— Я — Тайга! Я — Тайга!-слышался голос Колосовского. — Слушайте меня. Я — Тайга!

Через несколько минут он подошел к костру и объявил, что баты будут высланы.

Прежде чем устроиться с ночлегом, из палаток надо было выкурить мокреца. Брали дымящие головешки от костра, выкуривали. Потом в палатке пахло дымом, а мокрец все равно не давал покоя до утра.

— Кажется, справедливо было бы называть его «огнец», — заметил Шишкин, усаживаясь поближе к костру. На нем был теперь смешной белый капор, спущенный до бровей. — Он ведь жжет как огонь.

Весь следующий день катер шел без остановок. Изредка попадались навстречу плывущие бревна, кое-где на косах дымились костры сплавщиков леса.

В среднем течении Хора по берегу расположены участки леспромхозов. Иногда поселки лесорубов подходят к самому берегу, если он достаточно высок и ему не угрожает наводнение. Один из таких поселков, Ударный, вызвал у нас немало восторгов. Как будто взбежавшие на высокий холм, примкнули к тайге дома и едва выглядывают из-за деревьев. В распадке сверкает ключ, разделивший поселок надвое. Мы все сошлись во мнении, что здесь хорошо бы построить дом отдыха. Художники волновались: они оставляли позади еще один интересный пейзаж.

— Я бы хотел здесь остановиться, — сказал Высоцкий, всматриваясь в синеющий вдали утес. — Но как это сделать? Вот вопрос.

Высоцкий попыхивал трубкой.

Когда мы подходили близко к утесу, все вышли на палубу. Василий Кялундзюга, весь день сидевший в кубрике с книжкой, пристроился на спардеке. Бинокль стал переходить из рук в руки. Удэгеец дольше всех держал его перед глазами, переводя то на синие складки гор, то на прибрежные кустарники. Наконец он обернулся назад и воскликнул:

— О, Шишкин фотографирует!

За вспененным потоком кипевшей от винта воды тащилась халка. Алексей Васильевич был там. Впоследствии он объяснил, что не мог пропустить эти великолепные виды, не воспользовавшись хотя бы «лейкой».

Стрелковый утес. — Дзингали. — Ходы. — Неожиданный попутчик. — На батах. — Встреча на берегу. — История Гвасюгинской школы.

Долина реки стала приобретать более резкие очертания. Лесистые сопки, ограничивая берега, проплывали то справа, то слева. Когда-то это были громадные горы. Тысячелетняя работа стихии сгладила их формы. Теперь над всей грядой отлогих сопок с неглубокими седловинами возвышается один утес, поднявший свою угловатую вершину. Внизу простирается весь многообразный и противоречивый по своему составу растительный мир, всегда вызывающий удивление тем, что в нем так свободно смешались южные и северные виды растений. Тут рододендрон, который у нас называют багульником, там лиственница… Маньчжурский орех распростер свои перистые листья над кустами бересклета и жимолости. В пышном покрове то и дело мелькают высокие, в человеческий рост, папоротники — страусоперы.

— Вот утес интересный, — сказал Василий Кялундзюга, усаживаясь на прежнее место. — Стрелковый утес называется. Про него старики много всяких сказок знают.

Мы подплывали к утесу. Темная громада, казалось, заслонила полнеба. Красноватый каменный бок ее отразился в воде. Недалеко от берега торчали округлые, отполированные водой камни. Поток разбивался о них, пенясь каскадом.

— Дело было такое. Жил здесь тигр, — заговорил Василий. — Большой тигр. Караулил утес. Никто не мог проплывать мимо. Боялись. Один Егдыга, парень значит, сильный, здоровый был. Решил убить тигра. Рано утром вышел на берег. Стал кричать. Три раза крикнул — и превратился в орла. Полетел орел. Сел на утес. Смотрит: тигр по тропинке идет, спускается к реке. «Ага, — думает Егдыга, — теперь я убью тебя…» Пока тигр пил воду, орел кружился над тропой. Потом стал настораживать стрелы. Расставил много стрел. Когда тигр обратно пошел, стрелы стали вонзаться в него. Сперва одна, потом другая, третья… Зверь упал и покатился вниз. Последнюю стрелу Егдыга пустил ему в сердце. Ну вот, после этого пришел парень в стойбище. «Люди! Я убил тигра, — сказал Егдыга, — теперь не бойтесь, идите на охоту мимо утеса». Но люди испугались. «Ты убил нашего сородича, — сказали они. — Это грешно. Горный дух потребует жертвы. Ты должен умереть, или мы все погибнем». Егдыга задумался. На другой день умер его отец. Потом стали умирать в каждой юрте по нескольку человек. «Что делать?» — думает парень. Пошел на Хор и бросился в воду. Вот такая сказка. Не слыхали? Наши старики и теперь не подходят к утесу близко. Видите камни? Это когда тигр падал, свалил камни сверху. А я недавно совсем близко на оморочке проходил. Ничего! — засмеялся Василий.

