У меня на мгновение зазвенело в ушах. Я подошла к столу и прочла расшифрованную Валей радиограмму:

Я пожала Валину руку так сильно, что девушка испугалась. Если бы она знала, как я ждала этого известия!..

— Спасибо вам, дорогая…

В дверях уже стоял Василий Кялундзюга. Он пришел за нами и объявил, что Сукпай выходит из берегов. Распростившись с новыми друзьями, мы стали сходить по тропе вниз.

— Заходите на обратном пути, обязательно заходите! — крикнула Валя. Она стояла на большом сером камне и махала нам рукой. — Я вас картошкой угощать буду!

Спускаться вниз оказалось не менее сложным делом. Ноги скользили, стоило немного оступиться, и полетишь вниз, на камни. У берега стоял наготове наш бат. Василий отвязал его, и через минуту мы уже плыли вниз по реке с такой быстротой, что в полчаса достигли устья Сукпая.

Батули. — Тайна березового леса. — Оползни. — Чуи. — Случай с геологом Барановым.

Еще издали мы заметили наш лагерь: на правом берегу Хора дымились костры. У воды на валежине сидел Колосовский, чистил ружье. Он только что появился здесь вместе с Динзаем и сегодня, торопился попасть на Черинай.

— А где же Дима? — спросила я Колосовского, едва мы поздоровались.

— Дима? — Он помолчал, пробуя пальцем спусковой крючок. — Диму я все-таки оставил в Гвасюгах. Ему там на все лето работы хватит. Пусть занимается этнографией.

Колосовский говорил спокойно, хотя я видела, что он не в духе.

Дожди беспокоили его не на шутку. Время шло, мы продвигались по Хору медленно. Сознавая, что на его ответственности лежит судьба экспедиции, коллектива, Фауст Владимирович волновался. Между тем люди относились к нему с доверием. Он не любил навязывать кому бы то ни было свои мысли, считая самостоятельность отличным качеством исследователя. Но если кому-нибудь случалось обратиться к нему за советом и помощью, он охотно шел навстречу. Колосовский не был словоохотлив. Углубившись в дела, он мог во время дневок часами не выходить из палатки, но там, где он появлялся, негромкий голос его звучал решительно, твердо. Высокий, стройный, всегда подтянутый, он почти неслышно ступал по камням, проходя мимо наших палаток. Его маленькая белая палатка стояла в стороне от нашего лагеря. Я уже заметила, что Колосовского тяготит присутствие в экспедиции женщин. По этому поводу он однажды сказал:

— Как это вышло, что я очутился в тайге с женщинами, — сам поражаюсь.

— Что же в этом плохого?

— Боюсь, что не сумею быть деликатным. Не привык. Как бы то ни было, но ведь женщине гораздо труднее в тайге. Вот скажем так: разве я могу вас заставить работать шестом? Нет. Не могу, ибо это опасно. Когда Жданкина берет в руки топор, у меня душа уходит в пятки. Да и смешно смотреть. Вы видели, как она рубит дрова? И потом, знаете, мне просто жаль вас, честное слово. Впереди так много трудностей… Вот Лидия Николаевна все время поет. Но ведь она поет до первого залома. Серьезно!

— Не пугайте, пожалуйста.

В день приезда Колосовского по кухне дежурила Надя. Она долю возилась с тестом, стряпала лепешки. Девушка раскраснелась у костра. Следы ее усердия запечатлелись в виде мучных пятен на лице, на синем комбинезоне. Увидев это, Динзай прыснул от смеха и сказал заикаясь:

— Так, наверно, долго обед не будет, а? Все время пудришь…

Она действительно запоздала с обедом. Колосовский, не дождавшись, пошел в палатку Батули. Галака уже давно сварила уху, нажарила пирожков с мясом Колосовский с Динзаем обедали там. Когда Надя пригласила всех в палатку, Фауст Владимирович уже готовился к отплытию вверх по Сукпаю. В ответ на ее предложение захватить с собой в дорогу лепешек Колосовский нахмурился, потом вдруг рассмеялся.

— Благодарю вас. В ваших лепешках слишком много муки. — Он произнес последнее слово с ударением на первом слоге и, чтобы не обидеть девушку, добавил добродушно: — Нет, серьезно, я сыт. Спасибо. — И зашагал к реке. — А вода-то прибывает… — Он оглянулся. — Перенесите палатки подальше от берега.

