— Никита? Или меня после вчерашнего до сих пор штырит?

— Подтверждаю: может быть, тебя и штырит, но я точно Никита.

Карл замолкает. Мне слышно только, как на том конце провода хохочет девушка, а какой-то мужик громко матерится.

— И зачем звонишь, Никита? — наконец спрашивает. — Выпустили, что ли?

— Именно. — Пытаюсь понять, радует ли его эта новость. — Вот первым делом о тебе вспомнил, как об одном из самых надёжных друзей прошлого.

— Ты там губу не раскатывай, какой я, на хрен, тебе друг? Да и вообще мы думали, что ты сдох на зоне, а ты живучим оказался.

— Сам знаешь, что таких, как я ничего не берёт. 3

— Ой, не зарекайся, и не на таких управу находили, — хохочет Карл, а у меня от его смеха мороз по коже.

Наверное, он единственный в этой жизни, кто был способен напугать меня. Или просто внушал уважение? Не знаю — мне обычно сложно бывает различать такие тонкие оттенки человеческих взаимоотношений.

— И чем, скажи на милость, обязан такой чести?

— Мне нужна работа, — беру быка за рога, потому что с Карлом мне не хочется вести долгих разговоров — слишком он опасный для этого. Да и любое слово в итоге может быть повёрнуто против меня же.

— А я что, грёбаная биржа труда?

— Карл, если тебе нечего мне предложить, то не нужно морочить голову.

— Такой дерзкий, я в восторге, — хмыкает Карл.

— Какой есть.

— Говоришь, работа тебе нужна? Ну, есть у меня одно дельце, как раз для такого отбитого наглухо отморозка, как ты.

Лестная характеристика, но мне наплевать.

— Что нужно делать?

— Приезжай ко мне, перетрём.

— Только мне в ответ нужна будет, кроме денег, одна услуга.

— Не рановато условия ставишь? Ты не сделал ещё ничего, а уже права качаешь.

— Ты же в курсе, что свою часть сделки я всегда выполню на все сто процентов? Поэтому не вижу причин не оговорить некоторые детали на берегу.

— Хитрый сукин сын, — произносит Карл, заметно потеплевшим голосом. — Тем более приезжай.

Я соглашаюсь, записываю адрес, а в душе? ликую. Всё-таки, в тесноте нашего мира есть свои плюсы.

Кристина...

Не знаю, до сих пор ли живёт в этом городе, но если так, то она ещё не знает, какой сюрприз её ждёт. У Карла большие связи — он очень опасный человек, с которым лучше не связываться, но я готов и в жерло вулкана броситься, лишь бы найти эту гадину. Найти и посмотреть в её глаза — серые, бесстыжие, подлые.

— Ты снова решил с ним связаться? — Ксюша материализуется рядом, одетая в тёмно-синее платье, с убранными назад волосами и с дорожной сумкой в руке.

— Ты о Карле? Да.

— Неужели нельзя как-то по-другому заработать денег?

— Предлагаешь пойти на завод? В шахту спуститься? Нет уж, дорогуша, эти способы мне не сильно подходят. Сама знаешь, что мне нужно много и быстро. Корячиться месяц на «доброго» дядю не горю желанием.

— Но ведь тебя могут снова посадить, — всхлипывает Ксюша, хоть и старается держаться из последних сил. — Я этого не переживу.

— Да и мне эта перспектива не кажется заманчивой. Но ведь ты понимаешь, что я никогда бы не сел, если бы Кристина не довела меня до такого состояния. Она, по сути, вынудила меня убить Эдика. Я её предупреждал? Предупреждал. Какого хрена она сбежала? Вот за её тупость Эдик и поплатился, а она решила сыграть в оскорблённую невинность и заложила меня.

— Это понятно, — вздыхает Ксюша и смотрит на меня с нежностью. — Просто я очень сильно за тебя переживаю и не хочу, чтобы ты снова вляпался в какую-нибудь неприятность. Тем более, когда на тебе судимость висит, менты будут за каждый чих не с тем звуком к тебе цепляться.

— Не дурак, сам понимаю. Но Карл надёжный, с ним точно никогда проблем не было и, надеюсь, не будет.

— Делай, как знаешь, просто смотри внимательно по сторонам.

