Короче говоря, вернулись мы с Аппе в свою комнатушку, которую снимали у частника, мой милый и сказал мне:

— Домой, Назирка, домой, козочка моя! Ночь на сборы, завтра полдня на покупки в «Горпайторге», и… айда! Прощай, Пролетарский проспект! Будем дома, на селе, решать вопрос: «Кто — кого?»

Конечно, до слез было обидно оставлять учебу, расстаться с рабфаком, с новыми друзьями, с городом, который успела полюбить, с его кино, театрами, библиотеками… Но, как говорят осетинки, куда хозяин твоей головы, туда и ты. Куда иголка, туда и нитка.

И пошли думы: что купить матери и сестрам в подарок. К счастью, деньги небольшие были. Достались они как-то неожиданно. К Октябрьскому празднику Аппе вызвали в Москву за наградой. Вернулся он не только с орденом боевого Красного Знамени, но и с кое-какими деньгами.

Заслуги Аппе в гражданской войне не были забыты и через десять лет. Я радовалась, как девчонка. А когда вспомнила, что надо уезжать, на душе опять свербело. Опять вставал вопрос: «Кто — кого?» Хоть войны и не было, но нам, гражданам Страны Советов, грозили шакалы-империалисты, враги смеялись над нашей первой пятилеткой. А она обещала стране пятьсот новых заводов, целых пятьсот! Уже началось строительство Гизельдонской ГЭС в Осетии, возводили Бесланский маисовый комбинат, совсем рядом с нашим селением. Говорили, что другого такого во всей Европе не будет…

И вот пригородный поезд довез нас до Беслана, а там, на попутной бричке, мы с Аппе с наступлением декабрьской ночи добрались и до своего села.

Едва Аппе увидел свет в окнах кабинета Гайто, как тут же спрыгнул с брички, бросив на ходу:

— Я сейчас… Повидаюсь только с Гайто и Машей. Жди дома.

Не успела ему даже ответить.

В морозный вечер я с двумя чемоданами ввалилась к себе в дом. Мать удивилась, набросилась с вопросами: «Или тебя с учебы прогнали, доченька? Свалилась в такое время? А где Аппе? Как здоровье?»

— Здоровью его враг не позавидует, — пошутила я. — А вот подарки принимай! Сам он тоже появится. — Открыла я один из чемоданов. Вытащила шерстяное бордовое платье и большую, в клетку, теплую шаль.

— Чур тебя, доченька! — не поверила мама.

— Я серьезно, мама, — ты же не хочешь обидеть своего зятя!

Любо было смотреть на маму в обновке. Никогда я не видела ее такой красивой и веселой.

Сестры мои, Диба и Бади, уставились на меня и тоже ждали подарка. Девочки за последние годы повзрослели, совсем невестами стали. Надели одинаковые фланелевые платья бледно-малинового цвета, у каждой на груди кимовский значок. Комсомолки уже! А мне-то все казалось, что они по-прежнему малышки, какими были, когда я им приносила гостинцы со свадьбы Агубечира. Обняла я своих сестричек, достала из второго чемодана два зимних зеленого сукна пальто. Какая это была для них радость! Сестрички впервые оделись в покупное. И тут же побежали куда-то хвалиться обновками.

Мать растрогалась, но укорила:

— Зачем столько потратились! Сами учитесь. Другим родители помогают, а вы… Откуда у вас такие деньги?

— Аппе увидел небесные двери открытыми, взял и попросил у ангелов, — пошутила я.

— О-о, если бы небо дарило деньги, Алимурза бы тогда под каждый закоулок мешок поставил… Копейки бы никому не уступил! Я у тебя, дочь, как на духу спрашиваю.

— Награда, мама, награда! Твоему зятю орден дали. Боевого Красного Знамени!

— Господи, что это такое? — удивилась она. — Новые деньги, что ли?

— Да нет. Самых храбрых воинов советская власть орденами наградила… Придет Аппе, увидишь сама, что это такое… И денег немного в придачу в Москве дали ему. Да и сами из стипендии кое-что сберегли.

Тут к нам сломя голову прямо-таки ворвался Куцык Ахсаров. После Аппе он стал председателем сельсовета. И сразу к матери:

— Гурион, немедленно закатывай пир! Да такой, чтобы на всем этом и на том свете отозвалось. Зять твой большую награду получил! Вот с какой я к тебе вестью! А пока подавай кувшин араки. Да за такой хабар и двух кувшинов мало будет!

