Император, похвалив его за любовь к родителям, повелел ему отправиться домой для присмотра за больной матерью и уже по совершенном выздоровлении ее явиться к должности. В девятый месяц император говорил министрам: "В проезд мой в нынешнем году к водам Чунь-шуй, по проезжаемым округам и уездам я замечал, что низшие чиновники весьма исправно проходят свои должности. При частых наградах и повышениях, мною производимых, они все сделались так рачительны. Из сего очевидно, что лучше возбуждать рвение наградами, нежели наказанием". В десятый месяц Ши-цзун сказал министрам: "Читая историю дома Тан, я нахожу, что в то время только Вэй-чжэн был способен к преподаванию советов императору. Он вообще говорил о делах важных в государстве и по справедливости понимал обязанности старшего советника. Ныне советники с выбором предлагают советы о каких-либо маловажных делах потому только, чтобы исполнить свои обязанности. Касательно великих выгод или вреда для государства не предлагают никаких советов. Знают ли они их и не говорят, или в самом деле оных не понимают?" При сих словах министры остались безответными. В одиннадцатый месяц император говорил вельможам: Господа! Вы все достигли старости. Ужели нет людей, могущих заменить вас? Или непременно хотите ожидать, когда я сам узнаю их и определю к должности?" Потом, обратясь к Чжан-жу-би, сказал ему: "И ты равно столь известен через министра Ши-цзюя". Вань-янь-сян и Чжан-жу-би отвечали: "Если б мы действительно знали (людей достойных), то как бы смели не сказать о них? Но мы их не находим". "Во времена, описываемые Чунь-циу, — сказал император, — империя разделена была на многие отдельные княжества, кои, по их пространству, были малы и тесны, но и в них везде были мудрые. Господа! Вы просто не хотите представлять умных людей. Ныне только моими попечениями водворено спокойствие,[381] но в последующие века мои дети и внуки с кем будут советоваться и устраивать государство?" Все вельможи приведены были в стыд сими словами. В двенадцатый месяц в царстве Сунском помер государь Гао-цзун. Новый государь сунский Шао-цзун{520} прислал посла, извещая о трауре. Император говорил министрам: "Люди, вообще почитая ересь даосов{521} и ставя выше всего религию буддистов, полагают свое блаженство в безмолвии и в чтении священных книг. Но если я не допускаю народ до бедствия и доставлю государству спокойствие, не есть ли это выше их блаженства? Господа! Занимая должности министров, если вы действительно будете трудиться для пользы государства, предоставлять выгоды народу, то не только сами приобретете счастье (спокойствие), но распространите оное и на ваших детей и внуков".[382] "Дерзнем ли, — отвечал Ватэла, — не прилежать к сему всем сердцем? Только по недостатку дарований наших мы не можем совершенно понимать возложенных на нас должностей". "Ужели возможно для кого-либо, — заметил государь, — быть совершенным во всех делах! Довольно, если вы усугубили ваши старания". Император воспретил законом, чтобы нюйчжисцы не переменяли своих первоначальных фамилий на китайские, и чтобы никто из подражания не носил китайские одежды. Преступившего сие постановление повелел судить.

