раскрывается во всей полноте! Где у него были глаза?

Илга танцевала. На ней было простое серое платье, и все же Цемиту она казалась самой красивой. Она заглянула в лицо партнеру, каштановые волосы волной упали на плечи. Илга улыбалась, чуть-чуть приоткрыв рот, позабыв обо всем на свете.

Где же он ее такой видел?

Ах да, это было сегодня. Какая-то девушка шла навстречу и поздоровалась с ним. Потом другая звонила по телефону. Потом… Что будет потом? Ничего потом не будет. Столько растрачено времени, сил. И что же? Пустота.

Он поглядел поверх сумеречных сосен. Вершины были синими, а небо серым. Из дымки к заходящему солнцу тянулась ломаная кромка облаков. Только это были не облака, а вершины гор, и там переливчато сверкали вечные снега. Они были далеко, так далеко, что самих гор не видно, только вершины и снег. Промыть бы глаза в ручьях, стекавших оттуда, из царства вечных снегов…

Илга танцевала. Похоже, она могла бы танцевать всю ночь, не чувствуя усталости.

Вначале Томаринь только смотрел обалдело, но постепенно кровь приливала к лицу. «Хорошо, что не свалял дурака, не послал того решающего письма, — промелькнуло у него в голове. — Вот была бы глупость, каких свет не видывал. Вся команда бы узнала. Соседи, знакомые потом лет десять потешались бы! И хорошо, что матери ничего не сказал. Нет, в этой гавани моему кораблю делать нечего. Моряку нужна верная жена».

И теперь, когда все стало ясно, он почувствовал облегчение — будто камень с плеч. Выждав немного, он подтолкнул замечтавшегося Цемита и молча кивнул на выход. Цемит нехотя поплелся за ним. У дубравы они, словно по команде, остановились. Говорить было не о чем. Томаринь протянул руку и сказал:

— Мы с тобой обязательно должны встретиться. Вот вернусь из плавания…

— Непременно встретимся, — подтвердил Цемит.

Но оба знали, что говорят неправду.

1960

Содрогаясь от натуги, к берегу подъехала машина, груженная бревнами. Здесь ее ожидали рабочие с трактором. Шофер вылез из кабины, снял упоры, державшие груз. Рабочие обмотали бревна тросом, завязали его петлей, а другой конец приладили к трактору. Шофер снова сел за руль, рабочие отступили в сторону, взревел трактор, трос натянулся струной, и бревна нехотя поползли с прицепа.