– Насколько срочно ваше «срочно», Танечка-сан?

Комиссар «Имперца» Татьяна Сакамото героически сумела не задохнуться от возмущения. Фрегат-капитан и сам понимал, что слегка перекрутил вентиль, но удержаться не сумел. Уж очень пафосно и одновременно забавно выглядела политкомиссар. Форменная шинель с красным кушаком, слева – фамильный вакидзаси вместо штатного кортика, с уже слегка ободранными в тесных коридорах ножнами. Справа клинок «уравновешивался», точнее, явно перетягивался штатным же «фидерлеусом» в лаковой и тоже уже слегка пошарпанной кобуре-прикладе. Довершали образ комиссара узкие стекла очочков и фуражка с высокой тульей. Все вместе это могло бы выглядеть очень грозно, если бы… оказалось хоть немного повыше.

– И прошу вас, хватит уже царапать мне нос вашей фуражкой.

К удивлению Ярослава, комиссар не попыталась тут же проткнуть его, пристрелить или хотя бы испепелить взглядом. Вместо этого Татьяна сняла фуражку и спокойно поинтересовалась: «Так лучше?»

– Значительно лучше, – искреннее произнес фон Хартманн. До этого момента он и не знал, что у комиссара Сакамото длинные, ниже плеч волосы цвета воронова крыла.

– Станет еще лучше, – тем же ровно-спокойным тоном продолжила комиссар, – если мы спустимся на палубу и отойдем подальше от рубки. Мне нужен конфиденциальный разговор, а в условиях похода это сложно.

– Можно выгнать всех дизелистов и задраить оба люка в отсеке, – заметил Ярослав, галантным жестом пропуская даму к лестнице. – Когда оба дизель-мотора в работе, там и себя не очень слышно.

– Верю. – Уже взявшись за поручень, Татьяна на миг замерла, словно прислушиваясь к чему-то. – Но я не люблю повышать голос, очень быстро срываются связки.

Фрегат-капитан почти собрался ответить «вам и не нужно», но в последний момент сообразил, что Сакамото может счесть это не комплиментом, а очередной подколкой.

Они дошли почти до носовых торпедных аппаратов, прежде чем комиссар наконец дала волю чувствам. По крайней мере, их части – ногти она в ход все-таки не пустила, зато шипению позавидовали бы многие представители семейств кошачьих и аспидов.

– Что вы себе позволяете, капитан Хартманн!

– Фрегат-капитан и фон Хартманн, – чисто механически отозвался слегка ошеломленный напором комиссара Ярослав. – А что именно я себе позволяю, Танечка-сан?!

– Вы… вы… – Похоже, от возмущения у комиссара все-таки возникли проблемы с дыханием. – Вы ведете себя совершенно неподобающим образом! Позорите честь мундира офицера Имперского флота!

– И всего-то?! – с легким разочарованием уточнил фрегат-капитан.

– Вы…

Глядя на задохнувшуюся от гнева Татьяну, Ярослав меланхолично подумал: в романтической мелодраме здесь бы непременно следовал поцелуй двух непримиримых антагонистов на фоне заходящего солнца и финальных титров. Солнцу до захода оставалось еще часа три, но в целом идея фон Хартманну понравилась. Без фуражки Сакамото выглядела весьма… женственно, даже шинель и очки не слишком портили впечатление.

– Я командир этой проклятой всеми морскими демонами белой консервной банки, – произнес он вслух. – Первый после Бога. И веду себя как считаю нужным и правильным. А если вы будете мне мешать, засуну вас в кормовой торпедный аппарат до конца похода.

Он был готов к очередной, еще более жаркой вспышке гнева, но Сакамото, как оказалась, тоже умела держать удар. Сняв очки, она медленно начала протирать их маленькой черной тряпочкой.

– А почему именно в кормовой?

– Не люблю стрелять из них, – признался Ярослав. – Вроде тот же торпедный треугольник, а промахов больше.

– Понятно. – Татьяна закончила протирать стекла и вновь нацепила матово свернувшие очки на нос. – В таком случае попробуйте зарубить себе на… носу, фрегат-капитан и фон Хартманн, что я вам не Танечка-сан, а политический комиссар третьего ранга. Выполнение боевой задачи, возложенной на нас командованием и императором, для меня священный долг. А если вы будете мне мешать…

– …то что вы сделаете?

