Страшно мне стало после этого рассказа. Так и казалось, что я вижу, как падает сверху бедный Кучи. Узкая дорожка вилась веревочкой по крутому склону Кариу-Хох, далеко внизу между острых скал сердито клокотал Фиагдон. Между теснинами над рекой лежала сорвавшаяся скала. И лесок уже вырос над ней. Самое жуткое место в ущелье, прозвано Кадаргаваном. По нему пролегает единственная дорога через Фиагдон. Зимой, когда дорога покрывалась наледью, тут и пешком-то непросто было пройти. А по ней везли дрова во все аулы Куртаткома, привозили с плоскогорья зерно, отправлялись в город на базар с сыром и шерстью, гнали скот. И нередко летели в пропасть быки с арбами, поскальзывались кони на льду и после ливней, не дай бог тут случайно встретиться кровникам! Не свернешь, не убежишь, только смерть рассудит, разминет врагов…

Правда, говорят, был здесь случай: сошлись два кровника. Один — на резвом коне, другой — на нагруженной арбе. Всадник заметил пожилого человека на арбе и узнал в нем горца, у которого он нечаянно убил брата. Не хотелось молодому с пожилым схватываться и убивать его. А разминуться им, кровникам, не взявшись за ружья или кинжалы, не позволял адат. Всадник посчитал эту встречу, когда один из кровников должен был погибнуть, волею господней. И свернул он коня с дороги, хлестнул его плетью и полетел в пропасть…

Вернулся в аул горец, созвал молодых джигитов и рассказал им о встрече со своим кровником. Потом наказал им:

— Оседлайте коней и мчитесь на Кадаргаван… Найдите джигита, привезите его домой и похороните с почестями. А там, где он смерть славную выбрал, поставьте ему памятник. Это был мужчина с совестью настоящего осетина. Я прощаю ему кровь своего брата…

И день, и два, и три искали джигиты труп. Но так и не нашли. Доехали они до равнинного селения Дзуарикау и поведали тамошным жителям историю о кровниках. Не удивились там, ответили:

— Жив человек. Чудом уцелел, поправляется. Если вы, кровники, простили ему, тогда мы покажем вам джигита.

И помирились кровники…

В долине Терека много разных сел — больших и малых. Бродили мы из села в село, искали приюта. И странно казалось, земли на равнине было невесть сколько, а мы нигде не могли поставить себе даже мазанку. Всюду земля чужая да чужая! Алдарская. Будто одни богатеи на свете живут. Хотя отец и говорил, что их не так много. Зато столько людей работали на них. Бездомного, бескровного «черного люда»… Алдары жили в больших, длинных домах, крыши из красной черепицы и блестящего железа. По имени одного такого богатея — Беслана Тулатова — даже селение назвали. Совсем как город, в нем и поезда останавливались. А бедняки-безземельники забивались в мазанки, и крыши над головой были камышовые, из кукурузных стеблей, а то и просто из соломы или сена. Нашлись среди здешних бедняков знакомые и даже родственники. Когда-то и они спустились с гор, и их погнала сюда нужда. Скитались, пока не сумели выкупить у алдаров клочок земли. Бедствовали страшно. Помочь нам родственники ничем не могли. Дадут ночлег, покормят чем бог послал — и все. У самих пусто. Отец жил надеждой — авось, говорил, и мы купим землю и поставим дом. Мать кивала и вздыхала: откуда взять денег, эти жадные алдары хотят за несколько саженей земли так много, что если даже всего себя заложить, рабом стать, и то не расплатишься. Отец не сдавался:

— Не горюй, ахсин, княгиня моя, когда-нибудь и мы заживем людьми! Есть золотой от отцовского наследства, лошадь продадим. Еще сукно, что ты для будущего зятя на черкеску соткала, потом мою черкеску, кинжал и пояс серебряный в придачу. За них тоже что-нибудь выручим. А не хватит — в долг возьмем. Поди, поверят честному человеку. И будет у нас своя сакля…

— А чем долг платить будешь? — охала мать.

— Не горюй, ахсин! Старшая наша что грибок растет! Пошлет бог зятя с добром — калым за Назиратку возьмем. Вот тебе и долги скинутся. Была бы только крыша над головой… Бог поможет…

Надежда на бога была большая. Сколько раз отец говорил: «Бог, он все видит, дойдет и до нас у него черед!» Только что-то долго этот бог раздумывал, длинный очень был у него черед. Никак до нас не доходил. В каком бы селе мы ни останавливались, везде было одно и то же. Горе горемычное и бедность непроглядная. Однажды видим, горит на краю дороги сакля, и никто ее не тушит. Плачут хозяин с хозяйкой, ревут дети, молчат соседи кругом.

