Если Юровский готов сражаться за какую-то идею, с этой идеей что-то не так. Как большевики позволяют существовать чекистам? Как может победить революция, которая уничтожает простых людей?

– Иди к черту' – закричала я. Кажется, я тоже схожу с ума. Чувствовала, что разум ускользает от меня. – Ты убил моего брата. Он был большевиком, и разве его это спасло? Он бы жизнь положил ради революции.

Юровский снова схватил меня за челюсть и зашептал прямо мне в ухо:

– Именно это он и сделал. Хотя я целился в тебя. Я и тебя прикончу, если не расскажешь, куда подевалась Романова. Я не позволю разрушить нашу партию. Знаешь, что мне пришлось сделать ради достижения наших целей? Я убил мальчишку, потому что он родился не у того отца. Я убил девушек. Невинных слуг. И теперь живу с этим каждый день. Я не позволю, чтобы мои усилия пошли прахом. Анастасия сбежала однажды. Но теперь не убежит.

Он отпустил меня, и я отпрянула, но облегчение длилось недолго.

Юровский отвязал мои руки и схватил левую.

– Немов. – Он щелкнул пальцами, подзывая.

Несколько мгновений спустя Юровский вонзил плоскогубцы под ноготь на среднем пальце и потянул.

Я кричала от боли. Все тело билось в агонии. Пытаясь прекратить пытку, я колотила его свободной рукой, но Юровского это не остановило. Он оторвал ноготь, а за ним еще один.

– Говори, где она, – сказал он, когда мои крики превратились в отчаянный плач.

Со лба на колени градом падал пот. Руки упали, левая подергивалась, как агонизирующая рыбина в огне. Тело сотрясалось от рыданий.

– Я могу продолжить, – вкрадчиво сказал Юровский. – Можем попробовать кое-что еще.

Я всхлипнула. Пальцы горели. Что может быть хуже этого? Я даже не могла представить.

– Тогда продолжаем, – сказал Юровский, взял мою руку и вонзил плоскогубцы под следующий ноготь.

– Ладно! – воскликнула я.

Анна наверняка уже уехала. Не знаю, сколько я пробыла в тюрьме, но красные уже давно собрались и покинули поселок. Анна и чехи должны были воспользоваться шансом и выдвинуться на юг. Она наверняка уехала.

Если нет, он ее убьет. Я больше не могла ее защищать. Я даже себя не могла защитить. Юровский победил.

– Она в усадьбе к северу от поселка. Старый дом Герских.

Юровский замер:

– Евгения, посмотри на меня.

Я подняла голову. Юровский наклонился ко мне, положив руки на колени. Его лицо, снова спокойное, было на одном уровне с моим. Он пристально смотрел на меня.

– Если ты врешь, то будешь умирать медленно и очень мучительно, – неторопливо произнес он. – Пока я не вернусь, с тобой посидит Немов. Если мы не найдем Романову, то тебя ждет огонь. Будешь гореть, пока не расскажешь правду или не умрешь. А теперь ответь мне и подумай хорошенько. Она действительно там?

– Да.

Он встал:

– Хорошо. Теперь…

И тут воздух взорвался. Снаружи раздался сильный гул, комната затряслась, послышался грохот падающих кирпичей. На секунду мне показалось, что мне мерещится и я действительно сошла с ума.

Юровский побежал к двери.

– Чехи! – закричал кто-то снаружи.

Когда село солнце, а небо окрасилось в темно-синий, Иржи с товарищами ушли. В Исеть они войдут под покровом ночи. Они отправились пешком, захватив винтовки и запасные патроны. Приготовления были тихие, мрачные. Иржи приподнял фуражку, прощаясь, и они исчезли в лесу. Я перекрестилась и прошептала молитву.

Оставаться снаружи, в темноте и под охраной всего пары человек, было небезопасно, так что я зашла в особняк. Расположилась в гостиной с ранеными. Карол сидел у окна, положив винтовку на колени. Приветственно кивнул мне, когда я вошла. Отросшие темные волосы упали на глаза, и ему пришлось откинуть их назад.

– Впереди долгая ночь, – сказал он по-русски. Он был одним из немногих чехов, которые разговаривали на моем языке, и получалось у него лучше, чем у Иржи. – Надеюсь, что Амброж будет спать. – Он кивнул на второго раненого.

