— Я не согласна с одной твоей формулировкой, — заметила Лидия Николаевна. Оказывается, она не спала, спасаясь от мошки под одеялом, слушала и теперь, не выдержав, вступила в разговор. — Ты пишешь, что Колосовский — суровый человек и строгий. По-моему, он просто скромный…
Сказав это, Лидия Николаевна опять уткнулась лицом в подушку. Я уже заметила, что малейшее проявление несправедливости коробило ее. Она была чуткой и доброй и для каждого из нас могла бы пожертвовать всем, что имела.
На рассвете к нам в палатку хлынула вода. Я проснулась от крика.
— Ой, потоп! Смотрите-ка, что случилось! — кричала Надя, раскидывая одежду.
Под медвежьими шкурами хлюпала вода.
— Не кричи! — успокаивала девушку Лидия Николаевна. Она уже зажгла свечу, стала выносить из палатки вещи.
— Что у вас тут такое? — проговорил сонным голосом Андрей Петрович, прибежавший на шум. — Идемте к нам, у нас все в порядке. Как-нибудь пробудем до утра.
— Вот видите, я говорил — затопит, — сказал Василий, выходя из-под своего полога-накомарника. — Давайте помогу таскать вещи.
Рано утром мы отправились вверх по Хору искать удобное пристанище. Через два дня Колосовский разыскал нас уже в шести километрах от устья Сукпая. Кто бывал в дальневосточной тайге, тот знает, как тяжело очутиться во власти ее непокорных, капризных рек, особенно в половодье. Таежные реки быстры и коварны. Но пока они зажаты в берега, пока текут, огибая крутые горные склоны, разрезая дремучие леса, бывалые люди, таежники, легко справляются с их бурливой волной.
Зато когда текущие с гор бесчисленные ключи разбухают от дождей, тогда реки заливают поймы, выворачивают с корнями деревья, мчатся с бешеной скоростью.
Весь день мы шли по узеньким протокам, едва заметным в густых зарослях, вспугивали рябчиков, срывали черемуху, ловили рыбу. Иногда протоки встречали нас певучим журчаньем, похожим на старинные удэгейские песни. В самом деле, стоит прислушаться, как звенят, булькают, плещутся струи, как в темных зарослях, почти над самой головой, перекликаются кедровки или где-нибудь справа, под сопкой, ухает филин, и невольно подумаешь: не природа ли — подсказчица стоит за песнями «лесного человека»?
На закате широкая река понесла отражение огненных облаков, разливая вокруг золотое сияние. Как только впереди показалась удобная галечниковая коса, мы остановились для ночлега. На камнях у воды, кокетливо помахивая хвостиками, стояли трясогузки. Завидев нас, они вспорхнули и исчезли. «Инаи» — так на карте помечено озеро, неподалеку от которого мы разбили лагерь.
— Почему Инаи? Ведь это, кажется, «собака» по-удэгейски? Инаи… — еще раз повторил Колосовский, держа перед собой карту.
На карте была явная ошибка. Следовало бы написать «Иххинаи», то-есть «Лиственничное» — здесь много лиственницы, и потому, очевидно, удэгейцы давно еще так назвали это озеро. Через несколько минут три костра осветили наш лагерь, раскинувшийся по всему берегу. Быстрее всех ставил палатку Батули, и как мы ни старались хоть раз опередить его, это не удавалось. Нечаев и Мелешко еще обтесывали колья для своего походного жилья, мы очищали от крупных камней место для своей двускатной палатки, Колосовский еще и не думал ставить для себя, но Батули уже сидел под полотняным шатром, и пламя костра освещало ею веселое семейство. Галака стряпала пирожки. Дети играли. Я пошла к костру, чтобы взять огня для своего костра. Батули тронул за руку Шуркея, сидевшего рядом с ним, говоря:
— То илая![19] — И, обратившись ко мне, жестом указал на берестяной коврик: — Садитесь. Давайте с нами ужинать. Шуркей разведет огонь, дров нарубит.
Батули снял свою пограничную фуражку с зеленым околышем, повесил на шест. Между тем Шуркей не торопился, шел вразвалку, заложив руки в карманы. Глядя на него, Галака усмехнулась:
— Когда будет умываться, не знаю. Вчера не умывался. Сегодня опять такой.
