— А кто князем-то будет?

— Да хоть и Славута — он храбр и силен, настоящий князь!

— Но и Славута князем быть не может, он — не княжьего роду!

— Да где ж его взять-то, княжьего роду. Неужто посылать к Святославу Черниговскому?

— Зачем к Святославу? У нас же тут, в Киеве, есть князь Всеслав — и как князь, молвят, неплохой, и полководец славный. С таким только половцев и бить. Последняя наша надежа, — предложил Вышата.

— Так он же вроде как оборотень, — сказал рослый детина с глупым лицом. — И в порубе сидит.

— Ну так пришла пора его из поруба освободить, — предложил кузнец Славута. — А то, что он оборотень, даже хорошо нам, а поганым от этого только худо будет. Ну что, волю Всеславу?

— Всеславу — волю! Долой Изяслава! — заревела толпа и устремилась на Гору, где находился княжий терем и поруб, в котором уже три месяца пребывал в заточении князь Всеслав, даже не догадывавшийся, что в скором времени его судьба круто изменится.

Оказавшиеся почти в центре толпы, как посреди быстрого горного течения, Матвеев, Мстислав и Кытан не смогли сопротивляться людской лавине и вместе с восставшими киевлянами отправились в недолгий, но опасный путь.

Тем временем в княжеском тереме проходил экстренный совет, на котором присутствовал сам князь Изяслав Ярославич, его жена, княгиня Гертруда, митрополит киевский Георгий, воевода Коснячко и прочие ближние бояре. Решался самый важный и насущный вопрос: как быть с начавшимся бунтом.

Князь Изяслав, еще не до конца оправившийся после поражения на Альте, сидел на своем золоченом троне и, пребывая в плену мрачных дум, рассеянно приглаживал свою густую бороду. Княгиня Гертруда, дочь польского короля Мешко II, сидела на меньшем троне справа от супруга. Это была красивая женщина лет сорока трех, цветущая своей зрелой красотой. Ее светлые волосы были собраны в косу и уложены в виде кольца на голове, а властный взгляд голубых глаз испытывающее смотрел на бояр, высказывавших свое мнение по поводу происходящего в Киеве. И никто, кроме князя Изяслава, не мог выдержать на себе этого тяжелого взгляда.

— Нужно разогнать эту чернь, — предлагал Коснячко. — Они сейчас поднимаются с Подола на Гору. Дозволь, княже, встретить их с дружиной близ Подольских ворот. Там мы их и проучим, что значит не исполнять княжеские приказы и бунт учинять.

— А если они не испугаются дружины и продолжат беспорядки устраивать? — задумчиво спросил Изяслав.

— Тогда потопим это восстание в крови! Испокон веку того не было, чтобы чернь перечила князю и поднимала на него оружие! И заодно давай прикончим Всеслава, а не то, по слухам, восставшие его уже хотят провозгласить князем вместо тебя.

— Негоже проливать кровь христианскую, — поднялся с места, опираясь на посох старый, но величественный митрополит Георгий. — Тебе, княже, Господом поручено пасти свое стадо. Худо будет, если ты будешь не пастырем добрым, а лютым волком, убивающих овец.

— Так что же мне делать? — произнес растерянный князь. Его мысли были настолько тяжелыми, как тучи перед грозой. Только вот дождь спасительных идей все никак не мог разразиться, чтобы принести князю облегчение. — Если я выдам оружие люду, они повернут его против меня. Если прикажу дружине разогнать уже вооруженную толпу, залью Киев кровью.

— Любый мой, — вступила в беседу Гертруда, — посули народу отмену налогов на время, пока не изгоните половцев. Выступайте в поход сообща дружиной и народным ополчением. Только выдай ополчению оружие похуже, чтобы его было не жалко. И то выдай не всем желающим, а ограниченному количеству, чтобы ополчения было не намного больше дружины. А после победы над степняками народ подуспокоится. Ну а ты потом устрани вожаков бунтовщиков и снова можно возобновлять налоги. Так и овцы будут целы, и волки сыты, так, кажется, у вас говорят? Только тебе самому нужно будет выйти и поговорить с народом, тогда он тебя должен послушать. А уж если князя слушать не захочет, тогда пусть дружина это быдло разгонит.

Предложение великой княгини, возможно, было самым правильным в сложившейся ситуации, и Изяслав это понимал, но не хотел его вот так вот сразу принимать. Он думал о том, что бояре скажут, будто княгиня, а не он, принимает судьбоносное для державы решение. Его гордость не могла ему позволить подчиниться совету жены на глазах у подчиненных.

