Еще раз убеждаюсь – неправильная я попаданка, без волшебной палочки и магии, только своей головой да через людей толковых идеи осуществляю, а это и времени, и сил требует.

И с этими мыслями я переместилась в будущее, с полной тетрадкой пометок и записей, с пухнущей от забот головой. Надо и тут планы подбивать да дела осуществлять. Да и узнать, как там у Барыни дела, а то я за своими заботами совсем ее забросила, бедняжку.

А в это время в Деревенщиках Фома ломал голову над моими рецептами, которые я ему вручила с такими словами:

– Я тут дневник Георгия Ивановича читала и нашла вот такой листочек с рецептами. Он пишет, что это пропись мазей, которые изготавливал знакомый лекарь по фамилии Вишневский, – а мне очень хотелось оставить именно это название знаменитой мази. Отмечает дедушка, что уж больно хороши они были в лечении разных гнойников да ран. Короче, попробуйте сделать подобные, может, что получится.

Один рецепт был классическим по составу, с висмутом и ксероформом, которые еще требовалось сделать. Висмут уже был известен под названием "визмута и бисмута", но был очень редок и практически не применялся. Ксероформ также был известен химикам и фармацевтам, но соединить все вместе никто еще не пробовал.

А вот вторая мазь была проще – там только деготь нужен был и касторовое масло, причём по количеству это был основной компонент – 94 части масла против 3 частей дёгтя и 3 частей ксероформа. Касторовое масло в России распространилось позже, с середины века, поэтому лекарь его заменил льняным. Ксероформ – порошок-антисептик с вяжущим и подсушивающим свойством, он сменил мелом, как вспомогательным веществом в качестве твёрдой основы, нерастворимой в воде, хотя, конечно, никакими медицинскими свойствами мел не обладал.

Фома воодушевился и в достаточно короткое время простую мазь сделал, но думал и над получением мази по сложному варианту. Конечно, вторая мазь лишь отдаленно напоминала своего знаменитого прототипа, но лечебные свойства имела.

Только вот никак "апостол" не мог испытать ее в действии – не было нужного предлога, но однажды тот нашел его сам.

И тут получилось так, что я впервые ругалась на своих людей, и на кого – на Лукашика, с которым мы сошлись очень близко, и которого я уважала и отмечала. А сейчас он стоял около меня вместе со своим сыном Степаном, Сцяпаном на белорусский лад, опустив голову, мял шапку и только покряхтывал в самые мои патетические моменты. А Степка вообще старался спрятаться за отца, "прикинуться ветошью и не отсвечивать", как говорили в наше время.

А я ругалась на Лукашика тихо, в пол голоса, но этим напугала его гораздо сильнее, чем если бы его била и таскала за "чупрыну", как в сказке Пушкина. Вообще, дворяне ругались и женщины тоже, и били своих дворовых, но я так никогда не делала. Но тут даже моя выдержка учителя не вынесла произошедшего, и я ругалась. Но меня переклинило, и вместо того, чтобы попросту выругаться современными словами, я стала ругаться названиями цветов!

Видимо, урок про комнатные растения очень мне запомнился в связи с Жориком-"мажориком", их названия глубоко запали мне в душу, и вот эти длинные и умные слова так и полились из моих уст, чем и привели Лукашика в еще большую оторопь:

– Ах, ты, традесканция глупая! Где была твоя голова, аспарагус ты неразумный! Я же тебе говорила, как кто заболеет, срочно мне сообщать! Антониева огня захотел, без руки мальчишку оставить! Что ты утворил, щучий хвост этакий!

На последние слова Лукашик наконец поднял голову и уставился на меня – какие Барыня слова говорит!

А случилось вот что. Этот самый Степка был первым любимым шестилетним сынком Лукашика, пронырой и шалуном, каких и свет не видывал. В наше время его назвали бы гиперактивным, поставили бы на учет у психиатра и лечили бы разными лекарствами.

Лукашик тоже нередко лечил Степку, но старым дедовским способом – розгами, или ставил на горох, но тому все было не почем. Все шалости, проказы, игры – всюду был Степка-Сцяпанка! Очень он напоминал Незнайку из знаменитой повести Носова – такой же вечно растрепанный выдумщик и проказник Но над отдать ему должное, был он добрым и активность его была только от избытка энергии, так и распиравшей его худенькое тельце.

