Признаться, сначала я не верил, что у Филина и Птички всё может оказаться серьёзно. Я знал его лучше, чем самого себя и понимал, что надолго Фила не хватит. Обязательно приключится какая-нибудь ерунда, и всё полетит к чертям на бешеной скорости. Потом ещё эта история с Киром, которая здорово вымотрала нервы нам всем, но и тут друг не отступился, а, кажется, влюбился в свою хрупкую маленькую Птичку ещё сильнее.

— Знаешь, а ты прав. — Роджер потирает плечо с ещё не до конца зажившей татуировкой с изображением рулевого колеса в обрамлении морской пены. — Мы столько лет знакомы, что страшно вспоминать, но никогда раньше я не видел, чтобы Филин любил какую-то девушку сильнее, чем любит Агнию. И ты ведь прекрасно понимаешь, что это всё до чёртиков взаимно.

— Это да, — соглашаюсь, следя за тем, как ярко-красный уголёк на конце сигареты подрагивает и будто танцует. — В общем, я рад за них.

— А ты? — Друг смотрит на меня жёлто-коричневым глазом. — Что у тебя?

Этот вопрос, на который у меня нет ответа. Не понимаю, зачем раз за разом все они спрашивают о том, не встретился ли мне кто-то на пути.

— Родж, я, как всегда, лучше всех, ты же сам прекрасно знаешь.

— Знаю, — кивает Роджер, продолжая буравить меня глазом-одиночкой. — Просто будь осторожен, хорошо?

— Что ты имеешь в виду?

— Арчи, не делай из меня дурака, — вздыхает друг. — Мы знакомы с того момента, как вам стукнуло по пятнадцать. Ты и Фил — два трогательных тонкошеих подростка, которые стремились научиться всему, что могли вам дать мастера с опытом. Вы чинили мотоциклы, забив на весь окружающий мир, без сна и отдыха. — Речь его плавным потоком уносит меня в те времена, когда ещё всё было хорошо, и не мучила моё сердце проклятая боль, не отравляла изнутри память. — И очень скоро у вас стало получаться. И всё это время рядом с вами был я. Понимаешь теперь, насколько вы мне дороги?

Киваю, в шаге от того, чтобы пустить скупую мужскую слезу. Или вообще разрыдаться, как последняя девчонка. Просто Роджер именно тот, кому можно доверить не только секрет, но и слёзы.

— Я всё понимаю, и тебя понимаю, только, что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты взялся за ум. Знаю, как тебе тяжело после смерти Наташи, но это не повод превращаться в самое распоследнее дерьмо и конченого человека, понимаешь? Нужно стряхивать с себя всё то, что тянет назад, и смотреть по сторонам. Не только в поисках тех, кого можно хорошенько трахнуть, а на утро забыть, как их зовут.

— Ты требуешь от меня невозможного.

— Да что ты говоришь? — усмехается Роджер, вставая. — Просто ты не ищешь. Никогда не поверю, что вокруг нет тех, с кем захочется чего-то большего, чем просто трах-тибидох и трусы на люстре. Хорошие бабы всегда есть. И вообще, завязывай уже бухать, словно тебя прокляли. Когда-нибудь будем отскребать лысую тушу с асфальта, помяни моё слово. И вот, поверь, если мне скажут, что ты разбился, будучи пьяным, я приду на твои похороны только для того, чтобы плюнуть в твой гроб. Ты меня понял?

— Понял-понял, за кого ты меня принимаешь?

— За того, кто уже окончательно на себя наплевал, вот за кого. — Роджер хмурится, наливая себе немного коньяка. — Я ничего от тебя не требую, Арчи, просто хочу, чтобы ты немного остановился и подумал, а не гнал по этой жизни со смоляным факелом в руке.

— Ладно, уговорил.

— Просто обещай себя беречь, хорошо?

Смотрю на этого сильного рыжего мужика, который дорожит нашей многолетней дружбой, ценит меня, и второй раз за последнее время убеждаюсь в том, что я чертовски везучий гадёныш.

Белая с золотом визитка лежит на столе, мозолит глаза, а я всё не решаюсь набрать номер. Наверное, просто боюсь. Чего? Отказа? Но не убьют же меня.

А ещё, кажется, неспроста бутик называется именно "Арчибальд". Может быть, я выдумываю то, чего нет, но ведь не исключено, что Арчи в этой истории играет не последнюю роль.