Тот мирно сопел, а не стонал от боли, как обычно. Амброж умирал от лихорадки. Охлаждая его влажными компрессами, я лишь облегчала его страдания, но не лечила. Его уход был лишь вопросом времени.

Россия вышла из войны и тут же угодила в другую. Казалось, что вереница смертей никогда не прекратится. Я не хотела, чтобы Амброж умер. Я не хотела, чтобы умерла Евгения. Не хотела, чтобы еще один человек умер просто потому, что кто-то с ним не согласился. Такие напрасные смерти. Можно было спорить в парламенте, а не стрелять друг в друга на поле боя. Разве что-то стоит таких жертв?

В это время года ночь наступала медленно. Температура в доме упала. Я села напротив Карола и тоже стала наблюдать за задним двором. Видела Буяна, а вместе с ним как бы частичку Евгении. Все представляла, как она выбежит за ним из леса и уедет в ночь. Как жаль, что она уехала со мной, а не осталась в деревне.

Лучше бы я не просилась на ее телегу.

Тени выползали из углов, наполняя гостиную странными фигурами. Краем глаза я словно видела крадущихся врагов и не могла перестать оборачиваться, чтобы убедиться, что мы одни. Свечей мы не зажигали. Если кто проедет мимо дома, пусть думает, что он пуст. Двое солдат, что дежурили на крыльце, прятались за колоннами. Свет мог нас выдать.

Мы сидели в темноте, а почти полная луна освещала призрачным светом сады и лес. Мир стал черно-серебряным. Деревья раскачивались на поднявшемся ветру, а лошади, похожие на тени, иногда шевелились во сне. Окно, рядом с которым я сидела, каждый раз, когда я ненароком к нему прикасалась, обжигало холодом кожу.

Вскоре нам с Каролом стало не о чем говорить. Время тянулось мучительно медленно, напряженно. Мысли не хотели успокаиваться.

Когда мне было десять, а Татьяне четырнадцать, она спасла папе жизнь. Они с папой и Ольгой слушали оперу, когда начали стрелять. Как только прозвучал первый выстрел, Татьяна вскочила с кресла, выгнала папу и Ольгу из ложи, подальше с линии огня, и заперла за ними дверь. Когда все закончилось, Татьяна не могла перестать плакать, хотя мы тысячу раз назвали ее героиней.

Теперь я поняла почему. Я привыкла к угрозе моей жизни, но впервые мне пришлось сидеть и бояться за сохранность близкого человека.

Мне очень была нужна Татьянина сила.

«Ты всегда была сильной, швыбзик».

Прошел еще час. Амброж стал ворочаться во сне. Я рискнула зажечь свечу, смыла пот с его лица и шеи и сменила под ним простыню.

С крыльца раздался громкий стук. Я испуганно взглянула на Карола. Он отчаянно замахал руками, указывая на свечу. Я погасила ее, и в нос пробрался запах дыма. Рука дрожала, на ладонь упала капля горячего воска.

Я выронила свечу, и та ударилась о деревянный пол.

– Тсс… – зашипел Карол.

Он встал и прокрался к двери, а затем исчез во мраке вестибюля.

Я стояла, боясь лишний раз шевельнуться. Иржи дал мне охотничий нож, который я положила в карман фартука рядом с фотографией семьи. Вряд ли я смогу ударить им живого человека, но я сделала то, что сделала бы на моем месте Евгения, и достала его. Сжала рукоять вспотевшими от волнения руками – пришлось вытереть их несколько раз о юбку.

Я прислушалась. Карол шаркал раненой ногой по полу. По звуку я поняла, что он подошел к входу.

Дверь заскрипела, открываясь. Я зажмурилась. Меня ужасно трясло. Я схватила нож обеими руками и подняла его перед собой. Молилась, чтобы снаружи никого не было.

Входная дверь вновь закрылась. Сердце неистово колотилось о ребра. Только бы Амброж не застонал и не выдал нас. Незнакомец мог бы пройти мимо нашей комнаты.

Опять шарканье. Карол возвращался, уже не так скрытно. Я с облегчением выдохнула.

– Анна? – Он вошел в комнату. Уже не шептал. – Все в порядке. Постовой задремал и выронил винтовку. Я его отчитал. Можешь… можешь его убрать.