— Почему же он называется Стрелковым, этот утес?

— О, это немножко другая история! Говорят, что давно здесь наши люди пробовали свои стрелы. Раньше ведь удэ жили где попало. Юрту поставит на берегу — и порядок…

О том, что прежде удэгейцы кочевали по всему Хору, свидетельствуют названия рек и даже некоторых селений. Есть недалеко отсюда река Дзингали. Когда-то удэгейцы, по старому обычаю, устраивали борьбу на палках. Для этого выбиралось определенное место, подальше от жилищ. Борьба нередко заканчивалась кровопролитием. Предметом ее была родовая вражда, возникавшая чаще всего из-за женщин. Огнестрельное оружие, однако, не разрешалось пускать в ход. Пользовались палкой с железным наконечником. По-удэгейски эта палка называлась «дзинга». Теперь, когда вместе с диким обычаем дзинга исчезла из обихода не только как предмет, но и как слово, обозначающее оружие родовой вражды, осталось лишь название реки Дзингали, напоминающее удэгейцам тяжкую старину.

— А я даже не знал об этом, — сказал Василий, выслушав историю маленькой речки. — Вот Юмо, деревня, которую мы будем скоро проезжать, знаю, почему так называется. По-нашему «юнмо» значит — юрта.

Он умолк, затем что-то вспомнил, быстро спустился в кубрик и вернулся оттуда с книгой в руках. Перелистывая страницы, воскликнул:

— Интересное дело нашел! Смотрите. Орочский словарь. По-нашему «би» тоже «я», «си» тоже «ты». Понимаете? Общие слова есть. «Ому» по-удэгейски тоже «один», «дю» — два, «ила» — три. Скажите, почему другой раз говорят: орочи, удэгейцы — все равно один народ? По-моему, это неправильно. Общие слова есть, а язык все равно разный. Я на фронте ороча встретил. Друг друга не понимали, по-русски разговаривали.

Книга Штернберга, известного ученого этнографа-лингвиста, полжизни посвятившего изучению народов Дальнего Востока, привлекла внимание молодого удэгейца еще вчера, когда мы просматривали свою походную библиотеку. Он читал всю дорогу. Повидимому, интерес к истории своего народа пробуждался у него не впервые. К сожалению, в историко-этнографической литературе трудно найти ответы на очень многие вопросы, связанные с историей удэгейского народа. Исследователи нередко смешивали удэ с орочами: одни потому, что находили сходство в языке орочей и удэ, другие объединяли их по хозяйственно-экономическим признакам.

Углубившись в чтение, Василий Кялундзюга находит у Штернберга негидальский словарь и вдруг вскакивает с места, пораженный открытием.

— Вот, пожалуйста, смотрите, тоже общие слова есть! Я вам скажу, и нанайский язык имеет некоторые похожие слова. Почему же нанайцев и удэ не перепутают?

В рассуждениях Василия хотя и сквозила наивность, однако они были интересны тем, что таили в себе критическое отношение к книге, которую он держал в руках. Штернберг, оставивший объемистые труды в области этнографии, обошел удэгейцев, механически присоединив их к орочам. Обращаясь к глубокому историческому прошлому нанайцев, ульчей, негидальцев, он утверждает, что все они, в том числе и орочи, когда-то вели оленеводческое хозяйство. Об этом свидетельствуют их предания, сказки. Но интересно, что ни в одной удэгейской сказке нет и намека на то, что удэ имели раньше оленей. Наоборот, их легкие одежды, расцвеченные ярким орнаментом, в котором преобладает растительный узор, их длинные долбленые лодки, напоминающие по форме индейскую пирогу, наконец их многочисленные сказки, в которых часто речь идет о теплых морских берегах, о больших птицах, об островах, — не говорит ли все это о том, что удэгейцы представляют самобытное южное племя?