Двадцать восьмое лето Дай-дин. В первый месяц император послал в царство Сунское вельможу Пуча-кэ-чжун для жертвоприношения над умершим государем Гао-цзуном. Во второй месяц из царства Сун (от государя Шао-цзуна) прибыл посол с вещами, оставленными прежним государем. Между сими вещами находились пять ваз яшмовых и двадцать стеклянных, разные луки и стрелы. Император отказался от принятия оных и, убеждая посла сунского увезти их обратно, говорил: "Это все любимые и редкие вещи вашего покойного государя. Вам надлежит хранить их для всегдашней памяти о нем, почему принять оные от вас было бы несправедливым. По возвращении, объявите мое мнение о сем вашему государю". В первый день третьего месяца император, по случаю дня рождения, принимал поздравления от вельмож в зале Цин-хэ-дянь и потом угощал их в зале Шэнь-лун-дянь. Во время стола князья и царевны по порядку подносили заздравные кубки с изъявлением долголетия государю. Император был очень весел и пел национальные песни нюй-чжи. В восьмой месяц император говорил министрам: "Недавно я узнал, что колено удигай{522} не хочет быть покорным. Если отправить туда посла спросить о причине их неповиновения, то, быть может, жители сего колена по упорству не станут оправдываться в обвинении, пойдут на наши границы, и их нельзя будет остановить.[383] Я всегда думаю, что хотя бы жители отдельных стран и были призваны в подданство, от этого для государства нет никакой пользы. Когда они приходят сами просить о принятии их в подданство, мы будем внимать их просьбам, но если они сами не являются к нам, то нам нужно употреблять усилия для того, чтобы они пришли. Это давнее и непременное правило прежних веков". Ши-цзун говорил министрам: "Закон употребления людей требует, чтобы всякого брать в службу с молодых лет, в крепости душевных и телесных сил. Но если постоянно будем держаться порядка при возвышении в должности, то большая часть людей будет употребляема под старость. Это весьма неблагоразумно. Когда бы Алухань употреблен был заранее, государство, без сомнения, приобрело бы в нем для себя опору. К сожалению, он уже устарел и сделался слаб. Господа! Вы обязаны заблаговременно обращать внимание на всякого, кто имеет дарования, могущие употреблены быть с пользой". В десятый месяц Сенат сделал представление о чиновниках, назначенных им к повышению. В этом представлении вообще он брал во внимание число лет службы. Император, рассмотрев оное, сказал: "Долговременность службы исследуют при производстве в чины людей обыкновенных. Но относительно тех, кои способности и поведение других превосходят, следует ли держаться обыкновенных правил? Для государственной службы потребны люди. Вы не распределяете должностей по способностям, от этого оказалось множество нерешенных дел. Я не нахожу средств к приобретению людей, а вы следуете в сем только постановлениям и не думаете представлять на службу способных и исправных по должности. Не опасаетесь ли, что способные и исправные люди, при появлении своем на службу, отнимут у вас награды? (По кит. тексту: "...отнимут у вас должности и жалование".) Если это неправда, то у вас нет ясного познания людей". "Дерзнем ли, — отвечали вельможи, — заграждать путь умным людям? Но, по недостатку знания людей, мы не можем представить способных".

Император, обратись после сего к Чжан-жу-линь, сказал: "Почему в прежние времена было много верных вельможей, говоривших правду, и почему теперь их мало?" Чжан-жу-линь отвечал, что верность обнаруживают на словах в века смятений, в спокойное же время нет случая обнаружить оную. "Когда, — сказал император, — не бывает дел, о коих можно говорить? Только в старину не было людей, которые бы не сказали того, что знали, а настоящего времени люди не говорят им известного". Чжан-жу-линь не нашелся, что сказать на это. В одиннадцатый месяц император говорил своим приближенным: "Человек, желающий усовершенствовать самого себя, не должен чрезмерно предаваться радости или гневу. От чрезмерного гнева страдает сердце, при излишней радости рассеиваются жизненные силы. Но приобрести среднее состояние весьма трудно. По сей причине усовершенствующий самого себя умеряет в себе гнев и радость и заботится о своем спокойствии. В нынешнем году я никому не делал во дворце ни выговоров, ни наказаний". Ши-цзун говорил министрам: "При исследовании законов и постановлений прежних времен много обнаружилось в них неясного, ибо законы и уложения при всякой династии употреблялись с уменьшениями и дополнениями. Равно случается, что, не постигая мудрых намерений законодателя, погрешительно