Утром мы были в Бичевой. Здесь нам пришлось ожидать машину, чтобы ехать в Хабаровск. Как-то странно было сознавать, что еще недавно мы, находясь отсюда почти в полутысяче километров, с таким волнением ловили в эфире каждое слово «Венеры». И вот эта невидимка «Венера» в образе Джиудичи.
— Значит, вы рацию не брали на перевал? А я в эти дни искал вас в эфире. Хотел передать одно распоряжение.
— Какое? — спросил Колосовский, не отрываясь от телеграмм, которые вручил ему Джиудичи.
— А вот смотрите. Распоряжение о том, чтобы вы по ночам выставляли караул. Говорят, опять появились тигры.
— Трудно было бы выполнить такое распоряжение. — Колосовский улыбнулся. — К тому же наши костры горели достаточно ярко.
В тот же день я почувствовала головную боль и в жарком бреду свалилась. Четверо суток пролежать с гриппом! И где? В восьми часах езды от Хабаровска. Из соседней комнаты доносились знакомые голоса. Там были члены нашей экспедиции. Повидимому, обсуждался вопрос о том, когда мы выберемся отсюда. Дожди основательно испортили дорогу. Мне хотелось видеть Даду, и я позвала его. Старик жалостливо поглядел на меня, но заговорил весело:
— Э, ничего, ничего! Вставай!
Через минуту явился Динзай.
— Вот, понимаешь, плохое дело получилось, — участливо заметил он, как только закрыл за собою дверь. — Мы, понимаешь, домой едем. Пришли немного прощаться.
Они присели на скамейку. Динзай вертел в руках шапку. Дада с любопытством оглядывал стены комнаты. В узких глазах его светились добрые искорки. Так прошла минута-другая. Динзай первым нарушил молчание:
— Наш «занге» — начальник экспедиции — подарил свою палатку ему, — он кивнул на соседа.
— А у меня, понимаешь, такое дело. Решил в колхоз итти, — заявил Динзай скороговоркой. — Буду, наверное, заявление подавать, что ли. Не знаю, может, не примут…
Дада прищурился, как бы говоря: «Что же ты молчал все время? А мы и не догадывались…» Но тут же по лицу старика пробежала тень. Он спросил по-удэгейски:
— А на Бикин не пойдешь?
— Нет. Сейчас не думаю кочевать туда-сюда. Надо работать. И я покажу всем, что именно Динзай умеет работать.
Он надел шапку. Дада поднялся, подавая на прощанье руку. Ему было нелегко расставаться с нами.
— До свиданья! Приезжай к нам. Я твоим ребятишкам медвежонка поймаю. — Глаза его стали влажными. — Будем ленков жарить. Ты зачем плачешь! У-у-у! Зачем такое дело? Э-э… Хагза![42] — Он махнул рукой и скрылся за дверью.
Я представила себе, как Дада подойдет сейчас к берегу, столкнет на воду наш длинный бат, как возьмется за шест и пойдет вверх по реке, преодолевая сердитый напор осенней воды…
Через несколько дней мы покинули Бичевую. Перед отъездом кто-то сообщил, что в сельпо привезли шкуру тигра, убитого удэгейцами. Лидия Николаевна подошла к Колосовскому с просьбой:
— А что, если взять эту шкуру для музея?
— Попробуйте. Договоритесь, — отозвался Фауст Владимирович.
И вот в широком кузове автомобиля мы разместились, уложив свои вещи, музейные экспонаты, среди которых неожиданным приобретением была шкура полосатого зверя.
Встречный ветер хлестнул в лицо. Миону заботливо укрыл шалью свою супругу. Яту повеселела и что-то защебетала ему на ухо. Шишкин закутался в плащ.
Хмурый осенний лес побежал нам навстречу, а знакомые сопки уходили все дальше и дальше.
— Ну, вот и все, — сказал Колосовский, посматривая вперед. — Недельки через две у меня уже будет другой маршрут. Пойду, наверное, на Хинган или в долину Кура. Давно я там не бывал.
Привыкший к таежным походам, он уже думал о новых дорогах.
Глубокой ночью мы въезжали в город. Весь он сиял огнями. Никогда еще не казался город таким приветливым. Какое это большое счастье — возвратиться домой, если знаешь, что трудные пути пройдены недаром! Ничего, что дома все уже спят. Сейчас я постучусь в дверь, сброшу с плеч у порога тяжелый рюкзак и разбужу детей своих:
— Вставайте, мои золотые!..
Через два месяца я уезжала в Ленинград, на Всесоюзный съезд географов, делегатом от нашей экспедиции. Хорская долина с ее дремучими лесами и синими сопками осталась где-то далеко позади. Но теперь она уже не казалась такой недоступной. Ведь мы проложили туда тропинку. Там горели наши костры. А из тропинок всегда вырастают дороги. А огни всегда манят…
