Биляра хоронили на следующий день. Его облаченный в кольчугу труп просто положили в могилу вместе со специально умервщленным по этому поводу конем, луком с одной стрелой и саблей. Над могилой насыпали небольшой холм. Никола сказал, что только на могиле хана или знатного военачальника насыпают курган, а простому воину такое не полагается. Сверху могильного холма положили несколько досок, а на них — голову и ноги Билярова коня. Остальная туша коня должна была быть съедена во время поминальной тризны.

«Это такой обычай. Родичи выразят дань уважения Биляру и хотят, чтобы он въехал в загробную жизнь на своем боевом коне», — объяснил Никола.

Кто-то из воинов вспомнил подробности недавнего инцидента и теперь опасливо смотрел на стоящих поодаль друзей. В толпе началось перешептывание. Сакзь снял шлем и первым на несколько мгновений склонил голову перед почившим воином. Чуть позже его примеру последовали все обитатели вежи в полном молчании.

В это время на тропе, ведущей в стан, показался запыхавшийся всадник. Он подъехал к похоронной процессии, ловко спрыгнул с уставшего коня и подошел к толпе. В его руках был клочок пергамента с печатью.

Сакзь подозвал к себе Ченегрепу, и тот прочитал:

— Мудрейший Тарх-хан вместе с сильнейшим ханом Шаруканом собираются в поход, и требуют явиться к себе своих сыновей и прочих беков со своими людьми. Все должны прибыть в ставку хана Шарукана не позднее, чем через десять дней.

Сакзь распорядился, чтобы слуги позаботились об уставшем гонце, и громко сказал всем присутствующим:

— Ну что, братья, что-то мы здесь засиделись. Завтра выдвигаемся в поход!

Лишь только на востоке заалела заря, половецкая вежа двинулась в путь. Подготовка к походу заняла всего несколько часов. Повозки развернули в походном порядке и погрузили на них сложенные юрты, внутри которых находились половецкие пожитки.

Возглавлял поход сам Сакзь со своими личными телохранителями и лучшими воинами. Они все были одеты в походные кольчуги, а на головах у кочевников красовались шлемы с конскими хвостами. По левую руку Сакзя ехал знаменосец и держал на древке полотнище с изображением белого сокола на черном фоне — родовой знак орды хана Тарха, Сакзева отца.

Дети и старики ехали на повозках, конные кочевники охраняли колонну по краям. Среди ехавших верхом были также и женщины. Бедные половцы, которых было меньшинство, шли рядом с повозками пешком.

В середине процессии находилась самая красивая повозка, принадлежавшая, очевидно, Сакзю. Она представляла собой кибитку и была украшена вышитыми орнаментами и разноцветными лентами. На этом транспортном средстве путешествовала жена бека — прекрасная Алпнур. Серёга до этого видел её лишь однажды — во время его стычки с покойным Биляром. Она была хрупкой черноволосой девушкой лет двадцати с кукольным милым личиком и миндалевидными глазами. Голову ее венчала необычная нашему взору прическа — черные тугие косы обрамляли смуглое лицо и были заключены в серебряные колечки, прикрепленные к войлочным валикам. Вся эта конструкция напоминала рога, и была, наверное, нелегка. Как в наше время женщина испытывает несказанное удовольствие, снимая после долгого дня туфли на высоком каблуке, то можно было представить, какое счастье посещало половчанок, освобождающих свои волосы от этой прически. Алпнур всегда одевалась в яркие просторные халаты китайского шелка, разукрашенные изображениями драконов и диковинных птиц. Несмотря на то, что привалы по пути делали два-три раза в день, жена Сакзя из своего шатра выходила редко. Среди обитателей вежи ходили слухи, что она была беременна.

