Правда, источники по этому вопросу не вполне ясны. Однако использование "Тимея" у Посидония не подлежит никакому сомнению. Различные материалы на эту тему можно найти в соответствующей литературе последних десятилетий{534}. Самое же главное - это то, что Посидоний со своим комментарием к "Тимею" безусловно стоит во главе всех последующих комментаторов этого диалога Платона и тем самым залегает в основе всего неоплатонизма. Эту пифагорейско-платоническую космологию Посидоний и объединяет с огненным пневматизмом стоиков, как об этом мы уже говорили выше.
д) Третьим важным платоническим (и, точнее говоря, платонически-пифагорейским) пунктом философии Посидония является учение о переселении и перевоплощении душ, совершающих круговорот рождений вместе с периодическим воспламенением вселенной. Согласно этому учению душа, после оставления ею тела, поступает в подлунный мир, где она проходит очищение от земной скверны; после этого она поступает в высшие сферы, где в соответствии со всей природой она проводит время в созерцании идей и вкушает блаженство, покамест не наступит период воспламенения всего мира и покамест воспламененный мир вновь не разделится на те или иные сферы и она вновь не найдет в них свое очередное тело. Мотивы из Филолая и платоновского "Федона" переплетаются здесь с огненной пневматологией древних стоиков и с конструкциями платоновского "Тимея".
Посидоний заостряет стоический платонизм Панеция и сверху и снизу. Сверху общестоический первоогонь - пневма - бог - судьба - провидение начинает трактоваться как платоновский мир идей, и потому для стоического мудреца оказываются еще более трудными задачи и обязанности, чем в древней Стое. Снизу же земная жизнь и человек трактуются у Посидония в виде весьма темной и жалкой области, подобной платоновской пещере. С первого взгляда этим как будто бы нарушается тот гладкий монизм, который мы находим у Панеция. Однако - это тоже своего рода монизм, так как Панеций не оставляет человека и всю низшую сферу его существования навеки в одном и том же виде. Он использует здесь платоновскую теорию душепереселения и круговорота душ, что и спасает его от абсолютного дуализма, приобщая к общеантичной, а в том числе и платоновской теории вечного круговорота и вещей и душ, а тем самым приобщая и стоического мудреца к более живой и перспективной жизни вместо каменного и нечеловеческого бесстрастия. Человек у Посидония есть единство души и тела (Phil. De opif. mundi 46; Nemes. 38 слл., 63), и дух есть бог, гостящий в человеке (Sen. Epist. 31,11 слл.). Но тело есть тоже истечение божественной пневмы, хотя и более грубое, из которого душа хочет вырваться. Будучи пламенем, душа, хотя она и бессмертная субстанция, все время движется (Sen. Epist. 39, 3); а уходя на небо, она пребывает среди света, здесь она свободна от тела, и Посидоний определенно учит о бестелесном предсуществовании душ (тексты и научная дискуссия на эту тему - у немецкого исследователя А.Шмекеля{535}. Таким образом, если можно говорить здесь о каком-нибудь дуализме, то скорее об этическом, чем об онтологическом.
е) Таким образом, если стоицизм Посидония заключается в учении о первоогне и его превращениях, то платонизм Посидония выражается в доведении первоогня до степени Нуса как мира идей и чисел, в музыкально-геометрически-числовой теории космоса и в учении о мировом круговороте душ. Ближайшим источником для изучения космологии и космической психологии Посидония является знаменитое "Сновидение Сципиона", содержащееся в конце трактата Цицерона "О государстве"{536}.
8. Общий очерк стоически-платонической эстетики Посидония
После изучения всех приведенных у нас выше материалов по Посидонию, кажется, можно сделать довольно уверенный вывод о существе эстетики Посидония. Покамест мы будем говорить только о самом существе эстетики Посидония, некоторые же детали ее мы формулируем ниже.