Костер мы разводили с Шуркеем вместе. Я сказала ему, что если он не умеет умываться, придется его научить. После ужина я пришла в палатку Батули. В глубине шатра Пашка и Яшка перебрасывались подушками. Мать смотрела на них и радовалась. Галака была рукодельницей и вообще хорошей хозяйкой. Белые наволочки с прошивками, простыни, обшитые кружевом, в условиях нашего похода казались напрасной роскошью. А между тем Галака успевала во-время постирать белье, переодеть ребятишек. Сама она выглядела молодо. Смуглая, без единой морщинки на лице, в светлом платье, облегавшем ее невысокую, плотную фигуру, она изо дня в день ловко работала шестом, стоя в носовой части бата. Галака мало с кем разговаривала. Казалось, весь мир для нее был заключен в этом полотняном шатре, где около отца резвились черноголовые ребятишки. Иногда она проходила мимо наших палаток. В медлительной походке ее, в том, как шла она, высоко подняв голову, смешивались сознание достоинства и еще не утраченная привычка удэгейской женщины держаться особняком. Однажды, рассердившись на мужа, она отправилась вдоль берега. Долго сидела на камне. Батули принес ее оттуда на руках. Она хохотала, выбивалась из его крепких объятий, оба они были счастливы.
Батули рассказывал, как он вчера убил изюбря.
— Там, около Дзюгдэ, наверно, тигр был, — сообщил он между прочим, — есть кости кабана… — И вдруг, повысив голос, спросил меня: — Вот вы собираете сказки, а такую сказку знаете: про тигра и человека?
— Расскажите.
— Я слышал эту сказку от отца…
«Давно Кутэ — тигр значит — жил в тайге. Думал тигр: «Сильнее меня нет никого на свете, я самый сильный». Так ходил, ходил, всех зверей пугал, кругом все боялись.
Один раз, поймавши добычу, тигр наелся и отдыхал под деревом. Слышит, кто-то позвал его. На ветке сидела птица Куа. Говорит ему:
— Что, ты и в самом деле думаешь — сильный? Сильнее тебя есть.
Тигр сразу вставал на ноги, вверх глядел.
— Кто сильнее меня, говори!
Птица говорит:
— Человек сильнее тебя, вот кто! — Так сказала и улетела.
Тогда тигр, никогда не видавши человека, захотел увидеть его. Искать пошел. Ходил, ходил — навстречу сохатый попался.
— Ты человек, что ли? — спрашивает тигр.
— Нет, — говорит сохатый, — человек совсем другой. Ты его зачем ищешь?
Тигр говорит:
— Хочу посмотреть немножко…
Тот сохатый ему говорит:
— Зря ты хочешь его посмотреть. Человек сильнее тебя, он может убить…
Тот тигр смеяться стал. Пошел дальше. Навстречу изюбрь попался.
— Ты человек, что ли? — спрашивает опять.
— Нет, я изюбрь. Зачем ты ищешь человека? Он сильнее тебя.
Тигр не поверил, дальше пошел. Ходил, ходил. Смотрит, кто-то на двух ногах стоит, дерево рубит. Тот тигр, притаившись, рассматривать стал. Потом поближе подкрался. Человек заметил тигра. Спрашивает:
— Чего тебе нужно?
Тигр говорит:
— Хочу посмотреть человека!
— Вот как плохо ты задумал, — говорит человек. — Ты разве не знаешь, что он сильнее тебя? Смотреть на него опасно.
Тот тигр не поверил опять. Тогда человек говорит:
— Ладно, я тебе помогу. Только надо привязать тебя к дереву, сейчас человека увидишь…
Так сделал, привязавши тигра к дереву, сам пошел, взял ружье, хотел выстрелить тигру прямо в глаз. Тигр реветь стал, просить стал:
— Отпусти меня, теперь вижу — ты, человек, сильнее меня.
Человек отпустил его, говоривши:
— Теперь беги в тайгу. Беги подальше и человеку не попадайся.
С тех пор все звери человека боятся».
Вот такая сказка. Интересная, верно?
Я записала сказку и отправилась к себе в палатку. Утром опять развели костры, стали готовить завтрак. Неподалеку от костра старый Маяда обстругивал шест, напевая себе под нос какую-то песню.
— О чем он поет? — спросила Надя, помешивая ложкой закипавший в ведре суп с мясными консервами. — Маяда! О чем вы поете? — обратилась девушка к старику.
Но он не ответил ей. Маяда сердился на нее за то, что она в эти дни уже несколько раз опрокидывала бат. Ей очень хотелось научиться работать шестом. Но всякий раз она валилась за борт. Маяда пел:
