– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…

Я села рядом и стала слушать ее молитву.

Только когда мы вышли из дома на свет божий, я смогла получше рассмотреть Евгению. И сердце мое облилось кровью.

Кожа вся расцвела от синяков и кровоподтеков, лицо так опухло, что вместо глаз были видны едва различимые щелочки. С ног до головы она была вся в крови. Даже бывалые ветераны, которых я видела, не выглядели столь плачевно.

– Женя, – с ужасом прошептала я, – что он с тобой сделал?

Я потянулась к ее руке, но она отдернула ее. Ее пальцы тряслись, и, взглянув повнимательнее, я увидела, что кончики их покраснели и покрылись кровавой коркой. У нее не было трех ногтей.

Она беспокойно опустилась на колени, чтобы поправить форму Иржи. Я ощутила невероятное облегчение, когда узнала, что он выжил, но ему требовалась немедленная медицинская помощь, и мы готовились выдвинуться к доктору. Карол отправился на поиски чего-то, что поможет нам с транспортировкой.

– Неважно, – произнесла Евгения.

– Нет, важно, – заспорила я, чувствуя, как от эмоций перехватывает дыхание. – Можно я тебя обниму?

Она покачала головой, но я все равно заключила ее в объятия, и она не сопротивлялась. Опустила подбородок мне на плечо.

– Немного хочется, чтобы он оказался жив. Тогда я смогла бы убить его еще раз.

– Ну, ты и так стреляла в него дважды, – сказала она.

Я рассмеялась сквозь слезы и выпустила ее.

В Исеть мы ехали очень медленно. Карол нашел небольшую телегу, в которую впряг своего коня. Иржи мы положили на бок: телега была короткая, и ноги его свисали с края. Евгения предпочла идти пешком, сославшись на боли в груди, а я ехала на Буяне и пыталась не заснуть.

Утро выдалось прохладным и пасмурным. Доктор жил в центре Исети, на большой площади с несколькими домами, закрытыми магазинчиками и церковью. Вокруг стояла тревожная тишина. Укрытые тенями лица местных жителей наблюдали за нами из окон: люди хотели узнать, не последуют ли за нами солдаты. Наверное, звуки сражения в тюрьме их перепугали, и они попрятались в своих жилищах.

Дом доктора оказался одноэтажной избой с темно-красной дверью. Скромно, но я отметила цветы под окнами и отполированный железный молоточек. Евгения несколько раз постучала, а мы с Каролом стояли и ждали.

– Да? – Вышедший к нам мужчина был папиного возраста, с тонкими усами и в очках. Несмотря на аккуратное по сравнению с другими домами жилище, сам доктор был одет в простую косоворотку и вышел к нам босой.

– Михаил Петрович, можете нам помочь? – просто спросила Евгения.

Строгое лицо доктора смягчилось, когда он заметил ее синяки, порезы и кровоподтеки. Он кивнул:

– Заходите.

В передней стояли только длинный деревянный стол с двумя скамейками и шкаф, полный разнообразных флаконов и перевязочных материалов. На секунду мне показалось, что я снова в Петрограде, навещаю военных в госпитале с мамой и сестрами. Из таких же шкафов доставали таблетки, чтобы лечить лихорадку и облегчать боль, бинты, чтобы перевязывать раны. Чтобы помочь людям, сражавшимся за Россию. Возможно, мама, как и папа, не понимала крестьян и их тяготы. Ее устраивал статус-кво. Но она и мои сестры лечили людей – сотни солдат. И спасли многих.

Дьявол, лишивший их жизни, теперь лежал холодный в темном подвале. Пусть ненавидит меня веки вечные, если его душа того желает. Я лишь дала ему то, что он заслуживал.

Михаил Петрович позвал в комнату жену – низенькую пухлую женщину с добродушным лицом. Вдвоем они аккуратно перенесли Иржи на стол. Мы же вышли во дворик, где куры мирно клевали траву. Я прислонилась к шероховатой стене и сползла по ней на землю, слишком уставшая, чтобы переживать о достойном поведении. Рука болела, рана под повязкой непрерывно пульсировала, а мне хотелось лишь одного: спать. Но я не могла перестать думать об Иржи и его судьбе.

– Я приведу сюда остальных, – сказал Карол. – Кому-то наверняка тоже понадобится врач.