Во-первых, существо эстетики Посидония определяется тем, что здесь мы имеем дело с особым и весьма оригинальным образом античного мышления, именно со стоическим платонизмом. Уже основатели стоицизма, как представители субъективно-имманентной ступени античной эстетики, удивляют нас своим чрезвычайно интимным отношением к старинным греческим элементам, и прежде всего к огню или, лучше сказать, первоогню, поскольку так называемый художественно-творческий огонь (pyr technicon) является у стоиков первоначалом всякого бытия и всякое бытие есть только то или иное истечение из этого первоогня. В человеке этот первоогонь представлен, согласно основному учению стоиков, в виде теплого дыхания. Все это целиком перешло к Посидонию. Но если бы это было только так, то у Посидония мы ровно ничего не находили бы оригинального, его можно было бы просто приписать к стоической школе без всяких оговорок.
Однако все дело как раз и заключается в том, что этот стоический первоогонь Посидоний понимает как платоновский Нус, как тот Ум или как тот Разум, который до некоторой степени кое-как, правда, намечался уже у первых стоиков, но который у Посидония был развит в виде систематической теории. У Посидония получалось, таким образом, что мы в полном смысле слова вдыхаем этот Нус, причем здесь вовсе не мыслилась какая-нибудь метафора или аллегория; а так и нужно было понимать буквально и вещественно, что мы дышим этим огненным Умом и что в этом огненно-разумном дыхании как раз и заключается вся сущность человека и вся деятельность его души. Это замечательная концепция античной эстетики, и она требует от нас глубокой вдумчивости и чрезвычайной конкретности мышления, едва ли доступной новоевропейским философам. Если всякая эстетика так или иначе есть наука о выражении, или о выразительности, то здесь ясно, что выражаемым является космический Ум, а выражающим является огонь, причем выражающее и выражаемое здесь, конечно, тождественны; а кроме того, они даны до чрезвычайности понятно, убедительно и просто, вплоть до человеческой физиологии, вплоть до восприятия этого огня и этого разума при помощи самых обыкновенных процессов дыхания. Эта конкретизация внешних и объективно-материальных стихий, эта их физиологическая и ежемгновенная данность в человеческом организме превосходит все то, что мы находили в досократовской эстетике, и все то, что мы находили у Платона и Аристотеля. Да и первые стоики тоже еще не дошли до такой субъективно-имманентной гносеологии и до такой потрясающе физиологической эстетики. Метафизическим материалистам и метафизическим спиритуалистам нужно в корне переделать все свое философское, да и вообще жизненное, сознание для того, чтобы понять всю эту трепетность эстетического ощущения у Посидония. Нужно буквально сойти с новоевропейского ума и стать в этом смысле с-ума-сшедшими, чтобы приблизиться к эстетике Посидония хотя бы отдаленно.
Во-вторых, эстетика Посидония отнюдь не останавливается на этих дыхательно-смысловых процессах. Однажды ощутивши это огненно-смысловое и дыхательное тождество, Посидоний тут же стал переходить к построениям не только субъективно-человеческого, но и космологического характера. Если мы вспомним то, что выше было сказано у нас о Панеции, то уже Панеций сделал здесь многое такое, что заставляет расценивать его как прямого предшественника Посидония. Правда, Панеций, как мы знаем, реформировал старый стоицизм, скорее, в области этики, оставаясь более равнодушным к вопросам космологии. Но его чисто человеческая общительность, откровенность, искренность и в то же самое время универсальность не могла уже совсем оставить космологию в стороне. И здесь Посидоний превзошел всякого Панеция. У него мы находим конструкцию прямо платоновского типа, если иметь в виду диалог Платона "Тимей". Огненная пневма перестала быть у Посидония только теоретическим принципом, приложимым ко всякой космологии вообще. Она получила здесь и свою вполне специфическую структуру, а именно структуру пифагорейско-платонического космоса, сконструированного по тем идеям и числам, которые бесформенно залегали в старой стоической огненной пневме. А это значит, что не только человеческая душа с ее теплым дыханием, но и весь космос тоже рассматривался у Посидония при помощи субъективно-имманентной эстетики стоического платонизма. Огненная пневма у Посидония - не только принцип, но и структура по образу платоновского учения о гармонии сфер в "Тимее".