Ближе к хвосту «поезда» на белоснежном коне двигался Ченегрепа. Никола рассказал о нем интересные подробности. Оказывается, старый хитрец не был так уж прост, и богатства у него было не меньше, чем у самого хана Тарха. Хотя Ченегрепа больше был похож на старого бедного слугу, чем на преуспевающего купца, однако это было только для видимости. На самом деле, как выяснил Матвеев, тот торговал лучшими конями в орде и имел на этом хорошую прибыль. Когда старик ездил на торги, он одевал свою лучшую одежду, и тогда в нем было практически не узнать прежнего Ченегрепу. У него самого был красивый белый конь с новым кожаным седлом и дорогой сбруей, и уже одним этим купец производил впечатление на своих покупателей. Благодаря своему купеческому ремеслу он и знал много языков и поэтому выступал в качестве переводчика. Кроме того, он нередко привозил своему беку ценные сведения о богатствах и состоянии войск у соседних народов. Так что хитрый старик одновременно был и купцом, и переводчиком, и разведчиком, то есть очень ценным агентом. Про таких говорят, что они хитрее лисы и ловчее ласки.

Замыкали шествие рабы под вооруженной охраной. Вся процессия растянулась приблизительно на полкилометра и своим видом напоминала Сергею пассажирский поезд или автоколонну с сопровождением.

Итак, с алой рассветной зарей вереница людей, лошадей и повозок тронулась в противоположную восходящему солнцу сторону. Сергей бросил прощальный взгляд на берега Донца, в том направлении, где находилось Чёрное озеро, из которого он так неудачно вынырнул больше недели назад. Как же теперь ему вернуться в свой мир, домой? Неужели остаток жизни ему придется провести в качестве половецкого невольника? Грустно вздохнув, он пошел вместе со всеми.

— Скажи, брат, долго нам путь держать? Тебе уже там, куда мы идем, доводилось бывать? — спросил Матвеев своего основного собеседника.

— Идти нам в становище Шаруканово. Оно так и называется — Шарукань, и уже, в отличие от Сакзевой вежи, больше похоже на наши городки. Говорят, там есть даже стены и глиняные дома, которые не переносят несколько раз в год. Я там еще не был, хотя и слышал от других пленников, что в Шарукани сосредоточена вся сила половецкая, и там живут самые лучшие и сильные их воины. А дорогу туда, как я слышал, конные за три дня проезжают, а нам со всем обозом почти неделю шагать.

— Да уж, путь неблизкий… — согласился Сергей, и они пошли вслед за остальными путниками.

Вначале их маршрут пролегал по левому берегу Северского Донца, который Никола упрямо называл Великим Доном. (Ха, то он настоящий Дон-батюшку не видел!) В течение двух дней процессия двигалась вдоль заросшего камышом и осокой берега этой широкой реки и большого количества безымянных озер. Донец был похож и не похож сам на себя: течение было такое же, как и почти тысячу лет спустя; изгибы реки тоже не сильно отличались от привычных нам. Но все-таки что-то было совсем иное… Как по более возвышенному и крутому, правому, так и по более низменному, левому, берегу росли вековые дубравы. Эти могучие дубы наверняка прожили не один десяток, а то и сотню лет и помнили времена дохристианской Руси и хазарского владычества. Кроме того, в реке было полно рыбы, а в окрестных лесах и лугах водилась самая разнообразная дичь. Для Серёги это была прекрасная возможность насладиться видом родного края, еще не тронутого цивилизацией.

Он наблюдал, как в Донце плавают утки-кряквы со своими выводками, плещутся выдры, по берегам бобры строят свои жилища. А в одном из озер Матвеев увидел две пары прекрасных белоснежных лебедей. С утра с противоположного берега к водопою спускались кабаны, сайгаки и дикие лошади — тарпаны, которые вымерли за сто лет до рождения Сергея. В мелких озерах и речных заводях стояли на одной ноге цапли и, потревоженные шумом повозок, взмывали в воздух белые аисты и журавли-красавки.

В пути половцы питались в основном припасенными на дорогу кусками вяленой конины и еще ели подстреленную дичь — диких гусей, уток, иногда — косуль. По вечерам возле костров кочевники собирались в круг, Сакзь вызывал Сергея и тот исполнял песни из своего репертуара, постепенно дополняя его новымикомпозициями из далеких XXи XXIвеков. Уже на втором привале некоторые половцы стали подпевать слова «Черного ворона» и радостно приветствовать Матвеева, когда он появлялся в круге костров. Иногда до его ушей долетали восхищенные возгласы: