Дима зашагал через площадь.

По дороге в редакцию Колосовский сказал:

— У вас, как у замполита, много обязанностей. Имейте в виду, завтра я отправляюсь в Бичевую. Через три дня, ровно через три дня, вы должны быть там. Последите, пожалуйста, чтобы все наше имущество было в порядке.

Весна уже окутала скверы и парки веселой зеленью.

Из палисадников на тротуары ветер бросал розоватые лепестки яблонь. Колосовский видел все это глазами человека, привыкшего спорить с весенним ветром на таежных тропинках, на волнах горных рек, едва отзвеневших льдинами, на высоких гольцах, еще покрытых снегами. Впервые за многие годы он задержался в городе до такой поры. И что говорить! Он, конечно, тревожился: мы упускали золотое время.

В редакции к моему отъезду люди относились двояко: одни считали, что я напрасно удаляюсь от горячих газетных дел; другие видели в этом трудное и суровое испытание.

— Будем ждать от вас интересных материалов, — говорил мне на прощанье редактор.

Он только что закончил читать гранки и пригласил меня для беседы. Всякий раз, отправляясь в командировку, я сидела вот так и слушала напутственные слова. Пока редактор закуривает, я невольно перевожу взгляд с одной вещи на другую. На столе бронзовая пепельница — медведь, лежащий около озера. В это озеро, на моей памяти, сыпали табачный пепел четыре редактора. Сколько тут было сказано волнующих, резких и страстных речей! Здесь рождались смелые замыслы, и здесь они, воплощенные в очерки, статьи, фельетоны, заметки, получали право на жизнь. Все в кабинете знакомо до мельчайших подробностей. Широкий стол с точеными ножками, круглыми, как наплывы на стволе кедра. Зеленый бархат кресел… В простенке между окнами большой портрет. Сколько раз за годы войны и после мы испытывали на себе взгляд великого человека!.. Думая о нем, кто из нас не пожелал бы взвалить себе на плечи ношу потяжелее!

Редактор продолжает отечески-мягким голосом:

— Расскажите читателю о природных богатствах долины, о том, как живут сейчас удэгейцы. Пишите об участниках экспедиции, вообще о людях, с которыми повстречаетесь. Ну, и что пожелать вам? Если будет тяжело, не падайте духом. Не отрывайтесь от коллектива. Это очень важно. Вас назначили замполитом?

— Да. И, знаете, это меня очень тревожит, потому что я ведь не имею опыта.

— Это ничего! Опыт не просто дается. Он приобретается. Будьте поближе к людям. Сколько у вас коммунистов?

— Я одна…

— Тем более надо помнить, что вы у всех на виду. Я себе представляю, что это значит. В пути у вас, может быть, не все будет гладко. А вы старайтесь выполнить задачу при любых обстоятельствах. Не забывайте, что путь к человеку иногда труднее, чем путь к перевалу. И, наконец, последнее. — Редактор прошелся по кабинету и в двух шагах от меня остановился, поблескивая очками. — Нам, конечно, приятно видеть вас в такой ответственной роли… — заговорил он медленно, с расстановкой, снял очки и снова надел их. Так он делал всегда, когда готовился сказать что-нибудь важное. — Все это так. Но плохие очерки, даже если они будут написаны рукою замечательного замполита, мы печатать не станем. Не обижайтесь. Я говорю это к тому, чтобы вы не забывали о главном. От души желаю вам успеха!

С высокого крыльца редакции я сошла под возгласы друзей, бросавших мне напутствия:

— Ни пуха тебе, ни пера!

— Возвращайся в тигровой шкуре, на худой конец — хотя бы в собственной!

— Убей медведя!

Мне всегда было жаль расставаться с редакцией, когда я надолго куда-нибудь уезжала. На этот раз как-то особенно приветливо шелестели у крыльца тополя, и голоса моих насмешливых, усталых и добрых друзей зазвучали так ласково, что я пошла вперед не оглядываясь…

Перед отъездом я еще раз пересмотрела вещи. Выбросила из рюкзака то, что казалось лишним. В походе ведь можно стирать. Поэтому двух пар белья было вполне достаточно. Когда я откладывала в сторону теплую шаль, заменив ее легким большим платком, в дверях появился Юра. Он прошелся по комнате с гордым видом и стал перед зеркалом, любуясь своим отражением. На нем был мой таежный костюм. Брюки он подвязал на груди, и все-таки они путались у него под ногами. Охотничий нож в чехле болтался сбоку, выглядывая из-под куртки. Белое головное покрывало, расшитое удэгейским узором, закрывало его до пояса. Концы покрывала соединялись на подбородке, стянутые завязками, и явно мешали ему. Он отвел их руками в обе стороны и задумался.

— Мама! А зачем тебе такое покрывало? Зачем удэгейцы носят его? Скажи.

Я объяснила, что в тайге это очень удобно. Когда охотник идет по лесу, головное покрывало не дает листьям с деревьев, хвое и снегу сыпаться за ворот.

— Как это называется, «помпу»? Да?

— Нет. «Помпу» — по-удэгейски зимнее покрывало. А вот такое, летнее, называется «мотулю».

— Как смешно! Мотулю, мо-тулю! — запел Юра, гримасничая перед зеркалом, и вдруг вспомнил, что пора приступить к главному. — Когда же ты возьмешь меня с собой в тайгу? — В голосе его зазвучали капризные нотки. — Ты же обещала…

— Сейчас это невозможно, мой мальчик.

— Невозможно! — с обидой сказал он, сбрасывая покрывало. — Почему-то Вера Константиновна в прошлом году не побоялась взять Леню с собой. Леня ведь меньше меня и плавать даже не умеет.

— Вера Константиновна — геолог. Ей не нужно было тогда совершать никаких походов. Она добралась до места и работала. Леня сидел на таборе. А у нас совсем другое дело.

— Ну, возьми меня хотя бы к удэгейцам. Джанси Кимонко говорил, что научит меня плавать на оморочке[1]. Он сказал, что сам сделает мне острогу. Мамочка… — Юра обвил мою шею руками. Голубые глазенки его стали круглыми, как две пуговки.

— Нет, Юрочка. Джанси не сможет с тобой заниматься. У него много работы. Он пишет книгу, ты ведь знаешь. Тебе в Гвасюгах покажется скучно. Лучше ты поедешь в пионерский лагерь. А на будущий год мы с тобой обязательно поедем к удэгейцам. Не плачь. Я принесу тебе из тайги живого ежика.

Дверь в соседнюю комнату приоткрылась. Мама шопотом позвала меня:

— Иди-ка посмотри, чем тут занята дочь.

Юра шагнул следом за мной, косясь на бабушку. Ему не понравилось то, что она говорила:

— Вот лежу, слушаю, и прямо голова кругом идет. Семейка, нечего сказать!

Разложив на полу игрушки, девочка командовала куклами. Она переставляла их с места на место и так увлеклась игрой, что никого не замечала.

— Вот твоя лодка. Садись сюда. А ты стой здесь. У тебя есть ружье? Сейчас придет медведь. Прячьтесь.

Ольга сидела на маленьком стуле спиной к нам. Светлые, как лен, косички торчали в разные стороны. Трудно было удержаться от желания схватить ее на руки и закружиться по комнате. Я наклонилась к ней сзади. Она поймала меня за руку.

— Мама, ведь сохатый тоже медведь? Правда?

— Нет…

Мы засмеялись. Юра хохотал громче всех, с явным сознанием своего превосходства над сестренкой.

Мне было тяжело расставаться с ними. Завтра чуть свет за мной придет машина. И не стану я будить детей. Пусть им снятся хорошие, светлые сны…

В путь-дорогу! — Секретарь райкома. — Бичевая. — Художники. — Первый переселенец. — Василий Кялундзюга. — Вверх по Хору.

Безветренное, ясное утро встретило нас за городом. В отрогах древнего Хехцира[2] лес еще дышал свежестью охлажденной за ночь листвы. Далеко впереди маячили сопки, почти сливая свою волнистую линию с небом. Над распадками воздух был такой синий, что его хотелось трогать руками.

В первые минуты не верилось, что мы уже в пути, что можем спокойно сидеть на вещах, покрытых брезентом, и, провожая взглядом улицы родного города, думать о том, как много впереди неизвестных дорог. При всей скромности наших запасов машина оказалась нагруженной доотказа мешками с провизией, ящиками, железными банками, свертками. Без претензий на первоклассное оснащение, наша экспедиция имела все необходимое для того, чтобы существовать в тайге три месяца, как намечалось по плану. С быстротой, на какую только способен тяжелый «ЗИС», мы мчались навстречу солнцу, вставшему из-за гор. И вот за двугорбой сопкой уже скрылся город с широкой полосою амурской воды, с заводскими корпусами и дымными трубами, с красными, белыми, серыми боками зданий, горделиво вздымающих ввысь этажи. Из открытого кузова машины был виден и близко и далеко необъятный, закрывший холмы и низины лес…