Командир Юровский держал в одной руке револьвер.

Другой он поднял лист бумаги.

«Николай Александрович, – зачитал он, – в связи с тем, что ваши родственники продолжают атаковать Российскую Советскую Республику, Уральский Областной Совет постановил казнить вас и вашу семью».

Горящие ненавистью глаза Юровского, смотревшие теперь на меня, были последним, что увидел мой отец перед смертью. Последним проблеском этого мира для всех моих близких.

Я склонилась над Юровским и с силой прижала револьвер к его лбу. Наши взгляды встретились. Теперь мой взгляд будет последним, что увидит он. Я решительно спустила курок.

Пуля аккуратно прошла сквозь череп. Я ожидала больше крови. Думала, что его лицо осунется, как у Нюрки Петровой. Но нет. Из-под затылка растекалась лужа крови, несколько капель показались возле отверстия во лбу. Его глаза все еще смотрели на меня. Окаменевшие и словно бы готовые с ненавистью проклинать меня и всю мою семью, всю мою оставшуюся жизнь, всю вечность.

Евгения осторожно потянула меня за руку. Не выдержав, я бросилась к ней и обняла за шею, пряча лицо в ее волосах.

– Теперь все кончено, – успокаивающе произнесла она. – Поехали в Екатеринбург.

Выбегая из подвала, мы столкнулись с темноволосым чехом. На лице и руке у него была кровь. Когда мы показались из-за угла, он отпрянул в испуге.

– Вот ты где, – сказал он Анне. – Я слышал выстрелы.

Она бросила взгляд на меня. Что-то темное было в ее глазах, как при нашей первой встрече. Она выглядела, точно потерянный ребенок. Я хотела ее остановить. Готова была убить за нее Юровского, если бы она позволила. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала эту пустоту, этот холод, который ощутила я, когда убила Немова. Но теперь мы обе узнали, каково это. Мы обе стали убийцами.

– Юровский мертв, – выпалила я, чтобы Анне не пришлось произносить эти слова самой.

Мужчина кивнул. Его рот слегка скривился, когда он окинул меня взглядом, но солдат быстро повернулся к Анне.

– Иржи наверху, – сказал он. Его лицо исказилось от переживаний. – Красноармеец ударил его ножом. Помогите мне спустить его.

Анна пошатнулась. Ее рука ослабла, но я успела подхватить ее и аккуратно опустила на пол. Она прислонилась к стене и запрокинула голову. Сраженная.

Если после всего произошедшего Вальчар тоже погибнет, у нее пропадет последний шанс на спасение.

– Он мертв? – спросила я.

– Нет. – Мужчина покачал головой. – Но состояние плохое.

Анна закрыла глаза. Пошевелилась слегка, испачкав стену кровью. Лицо ее было бледнее обычного.

– Я помогу, – сказала я солдату. – Но дай мне минутку. Она ранена.

Вместе мы перевязали Анино плечо лоскутами моего фартука. По крайней мере, так остановим кровотечение. Потом я последовала за мужчиной – Каролом – наверх.

В доме было слишком много трупов. Слишком много призраков. Я вспомнила, каким он был раньше. Вспомнила высокую крышу, ярко-белые стены, цветущий сад. Я была внутри лишь однажды. Батя взял меня с собой, когда пришел просить больше времени на выплату долга. Слуга оставил нас ждать у задней двери. Я заглянула внутрь и увидела блестящий пол под длинным красным ковром, сверкающую люстру, ткань на стенах, картины в рамах – особняк был красивее любого заката.

Герские отказались разговаривать с батей. И неважно, что мы были дальними родственниками. Слуга прогнал нас, как бродячих собак. Но я все равно еще несколько лет вспоминала этот визит как нечто приятное. Пока не стала старше и Костя не заговорил о коммунизме. Тогда я начала понимать, как это было несправедливо.

Мы ворвались в этот дом и оставили от него разрушенную оболочку. Никто не стал его отстраивать. Хотя это было важно. Нельзя просто разрушать. На руинах обязательно нужно построить что-то хорошее. Большевикам я в этом больше не доверяла. Но и белым довериться я не смогу. Если ни одна из сторон не могла сделать лучше, тогда что остается делать мне? Что остается России, если ей придется выбирать между бессердечным царем и жестокими большевиками?