— Что случилось? — спросил с телеги отец.

— Да ничего особенного, — последовал ответ. — У «временных» «хоромы» подожгли, чтоб порядок знали… Вовремя за долги рассчитывались!

Чтоб порядок знали! За долги рассчитывались!

На меня нашел страх. Подумала: «Вот заимеем мы свой дом, а потом вдруг придет алдар и скажет: «Убирайтесь, «временные», тут моя земля! За долги не рассчитались». И запылает крыша. И будут плакать мама с сестренками. А отец, наверно, скажет: «Бог, он все видит…» Земля, земля, ну почему ты чужая?!»

Наконец отцу удалось купить мазанку — она стояла на земле тагиатских алдаров Дударовых. Отец радовался, как ребенок: вот и увидел бог, и до нас черед дошел…

Теперь мы остались без лошади и без золотого — дедушкиного наследства. Хозяина земли, Дженалдыко, мы еще не видели. Но уже боялись, больше, чем самого бога. Говорили, что человек он нехороший, злой, требует угожденья, а разве всегда можно угодить. Мы, детишки, боялись даже ходить по его земле. И еще говорили, что Дженалдыко ездил в город, где сам царь живет. И царь будто бы к нему и другим алдарам с уважением отнесся, сына его, Агубечира, к себе на службу взял… Совсем нам страшно стало.

Только тут как-то вечером приходит отец такой веселый и радостный. А сам весь мокрый. Удивились мы: дождя-то на улице нет, что случилось? А отец улыбается.

— Молись богу, ахсин! Много молись! — сказал он и стал снимать с себя промокшую старенькую черкеску.

— Или клад какой нашел? — посмеялась мать.

— Что там клад! Создатель одарил меня сегодня счастьем: мне сам Дженалдыко руку пожал!

— И ты обрадовался так, что взмок весь, — снова пошутила мать.

— Не гневи господа, ахсин! — насупился отец. — Не смейся, когда создатель счастье посылает…

— Где же оно, это счастье?

Отец ласково поглядел на нас, своих голодных и раздетых дочерей. Подумал, смерил взглядом наше убогое жилище с земляным полом и жалкой постелью — в одном углу на соломе спали мы, в другом мать с отцом, — пригладил рукой усы и начал рассказывать:

— Жну я сегодня камыш, думаю, прихвачу охапку. Крышу пообновить… Вдруг вижу: соскочил Дженалдыко со своего скакуна, подошел к реке, нагнулся и стал умываться… И тут же пустился в крик: «Позор на мою голову!» Смотрю, бежит алдар по берегу Хумаллагдона без шапки. Так и есть, уносит река его бухарское диво. Ну, побежал на помощь. Мчусь изо всех сил. А шапку все дальше относит от берега. И утонуть боюсь, и хочется не дать добру пропасть… Как я кинулся в воду и как выбрался, до сих пор не пойму…

— А еще говоришь, счастье, — упрекнула мать. — Осиротил бы деток бедных…

— Дай досказать, ахсин, — не унимался отец. — Присели мы после на берегу, как равные. Дженалдыко с расспросами: кто и откуда? Какой бог принес меня ему на выручку? Рассказал все как есть. Тогда он и говорит: «Знай же, земляк, во всей Кабарде и Чечне не найдется человека богаче меня. Нет такого, кто бы не завидовал мне. Столько у меня земель и табунов! Так неужто не найдется у меня для тебя работы? Дам тебе земли, чтобы дом поставить и сад развести. Приходи завтра ко мне, договоримся… Или мы не осетины!..»

— И ты поверил лисице? — усмехнулась мать. — Тому, что богач расщедрил свое сердце на веки вечные?

— Ты никогда ничему не веришь! — упрекнул отец. — Смотри: что это, по-твоему? — Он достал из кармана мокрых штанов светлую монету. — Рупь серебром! Подарок Дженалдыко. А как поклоны бил…

Мать взяла монету, потерла ее в ладонях, на зуб попробовала.

— И то верно, настоящий рупь… Только алдарская шапка стоит куда дороже. Если бы Дженалдыко явился к своей благоверной без головного убора, она бы не упустила сказать, что сперва теряют шапку, а потом и голову… Вот тогда бы ему и впрямь хоть беги от позора. Неудивительно, что он отвалил тебе за прыть эту толику. Невелики расходы…