удаляются от первоначальной цели оных. Неужели, если древние законы будут приведены в действо, по точном исправлении оных, тогда они будут для всех удоборазумительны? Итак, надлежит исправить их и непременно сделать ясными". Местное начальство представляло о поправке тронной Юй-жун-дянь в столице Шан-цзин. Император по сему случаю говорил министрам: "При постройках дворцов заботятся единственно о красоте и изяществе. От этого они никак не могут быть крепки. Нынешняя палата Жинь-чжэн-дянь построена еще при доме Дайляо без всяких украшений. Но если обратить внимание на здания других мест, они ежегодно чинятся, а сия палата остается по-прежнему. Из сего видно, что здания, построенные с пустыми украшениями не могут стоять долго. Ныне при казенных постройках каменные и деревянные работы производятся весьма нерадиво. Низшие чиновники, согласясь с мастерами, с бесстыдством крадут материалы, а палата государственных доходов и казенных зданий не обращает внимания на количество издержанных сумм и лесов, заботясь единственно о том, чтобы как-нибудь кончить работу. Посему-то здания, только что построенные, уже начинают кривиться и щелиться. От беспечности к злоупотреблениям народ изнуряется, и истощается казна, и нет важнее этих преступлений. С сего времени надлежит тщательно вникать в сии дела и подвергать строгому суду виновных". В другой день император говорил министрам: "Недавно, читая историю дома Хань, я узнал из оной, что дела, совершенные государем Гуан-у{523}, для других невозможны. Его старший брат Бо-син был убит от Гэн-ши, но он во время мятежей вовсе не думал об отмщении за обиду, он служил Гэн-ши по-прежнему, и народ не замечал в нем вида к печали. Не есть ли это поступок трудный для других? Его намерения, без сомнения, были направлены к великим делам. Может ли сравниться с ним другой государь?" При сих словах государя Чжан-жу-линь сказал: "Слуга княгини Ху-ян, старшей сестры государя Гуан-у, убил человека{524}. Местное начальство хотело взять его, но он скрылся в доме, занимаемом княгиней, откуда его не могли взять. Когда же, при выезде из дома, княгиня посадила его в свою карету, тогда начальник уезда Ло-ян по имени Дун-сюань остановил коляску, извлек меч и, стуча оным по земле, громко обличал княгиню в злом поступке. Потом угрозами он заставил слугу выйти из коляски и предал его казни. Княгиня Ху-ян, по прибытии во дворец, сказала о сем Гуан-у. Гуан-у в сильном гневе хотел казнить Дун-сюаня. "Готов умереть, — сказал тогда кланяясь Дун-сюань, — но наперед прошу позволения сказать одно слово". Император спросил его, о чем хочет говорить, и Дун-сюань сказал: "Государь! Святыми добродетелями ты возвысился из среднего состояния. Но если, прощая рабов, ты позволишь им убивать граждан, то каким образом хочешь управлять империей. Вместо того, чтобы меня убивать палками, я умру сам". Он вдруг после сего ударился головой о колонну и разбился до крови. Император приказал евнухам схватить его. Он повелевал ему сознаться в проступке и испросить прощения у княгини, но Ду-сюань не согласился. Когда несколько человек, схватив его, насильно преклонили пред княгиней, то он, опираясь о землю руками, никак не хотел кланяться. Княгиня Ху-ян, называя по имени государя Гуан-у, говорила: "Вэнь-шу! Тогда, как ты носил еще полотняную одежду, в твои ворота не смели входить чиновники, потому что у тебя скрывались виновные. Теперь ты сделался государем. Почему же не можешь употребить силы против одного уездного начальника?" "Сделавшись государем, — отвечал, смеясь, Гуан-у, — я сделался отличен от того времени, в которое носил рубище". Он подарил Дун-сюаню тридцать тысяч связок мелкой монеты". "Ханьский государь Гуан-у, — сказал Ши-цзун, — выслушав слова правды, утешил свой гнев. За сие его можно назвать мудрым государем, но он повелевал Дун-сюаню извиниться пред княгиней в проступке. Это он сделал несправедливо. Ханьский государь Гао-цзу{525} был мужественен и со строгими правилами, встречая мудрецов,[384] он употреблял их в службу и таким образом вышел из рубища, в продолжении нескольких лет сделался государем. В этом сравнится с ним Гуан-у. Но Гао-цзу, сидя на престоле, не оставлял своего простого образа жизни. Гуан-у в сем не подражал ему". В двенадцатый месяц император сделался болен. По всему государству обнародовано прощение преступникам. Юань-вану Мадагу указом поведено принять правление и поселиться в восточном отделении тронной Цин-кэ-дянь. Вельможам Тушань-кэ-нин, Вань-янь-сян и Чжан-жу-линь приказано ночевать во внутренней зале, занимаемой самим государем.