– Он там.

Карол провел меня в грязную комнату с обгорелыми стенами и выбитыми окнами. Вальчар лежал на боку в центре помещения, не шевелясь. Не подавало признаков жизни и тело, лежащее кровавой кучей в углу.

– Лейтенант Вальчар меня спас, – мрачно произнес Карол. – Я сражался с этим hajzlem[6]. — Яне знала значение слова, но уловила смысл, когда Карол зло пнул тело в углу. – Думал, умру. Но достал он лейтенанта.

Я опустилась на колени рядом с Вальчаром. Так вот что за шум заманил его сюда. Карол уже перевязал его рану. Я прикоснулась к бинту. Ткань была теплая и слегка влажная – то ли от пота, то ли от крови, то ли от того и другого. Я смахнула с его покрытого испариной лба прилипшие волосы. Он хмурился, поджимал губы. Такой серьезный. Он всегда улыбался, даже когда я грубила ему, и мне не хотелось, чтобы он остался таким мрачным навсегда.

Вальчар медленно открыл глаза. Я замерла.

– Евгения? – Голос его был тихий, словно он погружался в сон.

Я не убрала руку. Вновь погладила его по волосам:

– Не смей умирать, Вальчар. Я серьезно.

Его засохшие губы дернулись, лицо прояснилось, и я увидела намек на ту самую улыбку, которую никак не могла забыть.

– Зови меня Иржи, и я не умру.

Я фыркнула – что-то между смехом и тяжким вздохом. Нос защекотало, щеки начали гореть. Я краснела и плакала – слишком много на меня свалилось. Почему я была так с ним груба?

Он всего лишь парень. Добрый парень. Я могла узнать его ближе, а вместо этого решила ненавидеть. Вот она, война. Люди, которые могли бы быть друзьями, оказываются по разные стороны баррикад.

Я похлопала его по щеке, и по ладони побежали мурашки. Он моргнул и открыл глаза шире.

– Буду звать тебя так, когда сам сможешь встать на ноги, – сказала я. – Не раньше.

– Суровая Женя, – прошептал он и закрыл глаза. – Не думаю, что смогу.

Я села на корточки. Карол тихо смотрел на нас, по щекам его лились слезы. Он любил своего лейтенанта. Неудивительно: Вальчар так много сделал для меня и Анны, наверняка он сделал больше для своих людей. Ему было не все равно. Теперь понятно, почему он понравился Косте.

– Ему нужен врач, – сказал Карол.

– Ну, – вздохнула я. – Я знаю, где его найти.

Спустить Вальчара на первый этаж удалось с большим трудом. Мы с Каролом оба были ранены, и у нас не получалось нести его ровно, без тряски. С каждым толчком и неловким поворотом Вальчар стонал. Я тоже. Грудь болела, синяки ныли. Когда мы наконец вынесли лейтенанта на крыльцо, мне захотелось прилечь отдохнуть.

Но оставались еще тела. Нельзя их здесь бросить.

Мы с Каролом перенесли (или перетащили) трупы в гостиную. Анна увидела, чем мы занимаемся, и стала закрывать мертвым глаза и складывать руки на груди. Получился длинный ряд тел, одна душа за другой.

Столько мертвых парней. Как Костя и Лев. И Агапов. Чехи сражались за свой народ. Может, они и помогали белым, но наша революция их не интересовала: они, как и мы, хотели свободы. Хотели защитить любимых. Я всхлипнула, глядя на них.

Старалась не заплакать. Анна, притянув меня поближе, обняла меня.

Мы называли погибших героями. Но глупо посылать героев на смерть. Они нужны нам здесь, живые. Нужны лидеры, как Костя, которые помогут отстроить нашу жизнь с чистого листа. Нужны художники, как Лев и Нюрка Петрова, которые будут напоминать нам о действительно важных вещах. И нужны добрые сердца, как у Вальчара и Агапова, чтобы наши усилия не прошли даром.

Анна отпустила меня и опустилась на колени рядом со светловолосым солдатом, мирно лежавшим на влажных тряпках. Потянулась к шее и сняла цепочку, когда-то принадлежавшую сестре. Вложила ее в руки солдату и сжала поверх своими ладонями.