Куцык ушел. Этот наш председатель сельсовета, бывший безземельный человек. Будто шоры надел, ничего по сторонам не видит… Куда его такого понесет жизнь?..

Только ушел Куцык, как появился Аппе. И вместе с ним сын Алимурзы Тох, который в чем-то горячо убеждал Аппе.

— Только вы можете его вразумить, — наскоро поздоровавшись, продолжал Тох, — сдурел совсем…

— Это как сказать, — неопределенно заметил Аппе.

Мой двоюродный брат стер со лба холодный пот.

— А чего тут понимать… На жизнь свою нам жаловаться нужды нет. Это верно. Неплохие у нас дела! И деньги в банке водятся… Но стряслась беда с отцом…

Я удивилась, не поняла Тоха и спросила:

— Что же стряслось с таким богатырем?

— И не говори, потерял всякий разум… Всех работников прогнал. Только одного Федю сделал названым братом… Раздельный акт с ним составил, по которому теперь четвертая часть нашего имущества принадлежит этому батраку…

Мы с Аппе переглянулись: получилось так, будто Алимурза подслушал наши разговоры в обкоме, начал заметать свои кулацкие следы. Почуял волк, что его обкладывать собираются, — спасенья ищет. А волчонку кажется, что родитель рехнулся.

— Не волнуйся, это в нем натура его заговорила, — хотел успокоить Аппе. — А больше он ничего не выкидывает? — как бы между прочим спросил Аппе.

— Еще как выкидывает! — раздраженно буркнул Тох. — Собирается на этой неделе прикрыть наши магазины. Меня с братом и не спрашивает. Разошелся так, что с кулаками лезет. Кричал, что мы не знаем, каким боком стоять к ветру! Мне велел поступить на завод «Кавцинк». И гнуть до седьмого пота. Говорит, что тогда и меня пошлют учиться, так же как и Назират… А Хоху наказал ехать в Садон. В шахту определяться. Мол, если станете противиться, не послушаетесь своего отца, то накличете на себя страшную беду… Под самый конец сунул нам в руки бумажки с печатями и подписью Куцыка и заявил: «Вот вам акты о разделе, вместе мы больше не живем!» Хорошенькое дело! Сунул, как волку, кость в зубы — хоть гложи, хоть подавись!..

— Может, мой дядюшка дорогой решил в святые угодники записаться и богатство свое беднякам раздать, — поддела я.

— Дождешься, как бы не так, — огрызнулся Тох. — Собирается зерно и всякие товары в Армавир отправить и там продать. А то, говорит, здесь все могут укорить, пальцем ткнуть. Мол, кончилось золотое время, пора прикрывать лавочки… Я что-то ничего не понимаю. Может, вы знаете, какая муха укусила моего отца?

— Да уж какую вскормил, такая и укусила, — не очень ясно ответил Аппе.

Тох махнул рукой, в сердцах бросился за дверь.

Потом, через день или два, была партячейка. Приехал Дзыбын. Досталось и Куцыку и Гайто.

— Кулаки объявили бойкот, ведут саботаж, не сдают хлеб государству. А ты, секретарь партячейки, только уговорами да мягкими словами действуешь! — заявил Дзыбын, обращаясь к Гайто. — Это не что иное, как потакание классовому врагу…

— Ну, это он слишком, — сказала я Аппе, когда мы под утро шли домой. — Гайто — и классовый враг…

За ночь, которую мы прозаседали, земля замерзла, и теперь мы шли, казалось, по острым камням. Холодный ветер, будто шилом, колол лицо и шею.

— Мягкая у него душа, — помолчав немного, произнес Аппе. — А жалость, бывает, только делу вредит… Если за эти дни план заготовки хлеба не выполним, худо будет Гайто. Могут исключить из партии.

— А кто же тогда останется, если будут выгонять таких, как Гайто? — Меня даже дрожью пробрало.

— Как кто? Люди с крепким сердцем и трезвым разумом!.. Нас тоже послали сюда не баклуши бить. Партийная ячейка поручила тебе организовать хлебный обоз. Попробуй не выполни! Нам положено заготовить сто вагонов зерна. Мы с тобой солдаты и должны взять крепость…

— Солдаты, крепость, — не выдержала я, — только и слышишь…

— Вот пойдем на танцы, будем говорить о танцах, — посмеялся Аппе. И тут же продолжал: — Посмотрим, что скажет на сельском сходе народ…

Дверь открыла мама. Встретила с упреком:

— Чего уж, заседали бы и дальше. Могла бы и завтрак вам принести туда. Спать когда будете?