Он понравился мне и даже слишком, но сама себе боюсь в этом признаться. Разговаривать с ним, слышать смех, следить за каждым движением — это было необычно и волнующе, но, чёрт возьми, Арчи ведь ни разу не намекнул, что мой интерес взаимен. Да, был вежлив и обходителен, но не больше — как говорится, всё в рамках приличия. Наверное, даже не помнит сейчас, что я такая существую. Но если он имеет какое-то отношение к бутику, то не нужно мне там появляться. Пусть этот лысый татуированный мужчина с зелёными, словно луговая зелень глазами останется приятным воспоминанием, чем станет разочарованием. Боюсь, что этого уже не выдержу.

— Мамочка, что случилось? — тонкий голосок звенит у самого уха. — Почему ты смотришь на эту бумажку? И глаза у тебя такие клуглые и очень стланные.

Женечка обнимает меня и норовит влезть на руки, как он делает всегда, когда считает, что маме нужна психологическая поддержка. Подхватываю его, усаживаю на колени и крепко прижимаю к себе. Шелковистые волосы на макушке щекочут щёку, а тёплое дыхание согревает шею.

— Ты очень глустная сегодня, — мурлычет он, играя с кулоном на моей шее. — И вчела была печальная. Ты влюбилась, да, мамочка? Мне Любовь Петловна говолила, что все влюблённые — глустные. Я, когда в Машу влюбился, а она с плотивным Пашкой иглала, плакал.

Я, не сдерживаясь, смеюсь, запрокинув голову. Женечка хмурится, видимо, подозревая, что потешаюсь над ним. Мой сын до одури мечтает вырасти — стать настоящим мужчиной, за которым все сирые и убогие будут, как за каменной стеной. А так как я возглавляю этот список, меня он будет защищать в первую очередь. Наверное.

Но я смеюсь не потому, что хочу над ним поиздеваться, а потому, что устами младенцев и правда, глаголит истина. Хотя я не уверена, что так уж влюбилась, но то, что образ лысого парня с сильными руками и проникающим под кожу взглядом ярко-зелёных глаз, запал в душу — чистая неоспоримая правда. Но говорить об этом с маленьким мальчиком не вижу никакой необходимости. Да о какой любви или даже просто сильной симпатии может идти речь, если мы виделись-то всего ничего?

— Всё в порядке, сынок, — глажу Женечку по спине, пока он наматывает цепочку на пухлый пальчик. — Просто мама устала, скоро пройдёт.

Женечка молчит, посапывает, и я понимаю, что он уснул, пригревшись в тепле моих рук. Отношу сына в нашу комнату, кладу в кроватку и накрываю тёмно-синей атласной простынёй.

Вернувшись в кухню, замечаю, что телефон, лежащий на столе, дрожит, вибрирует и трясётся. И кому я могла понадобиться?

— Привет, дорогая, не хочешь ко мне зайти? — Голос соседки, чуть хриплый, словно простуженный, раздаётся на том конце провода. — А то мой в командировку умотал, а меня тоска заела. Придёшь?

— Женечка только уснул, — отвечаю, попутно включая газовую конфорку под видавшим виды эмалированным чайником с жёлтыми листьями на боку. — Не хочу его одного оставлять.

— Тогда я к тебе? — с надеждой спрашивает Соня. — Не помешаю?

— Ой, чему ты помешать-то можешь? — усмехаюсь, представив, какой смысл вложила в свой вопрос любопытная и любвеобильная соседка. — Приходи, чаю попьём.

— Да ну, чай, — фыркает Соня и заливается грудным смехом. — У меня есть кое-что поинтереснее, так что жди, сейчас приду.

Звонок прерывается, а я, вздохнув, выключаю, так и не вскипевший, чайник — всё-таки с бо?льшим удовольствием попила бы чаю или кофе, а не того, что хочет принести Соня. Спиртного мне совсем не хочется, но на душе слишком паршиво, поэтому компания и бокал вина точно не повредят. Может быть, получится хоть немного расслабиться? Да и Соня хорошая — с ней всегда весело, она не лезет в душу, не выясняет, что там было в моём прошлом, почему осталась одна с ребёнком, куда делся его отец — вопросы, которые неизменно преследуют меня на протяжении последних пяти лет.

— Привет, дорогуша. — Соня, в домашних розовых, отороченных белоснежным мехом, тапочках, в шёлковом халате появляется на моём пороге. Под мышкой зажата бутылка тёмного стекла с иероглифами на этикетке, а в руке держит прозрачный контейнер, в котором аккуратными рядками лежат кусочки роллов.