— Ты, словно инспектор ДПС: смотрите по сторонам, дорогие дети, будьте аккуратнее. Перестань быть моей мамочкой. Я и свою-то с трудом выносил, новой мне не нужно.

— Ладно, я постараюсь не сильно тебе докучать, но волноваться меньше не обещаю.

— Главное, не доставай, а то домой отправлю.

Ксюша кивает, улыбается.

— Ну, что? Едем? Или в городе ещё какие-то дела у тебя остались? — спрашивает, показывая рукой на собранные чемоданы.

— Какие в этой глуши у меня могут быть дела? Нет, уезжаем и как можно быстрее.

Она даже не спрашивает, куда именно мы отправляемся. Просто перекидывает длинную ручку оранжевой сумки через плечо и поднимает один из чемоданов. Я достаю телефон и вызываю такси. В новую жизнь на дребезжащем и воняющем бензином пригородном автобусе уж точно ехать не собираюсь.

*Когда акула кусает своими зубами, милая,

Красные потоки, они начинают растекаться.

Тем не менее, Макхит носит модные белые перчатки.

На них никогда, никогда нет ни следа красного.

Ночь опустилась на город, а с ней пришла прохлада, но даже самый сильный мороз не в силах остудить горячую голову. Оставшись один на один со своими мыслями в пустой квартире, кажется, что даже стены давят, сжимая в тисках. Мой дом давно перестал приносить покой и умиротворение, хотя когда-то казалось, что именно здесь живёт счастье. Но сейчас он напоминает мне гроб, в котором задыхаюсь.

В этой квартире всё пропитано воспоминаниями о Нат — о том времени, когда она жила здесь, дышала этим воздухом, наполняя пространство своей кипучей энергией. За пять лет никто так и не смог заменить её, хотя многие отчаянно пытались. Но я даже в мыслях не допускал такой возможности.

Впервые я увидел её летом — она сидела на дереве и плевала вниз вишнёвыми косточками. Её голые коленки, расчерченные узорами-царапинами разной степени свежести, мелькали в густой зелени, а на левой ноге болтался сандалик с оторванным ремешком. Второй — валялся в траве в нескольких метрах от могучего ствола. Нам было по шесть, и до этого я ещё ни разу не встречал таких девочек — с копной огненно-рыжих волос и толпами чёртиков в глазах. Чёртики водили хороводы, разжигали костры и плясали при свете луны странные танцы.

— Чего пялишься, белобрысый? — крикнула она, когда я подошёл к стволу и, подняв голову, посмотрел на неё снизу вверх. Следом за словами в меня полетела косточка. Попав в щёку, она отрикошетила и упала в траву.

Мне не было больно, но стало до ужаса обидно — никогда раньше, ни одна девчонка не позволяла себе такого. Мама всегда учила быть обходительным с барышнями, потому что они слабее и не могут дать отпор, но про таких Ге?кльберри Финнов в юбке она ничего не рассказывала.

— Удобно? — спросил я, доставая из кармана перочинный ножик, подарок отца, который всегда носил с собой. — В попу ветка не давит?

— Не давит! — огрызнулась она, хмыкнув и смешно передёрнув плечами. — Хочешь, сам залезай, если не слабо. Вот и проверишь. — Или тебе мамка не разрешает по деревьям лазить?

В её голосе звучал вызов. Потом она часто признавалась, что больше всего на свете боялась, что я рассержусь и уйду.

— Вот сейчас залезу, заберу все твои вишни, и тебе плеваться будет нечем, — пригрозил я, а в ответ услышал смех, будто колокольчик зазвенел в кроне большого дерева.

После этот смех часто преследовал меня во снах и даже периодически мерещился наяву. Особенно, когда Наташа погибла, он долетал до меня отовсюду, словно стал лейтмотивом моего одиночества.

— Ага, конечно! Держи карман шире.

Она принялась болтать ногами, и вот уже второй сандалик красной вспышкой спикировал в траву, присоединяясь к своему несчастному, искалеченному вечными приключениями хозяйки, напарнику.

Но меня всегда было опасно провоцировать, даже в шесть. Поэтому, сохраняя молчание, принялся взбираться по шершавой коре, нагретой летним солнцем, остро пахнущей древесиной и сладковатым вишнёвым клеем. И хоть тогда я был не большим профессионалом в деле древолазания, но азарт, испытанный от её слов, подогревал мою кровь и придавал решимости.