– Определенно, – согласилась Евгения и села рядом со мной.

Карол ушел, а мы молчали. Иногда до нас доносились стоны Иржи, но в остальном было на удивление тихо. Куры кудахтали и шуршали в траве. Где-то пели птицы. Евгения тяжело дышала. Впервые после случившегося в доме Ипатьева – с того июньского дня, когда мы с сестрами курили во дворе, – я не боялась.

– Получается, нам наконец ничего не угрожает? – спросила я.

Евгения пожала плечами:

– Может быть. Стравский еще жив. А по дороге могут встретиться солдаты, и не все будут такими дружелюбными, как Вальчар. – Она положила руку на винтовку.

– По крайней мере, никто за нами больше не гонится.

Другой рукой она взяла мою:

– Да. Доставим мы тебя к кузену и генералу, не беспокойся.

Доктор позвал нас внутрь. Иржи несколько раз терял сознание, но Михаил Петрович с женой хорошо о нем позаботились. Смыли кровь с его лица и груди и перевязали рану чистыми бинтами. Нос чесался от сильного запаха обезболивающего.

– С ним все будет хорошо? – спросила я.

– Да, садись, – торопливо произнес доктор, усаживая меня на скамью у стола. – Ты следующая. Молодой человек будет в порядке. Рана не такая уж глубокая, так что дальнейших процедур не потребуется, но ему нужно отдохнуть пару дней. Его и так слишком много двигали.

Я пробормотала короткую молитву, благодарная за счастливое стечение обстоятельств. Господь сохранил Иржи жизнь, и я едва не плакала от радости. Он не умрет из-за меня.

– Пару дней? – переспросила Евгения.

– По меньшей мере. Ты же не хочешь, чтобы швы открылись? Ему нужен отдых.

Евгения посмотрела на меня. Я точно знала, о чем она думает: мы не могли позволить себе такую задержку. В это время генерал Леонов может покинуть Екатеринбург, и что мы тогда будем делать?

– Что-нибудь придумаем, – ободряюще шепнула я ей.

Михаил Петрович велел мне снять рубашку. Я осторожно вытащила ее из-под сарафана, чтобы не показывать корсет. Врач уложил меня на скамью и принялся очищать и зашивать ранение от пули. Я отказалась от предложенного морфина, заметив и так небогатые запасы, но залпом махнула стакан водки, которая оставила после себя приятное чувство легкости. Тем не менее операция проходила болезненно. Я кричала и сжимала руку Евгении. Когда доктор наконец закончил, я снова протрезвела.

– Пей много воды, поешь красного мяса и поспи, – сказал доктор, когда я поднялась. – Будешь в порядке, если не встретишься снова с вооруженными людьми.

– Спасибо. – Я бросила взгляд на аккуратные стежки. – У вас гораздо более ловкие руки, чем у многих знакомых мне хирургов.

Он улыбнулся – первый проблеск дружелюбия за все это время. Со своими аккуратными усами и умным взглядом он напоминал мне чересчур серьезных докторов, которым я ассистировала в Петрограде. Тогда подбадривать пациентов приходилось мне с Машей.

– Что привело вас в Исеть? – поинтересовалась я. – Почему не устроились в городе, где больше пациентов?

– Я здесь нужен, – хрипло ответил он. – Может, я и зарабатывал бы больше денег, но делал меньше добра.

Внутри вспыхнуло чувство вины, и я наверняка покраснела. Доктор посвятил свою жизнь людям, у которых в ином случае не было бы доступа к медицинской помощи. Мы с семьей всегда гордились тем, что помогаем нашему народу, но мы ничего и никогда не приносили в жертву, чтобы кто-то другой выжил, хотя у нас для этого было больше всего возможностей.

Да, я потеряла больше, чем большинство людей. Я потеряла семью, и наши дома, и все, что нам принадлежало. Отнятое у нас имущество пригодится народу России, но дело как раз в том, что им пришлось его отнимать. Мы никогда и ничего не отдавали.

Я уставилась в пол, пряча смущенное лицо. Евгения подсела ко мне на лавку. Я чувствовала себя прозрачной, словно стоит ей взглянуть мне в глаза, и она тут же увидит мою эгоистичную, черствую Душу. Разве не так она обо мне думала, когда мы познакомились? Возможно, она была права.