— Может у вас, в Польше и приняты всякие хитрости, — раздраженно сказал он, — а мы — русичи — люди простые и решение здесь должно быть простое. Вот только осталось понять, какое именно…

Бояре смотрели на князя с надеждой, что сейчас он примет правильное решение, народ утихомирится и все пойдет, как раньше. Больше никаких идей никто не предлагал. Пока что князь только согласился с предложением Коснячко усилить охрану дворца.

В это время в зал совета вбежал запыхавшийся гридень.

— Княже, черный люд прошел через ворота детинца и подходит к твоему двору. В руках у них факела, а некоторые вооружены вилами и копьями. Что прикажешь делать? Кстати, воевода, — обратился он уже к Коснячко, — дюжина восставших ворвались на твой двор, тебя ищут.

Коснячко на мгновение побледнел, а потом со злостью сказал князю:

— Поступай, как знаешь, княже, а я беру своих людей и пойду выгонять этих изменников со своего дома.

Он резко развернулся на каблуках и быстро зашагал к дверям.

Князь заметно испугался. Он заерзал на троне и сказал, стараясь придать своему голосу решимость, что, впрочем, не особо у него получилось:

— Приказываю охране терема держать строй и никого в терем не пущать. Я буду из окна говорить со своим народом.

Он подошел к стрельчатому узкому окну. Вечерело. За окном сгущались сумерки, но тем ярче становился свет от факелов, установленных возле крыльца и вдоль крытой тесаной галереи. Из ворот, ведущих к княжьему терему, тоже приближался колеблющийся свет от многочисленных факелов. Внизу возле ступеней терема стояла двойная цепь дружинников. Княжий двор постепенно заполнялся народом. Вперед вышел народный вожак кузнец Славута. Вместе с ним стоял тощий монах. Вышаты за их спинами почему-то видно не было.

— Мы пришли к князю Изяславу за правдой, — сложив руки рупором, громко сказал кузнец, — и за оружием. Ежели нам выдадут оружие для борьбы со степняками, и князь с дружиной пообещает выйти вместе с нами в поход не позднее, чем через три дня, то на этом наше восстание прекратится, и мы вернемся по своим местам. Правду я говорю, братцы?

— Да! Верно! — одобрительно зашумела толпа.

— Княже, ежели ты не боишься своего народа — выходи к нам, потолкуем!

Князь вышел на крытую галерею и поднял руку вверх. Гул в толпе вначале усилился, а потом постепенно затих.

— Жители славного града Киева! Это похвально, что вы горите такой любовью к Родине и готовы защищать ее. Я тоже готов сражаться вместе с вами против поганых. Мы можем выдать оружие не всем, а только пяти тысячам желающих и выступить, но не через три дня, а через неделю, когда договоримся с черниговцами. Так что расходитесь по домам, а завтра вас начнут собирать по дворам по сотням и тысячам и будем готовиться к новому походу.

— Хорошо говоришь, княже, а почему же вчера за те же самые слова нас посадили в поруб? Не обманешь ли ты нас в этот раз? — недоверчиво спросил Славута.

«Да кто вы такие, чтобы сомневаться в моих княжеских словах?» — гневно подумал Изяслав, а вслух произнес: — Я — ваш князь, и мое слово крепко! Могу крест целовать на своих словах!

— Да знаем мы силу твоего крестного целования, — негромко сказал тощий монах.

— Ну что, братцы, поверим князю? — повернулся Славута к восставшим.

Толпа разделилась во мнениях. Наиболее законопослушные готовы были уже расходиться по домам, ведь князь услышал их требования и сам вышел к ним. Более скептичные, которых все же было меньше, предлагали заключить ряд между народом и князем, чтобы сказанное Изяславом было записано на пергаменте и скреплено княжеской печатью. Восстание уже готово было угаснуть, но тут случилось неожиданное. С крыши княжеского терема в горожан внезапно полетели стрелы. Первая стрела попала точно в лоб тощему монаху, вторая — пробила плечо Славуты. Остальные стрелы стали точно поражать восставших, опрокидывая на землю одного за другим. Мстислав, Сергей и Кытан одновременно подняли головы вверх. На крыше терема стояло около десятка одетых во все черное стрелков, искусно поражающих людей внизу. Они выпустили по нескольку стрел в толпу практически в упор и исчезли, так же быстро, как и появились. Но это и было то самое масло, которое вовремя подлили в затухающий было пожар народного восстания.