Какой был Куцык, такой и остался — худой, длиннющий, под самый потолок. Только вместо старой рваной шубы теперь на нем поношенная шинель, сменил он и свои арчита на солдатские сапоги, а облысевшую барашковую шапку заменил коричневой каракулевой.

— Опоздал ты, Куцык. Часом раньше тебе надо было прийти! — сказала я.

— Назирка? — уставился он на меня. — Вот чертовка! Обошла, значит?

— А ты, Куцык, не горюй, — остановилась перед ним моя мать, хвастаясь своим новым платьем. — Добрая весть всегда новостью будет… Ты лучше растолкуй, что это за штука такая — орден? Будет покрасивее моего платья?

— Вот дура баба! — вскинул руки Куцык. — Разве может платье, хоть обзолоти его, сравниться с боевым орденом? А орден у вашего Аппе настоящий, какой на груди у самого Буденного… А теперь засыпь зерна на солод, заквашивай муку на араку, красного бычка тоже не грех подкормить!

Мать поставила на стол глиняный кувшин, нарезала сыр, разломала чурек. Куцык налил себе полный рог. Оглядел нас с матерью и произнес:

— Аппе я знаю давно… Никогда не забуду, как он примчался на кукурузное поле Дженалдыко. Ах, какой он хабар принес тогда! Землю — крестьянам! Мир — народам!.. Тысячи рогов осушить можно… И не захмелеешь…

— Не вся еще земля крестьянской стала, — заметила я ему.

Куцык покосился на меня, глаза у него округлились.

— Это как же понимать? Разве земля не нам принадлежит? Врагов своих разве не побороли? За что же тогда Аппе дали боевую награду? Или вы, сиротки, во времена Дженалдыко могли такой дом иметь, как сейчас? Или во дворе у вас лошадь, корова, амбар с хлебом тоже тогда были?.. Могла ты при Дженалдыко в городе учиться? То-то и оно, что мы хозяевами стали… Ну, дай бог Аппе долгой счастливой жизни! — И Куцык залпом осушил рог.

— И все равно не все колеса у нашей арбы в правильную сторону катятся, — заметила я. — В селе нашем…

Куцык покосился на меня, нахмурив брови. И не поняла я, почему он так сердито посмотрел на меня. Может, я не соблюла обычай и позволила лишнее в разговоре со старшим?

— Гурион, я хочу выпить за здоровье твоих младших…

Осушив второй рог и понюхав сыр, Куцык повернулся ко мне:

— Куда в нашем селе катится арба — это мы знаем. Под откос не свалится!

— А арба растолстевших Моргоевых и Цахиловых ни на кого еще не наехала? Никого еще не придавила? — спросил я.

— Рассуждаешь ты, как наш Дзыбын… Все-то ему кажется, что кулак за вожжи ухватился и свою арбу поперек нашей дороги ставит. Вот я живу рядом с Алимурзой, родичем вашим, и скажу вам…

— Что Алимурза уже крылышки ангельские отрастил? — не удержалась я.

— Кто работает, тот и имеет… А кто ленится, тот пусть на себя пеняет! Правильно я говорю, Гурион?

— Вроде бы правильно, Куцык, только не вся правда тут…

— А разве плохой человек будет своим богатством делиться? — вдруг стал он защищать Алимурзу. — Сделал же ваш дядя батрака Федю полным хозяином. И сыновья на государство работают. Кто больше всех продал зерна кооперативу? Опять же Алимурза! Или, по-вашему, вдова Дзестелон вагоны зерном наполнила?

— Да, бедная вдова Дзестелон и одну арбу мешками не заполнит, — согласилась я.

— То-то же! — ободрился Куцык. — Вот и я говорю: рассуждаешь ты, как Дзыбын. Велика ли радость в том, что ты Алимурзу, трудового человека, назовешь кулаком? Да у него еще старые арчита хранятся на чердаке! Когда это он успел стать кулаком? Нет у него собственных мельниц, как у беслановских Гутиевых!.. Да знаешь ли ты, что такое кулак? Это буржуй!

— Выходит, что тот, у кого два магазина и кто в городе сдает внаем два дома за дорогую плату, да еще держит семь батраков, — это уже и не буржуй? — спросила я.

— Совсем сдурела, девка! Умом в городе свихнулась. — Куцык встал. — Какие еще там магазины и батраки у Алимурзы?.. Ну, спасибо за угощение, Гурион!.. Желаю, чтобы у вас всегда был богатый стол!.. Клянусь святым Хетагом, Гурион, село наше живет неплохо и пусть дальше богатеет…