Я пошутила:

— Вот сходим еще на одно заседание, тогда заодно и выспимся.

— О, господи!.. — вздохнула мама.

— Такая уж наша доля, Гурион, бороться! — улыбнулся Аппе.

— Вы по ночам заседаете, а Алимурза в это время хлеб прячет — вот и пойми вас…

— Значит, все-таки прячет?

— Народ говорит…

— Тогда я спокоен, если народ говорит, — вдруг развеселился Аппе…

Село окуталось сероватым туманом. Ледок хрустел под ногами звоном разбитого стекла. Деревья оделись в удивительный белый наряд. На окраине села кричали галки, видно, ссорились по какому-то важному случаю. Не поделили что-то. Эхо отдавалось в куполе мечети. Площадь была заполнена народом. Комсомольцы постарались собрать почти всех граждан села. В середине огромной толпы народа в кузове брички стояли Куцык, Дзыбын и Гайто. О чем-то переговаривались.

Рядом с нами притиснулся Цицка — полный, низенький мужчина, задиристый и на язык острый. Зыркнул глазами налево-направо. Ткнул соседа Дзабо локтем в бок:

— Как живешь, Дзабо? В какой талмуд попал? Как тебя теперь величать будем?

— Чего языком чешешь? — покосился Дзабо. — С рождения меня зовут Дзабо, и вовеки им останусь.

— То, что ты Дзабо, даже зильгинские пастухи знают. А уж на что мастера забывать — прихватят по пути чужую животину и забудут, чья она, в свой котел режут…

— Не пойму я твоих глупых слов и слушать не хочу, — отвернулся Дзабо.

— И то верно, не зря тебя глухарем называют! Раньше во времена Дженалдыко были «благородные алдары», «кавдасарды», и «черный люд» водился…

— Были, да сплыли, — Дзабо чертыхнулся. — Чтоб тебя самого посвятили мертвому Дженалдыко: чего ты его вспомнил?

— Да так, — улыбнулся Цицка. — Раньше алдары, теперь кулаки и середняки разные… Бедняки тоже… Не пойму, куда тебя, сосед, приткнуть?

— А никуда! Я теперь свободным советским гражданином являюсь! Я — Дзабо, и оставь меня в покое.

— Да, — не унимался Цицка, — к «благородным» тебя не поставишь. До кулаков не дотянулся — кишка тонка…

— Ах, чтоб тебе твою старость перемалывать, Цинка! — вскинулся Дзабо.

— Слушайте, люди добрые! — председатель сельсовета Куцык поднял вверх свои костлявые озябшие руки. — Общий сход считаю открытым! Надо избрать председателя…

— Алимурзу, Алимурзу Дулаева! — разнесся чей-то басистый голос.

— А что, человек солидный!.. Алимурзу так Алимурзу! — согласились еще некоторые.

Но тут Цицка не выдержал, пробрался к бричке, залез на нее и оглядел печальными глазами людей. Многие уже начали улыбаться, думали, что Цицка опять станет смешить, как всегда.

— Чего гогочете? — сплюнул Цицка. — Нагишом меня видите, что ли?! Мы собрались, чтобы заглянуть себе и другим в душу… Посмотреть, кто чего стоит, а они — ха-ха-ха, хи-хи-хи… — И он скорчил рожу, отчего уже вся площадь покатилась от смеха. Но Цицка никакого внимания на это не обратил, знай продолжал свое: — С какой это стати нам Алимурзу выбирать? Нашлась птица! Я против! Хотя и ел у него хлеб, и солью кормился, все равно чем плох Гайто? Или Аппе, скажем?.. Дзыбын тут! Выходит, что мы в присутствии всей советской власти Алимурзу поставим сходом ведать?! Да о нас гордые заманкульцы сочинят тогда такие позорные песни. На весь свет ославят. Скажут: «Пропадите вы пропадом, ногкауцы, люди, которые не соображают, кто у них хороший, а кто плохой!» Я предлагаю: пусть Дзыбын, Гайто и Аппе вместе наш сход ведут! Так хочу я, Цицка!..

— Втроем вроде бы не положено, — усмехнулся Дзыбын. — Я предлагаю Аппе. Человек известный. Орденоносец!

— Алимурзу, Алимурзу! — снова послышалось несколько голосов. Было ясно, что дружки-товарищи его заранее сговорились.

Цицка вскинул над головой кулаки и закричал:

— Аппе! Пусть будет председателем человек с орденом! — и спрыгнул на землю, словно понять давал, что дальше спорить нечего.