– Тоже вас куда-нибудь… засуну, – пообещала Сакамото. – Вы полезны, но незаменимых людей нет. Как я уже убедилась, экипаж достаточно подготовлен…

– …чтобы почти утопить подводную лодку пять раз в течение перехода даже без воздействия противника. Я не просто полезен, комиссар-сама, я именно что незаменим. Без меня вас утопит первый же встречный конфедератский сторожевик, если вы до него доплывете. Да, и перестаньте долбать в меня вашими фамильными умениями.

– Какими умениями? Вы о чем вообще…

– Да бросьте притворяться, я же читал ваше дело. Подчинение разума, чтение ауры и страх. Отличный набор для контрика, не понимаю, почему вы сразу… И хватит уже шипеть!

– Но я… – начала Татьяна, однако фон Хартманн уже и сам осознал, что в этот раз шипение, переходящее в свист, раздается откуда-то со стороны… Причем звук явно не исходил из человеческого горла. Оглянувшись, он увидел, как в полуверсте от них, на дальнем пирсе, из рубки подводной лодки вырывается в небо столб дыма и огня, развернулся к мостику и заорал:

– Вниз! Все вниз!

Затем снова оглянулся на фонтанирующую багровой струей подводную лодку, сбил Сакамото с ног, навалился сверху… и почти сразу откатился в сторону, получив сразу несколько ударов. Тот, что коленом между ног, был болезненней, зато пощечина вышла оглушительней.

Впрочем, проморгавшись, Ярослав разглядел парящий в небе предмет и понял – оглушительной была вовсе не пощечина.

Громадная туша баллона высокого давления летела уверенно и неторопливо, позволяя обгонять себя другим, более мелким обломкам и лениво вращаясь. Наконец она взобралась на верхнюю точку, зависла там, словно раздумывая, а затем также неторопливо начала падать. Прямо на фрегат-капитана.

– Она погибла сразу!

Доктор Харуми протирала руки антисептической салфеткой нарочито тщательно, словно пыталась оттереть нечто донельзя липкое и противное.

– Перелом основания черепа… Даже окажись я рядом в тот же миг…

– То вы бы ничем уже не смогли бы ей помочь, – закончил фон Хартманн. – Зато можете помочь другим. У нас половина экипажа с травмами, а вторая половина могла просто из-за шока еще не осознать, что чего-то себе переломала. Займитесь этим, доктор. Сейчас. Это приказ.

– Да, фрегат-капитан.

– Теперь вы. – Ярослав посмотрел на стоящую рядом Анну-Марию. Та продолжала всхлипывать, а левое ухо девушки заметно увеличилось в размерах и покраснело. – Лейтенант флота Тер-Симонян! Вы меня вообще слышите?!

– Она со мной в одной спальне была, – тихо сказала лейтенант. – Белка… то есть матрос Дебриенн. Еще до разделения… меня взяли на офицерские курсы, а её на электрика. За две кровати от меня. Понимаете… она простудилась тогда, проболела две недели, поэтому контрольную работу написала хуже. А так ведь Белка умная была, и на её месте…

– Никто не должен быть не её месте, – догадавшись, какой будет следующая фраза, сказал фон Хартманн. – И её здесь быть не должно… было бы.

– Да… наверное…

Фрегат-капитан попытался вспомнить, как выглядела матрос Дебриенн живой, и почему-то не смог. Хотя считал, что за время похода уже неплохо познакомился с экипажем. Но сейчас, лежа у трубы зенитного перископа, погибшая даже в матросской шинели выглядела просто девчонкой, непонятно как оказавшейся здесь, посреди океана и войны.

– Она себе возраст завысила, чтобы в училище попасть, – на этот раз Анна-Мария угадала мысли Ярослава. – На полтора года. Мол, пойду лучше в море, чем к ткацкому станку… или на панель. У детей из фабричного предместья выбор небогатый, тем более у девочек, там рано взрослеют.

– Понятно.

С пирса требовательно загудели. Оглянувшись, Ярослав увидел, что возле полуразвалившейся кучи стоит давешний вездеход, причем высунувшийся из него пан Зюзя умудряется одновременно махать рукой и жать на клаксон.

Спускаясь с мостика, фрегат-капитан подумал, что матроса Дебриенн… Белку надо будет похоронить в море. Так будет правильней… насколько это вообще возможно.