Итак, вскочил у Степки на руке прыщик – вскочил и вскочил, дело житейское, как сказал бы Карлсон, еще один знаменитый проказник. Степка почесал его раз, почесал два, а поскольку он только что помогал отцу убирать навоз в коровнике, и руки у него были отнюдь не чистые, эта грязь и попала на ранку. Прыщик начал расти!

Степка сначала, как истинный мужчина, не обращал на него внимание – "само пройдет!" Но само не проходило! Тут Степка вспомнил о том, что мать его в таких делах советовала пожевать хлеба с солью и приложить к руке. Так он и сделал, и оно бы и помогло, если бы тряпочка была чистой. Но Степка взял первую попавшуюся под руку, а попалась ему какая-то грязная тряпица, и привязал. Сначала ему стало легче и он успокоился было, да и дел всяких разных мальчишечьих было много – не до того!

Но прыщ явно не желал оставлять Степку в покое и продолжал расти! Рука не только не перестала болеть, но стала воспаляться и гноиться, дергаться, прыщик превратился в полноценный прыщ, опухоль шла все дальше и дальше.

Степка уже не мог терпеть боль и хоть и скрывал свои страдания, ходил грустный и притихший, чем и вызвал подозрения отца. Лукашик заставил мальчика показать руку и только ахнул! Сначала он тоже попробовал обойтись своими силами и силами Алеси, но процесс уже пошел, как говорил знаменитый политик, и рука разболелась еще больше.

Лукашик обратился к месному травнику, но тот не придал большого значения руке мальчишки, а промыл рану солёной водой и посоветовал наложить простую тугую повязку на недельку (!), ещё и руки не помыл перед осмотром Стёпки, но что Лукашик обратил внимание, так как я всех заставляла мыть руки.

Лукашик сначала было вздохнул облегченно, надеясь, что помощь травника поможет, но, к сожалению, боль стала еще сильнее, а рука стала чернеть и пахнуть уже очень нехорошо. Тут-то и пришел Лукашик со Степкой ко мне и слушал мою ругань!

Но я уже успокоилась и поняла, что Лукашик и не виноват так уж сильно, он хотел как лучше, а получилось как всегда, прямо классика жанра по Виктору Степановичу Черномырдину!

Во-первых, запустил-то болячку Стёпка сам, Лукашик просто поздно ее увидел. Во-вторых, он пытался лечить ее так, как это принято было у крестьян – обращением к травнику и другими народными методами.

А что ему в тех условиях оставалось делать? Фельдшерско-акушерских пунктов ещё нет – их начнёт Николай II распространять, земских лекарей тоже нет – Александр II ещё реформы не только не провёл, он даже ещё не родился.

А травник, к которому он обратился, и не помог вовсе. Вот Лукашик и пришел ко мне, своей хозяйке-помещице.

Ведь помещикам, как правило, было всё равно до болячек крепостных, а то, что Лукашик рискнул обратиться ко мне – отчаянный поступок, показывающий меру любви к сыну и заботу о нем. Да и видел он, что Барыня его жене помогла, и к другим крестьянам благосклонно относится, подарки дарит, заботится о их нуждах. Вот сейчас и наступил момент истины – пришёл к барыне Лукашик со своим горем, а что получил в ответ? Его обругали и обозвали, что называется, попал человек под раздачу.

Так что проговорив про себя все, что я думаю о данной ситуации, успокоившись и выдохнув все эмоции, я успокоила и Лукашика, и Стёпку, и всех вокруг, сказав, что сама буду лечить ребенка. Я решила – вот способ "нос утрала", как говорила моя мама, доказать силу мази Вишневского и распространить ее дальше. Да Степку я очень любила и спасти его тоже хотела.

Поэтому, вызвав Фому, мы приступили к обработке раны и лечению несчастного Степки, который, перепуганный, только дрожал от боли и страха за свою руку. Лукашика, который переживал больше сына, мы отправили домой, сказав, что он может придти позже, чтобы узнать новости. Нечего было ему мешаться под ногами, да и я хотела использовать свои инструменты будущего из моей сумки "Скорой помощи", которую я перенесла и припрятала до поры и времени.