С Колосовским ушел и Динзай. Охотники еще не вернулись. Мы перенесли палатки подальше от берега. Весь день Андрей Петрович и Мисюра занимались описанием поймы. Энтомологи собирали клещей в береговых кустарниках. Удэгейки стирали белье, развешивая его на деревьях.

За ужином Василий сказал:

— Вот что, товарищи, я предлагаю итти на другое место. Все равно вода придет ночью, затопит.

— Ничего, — ответил Нечаев, — за одну ночь ничего не случится.

Мы развели один большой костер и сидели в тесном кругу. Из-за гор взошла луна, прямо перед нами на воде заблестела серебристая дорожка. Вода прибывала.

— Я думаю, надо продукты, муку главное дело, перетащить подальше от берега, — не унимался Василий.

Мы перенесли мешки с провизией подальше в лес и пристроили их в развилке большого дерева. Намике пошла отвязывать лодки. Ведь за ночь их могло унести водой! Стоя в оморочке, женщина ловко работала шестом и, удерживая равновесие, подгоняла к берегу баты.

— Посмотрите, как красиво! — сказала Надя, подавая мне бинокль. Навстречу лунному свету двигался, как на экране, темный силуэт удэгейки с длинными косами.

— Дайте, я посмотрю на луну, — попросила Намике подойдя. — О, как интересно! Вот там есть старик со старухой. Поглядите, — она громко засмеялась. — У нас есть такая сказка. Один старик жил. Поругался со старухой. Ушел от нее на луну. Там ему плохо стало. Воды нигде нет. Позвал старуху. Она пришла и говорит: «На тебе воды». Видите, ковшик ему подает?

Этой ночью в нашей палатке долго горела свеча. Я дописывала очередную корреспонденцию, которую завтра надо было передать по радио в Хабаровск. Склонившись над своим дневником, Надя подбирала какую-то фразу.

— Ну почему я не умею выразить словами то, что думаю?

Она уткнула голову в рюкзак, служивший ей подушкой, и вдруг рывком приподнялась. Под ногами звякнули кастрюли. Девушка вскрикнула. Остатки ухи плеснулись на одеяло. Она виновато посмотрела на меня в звонко расхохоталась.

— Какая я все-таки неуклюжая! Хотите, я прочитаю вам свои записи? Совсем немножко. Вот послушайте…

Надя зашелестела тетрадкой. Симпатичное круглое лицо девушки, освещенное пламенем свечки, стало серьезным. Она читала вполголоса:

— «Я очень довольна, что на мою долю выпал случай участвовать в этой экспедиции. Мне давно хотелось побывать в тайге, поэтому я и не раздумывала, когда наш биолог предложил мне отправиться в долину Хора. Каждый день мы ловим клещей, наполняем клещами пробирки, собираем их сачками и волокушами. Но клещей становится все меньше и меньше. Кажется, мы опоздали, клещевой сезон уже заканчивается…» Нет, это не то… — Она поморщилась. Опять перелистала дневник. — Вот что я вам прочитаю… «Начальник нашей экспедиции Фауст Владимирович Колосовский — суровый и строгий человек. Он уже не молодой. Ему лет тридцать пять. В его внешности нет ничего выдающегося: высокий, худой, говорит всегда тихо. Но он очень симпатичный. У него умный, проницательный взгляд. Когда он молчит и слушает, кажется, что видит человека насквозь. Он со всеми одинаков и ровен. Я еще ни разу не видела, чтобы он был сердитым. Но я боюсь с ним разговаривать. Сегодня я писала протокол совещания нашей экспедиции. Когда я попросила Фауста Владимировича подписать протокол, он сказал: «Хорошо. Оставьте его. Я прочитаю и подпишу». Но вечером Колосовский вызвал меня к себе и спросил: «Вы на каком курсе учитесь?» Я сказала: «На третьем…» Он помолчал и протянул мне протокол, не подписав его. Я готова была провалиться сквозь землю, когда он сказал: «Вы допустили здесь несколько грамматических ошибок. Это нехорошо. Перепишите снова…» Было ужасно неловко. Но я нисколько не обиделась на него. Потому что он прав. В самом деле, врач должен быть всесторонне грамотным, образованным человеком…»