Кое-какие мысли, не эстетические в собственном смысле слова, а, скорее, критические, историко-литературные и психологически-автобиографические, высказывают и многие поэты рассматриваемой эпохи, начиная от средней и новой комедии и кончая римской комедией и лирикой (Плавт, Катулл, Овидий, Маршал, Энний, Луцилий){286}.

Укажем, например, на поэта Ферекрата, о котором сообщает Плутарх (De mus. 30) как о порицателе изнеженности, перегруженности и искусственности новейшего стиля в музыке. Этот Ферекрат (предшественник Аристофана) в своей комедии "Хирон" выводит Музыку в образе изувеченной женщины, которая так отвечает другой женщине, Справедливости, на ее вопрос о причинах увечья (этот отрывок и приводится в указанном месте у Плутарха):

"Скажу очень охотно, ведь тебе доставит удовольствие слушать мой рассказ, а мне он принесет облегчение. Начало моим мучениям положил Меланиппид, который, схватив меня, засветил мне девять... струн и довел до расслабления и изнеможения. Но все-таки это был для меня еще сносный человек, если подумать о моих настоящих бедствиях. А вот извел меня Кинесий, аттик проклятый, делая в строфах такие диссонирующие переходы, что в композиции (?) его дифирамбов правая сторона представляется левой, точно отражение в блестящем щите. Но и он все-таки был для меня выносим. А Фринид, вставив какую-то собственную вертушку, всю меня вконец изогнул и извертел, укладывая вконец на свои одиннадцать струн четыре октавы. Но все-таки это был для меня сносный человек: если он в чем и погрешил, то исправил это. Но Тимофей, милая моя, без малейшего стыда истерзал меня и просто в гроб вогнал. - Это какой Тимофей? - Милетянин какой-то, Рыжий. - Так и он причинил тебе зло? - Он всех перечисленных превзошел, вводя чудовищные диссонансы, от которых ползут мурашки, непозволительные ноты чрезмерной высоты и какие-то свистульки. Модуляции его всю меня изъели, точно гусеницы редьку... А встретив меня где-нибудь, когда я иду одна, он меня раздевает и запарывает двенадцатью струнами" (пер. Н.Томасова).

Подобная тирада отражает собою известные настроения позднейшей критики, которая соединяла исторический интерес с техническим анализом на фоне весьма ощутительного художественного консерватизма.

1. Общие сведения

Наряду с ученой филологической критикой александрийская эпоха прославилась также эстетической оценкой произведений искусства, даваемой в эпиграммах. Как известно, жанр эпиграммы очень древний, и первые его образцы в виде метрических надписей относятся к VIII в. до н.э. Издавна эти надписи бытовали на различных мемориальных предметах, и предмет, как бы "наделенный даром речи", представлялся "посредником, связывающим мир людей с миром богов и героев"{287}. Эпиграммы имели большое нравоучительное и воспитательное значение для граждан полиса, и такие поэты, как, например, Симонид Кеосский, воспели в эпиграммах подвиги героев греко-персидских войн.

Античная книжная эпиграмма, известная нам по ряду сборников{288}, в эпоху эллинизма утеряла пафос героизации полисного гражданина и сосредоточилась на жизни частного человека и окружающего его "предметного" мира.

Эллинистические эпиграмматисты сумели в сжатой "малой" форме остро запечатлеть отдельные мгновения и выразительные жизненные ситуации, отнюдь не героического человека. Особенно вдохновляло их освоение действительности как некоего художественного феномена, что и привело к созданию эпиграмм, посвященных эстетической оценке произведений искусства.

В эллинистических эпиграммах, по меткому замечанию Н.А.Чистяковой, "действительность мифа" сменялась действительностью вещи{289}.

2. Проблема правдоподобия

Одной из важнейших проблем в эпиграммах самого различного времени являлась проблема правдоподобия, близости художественного произведения к его идеальному образцу. В эпиграммах VI-V вв. до н.э. эта веритабельность искусства подчеркивается вполне заметно.

Так, не кто иной, как Анакреонт написал на бронзовую телку Мирона (АР. IX 715):

Дальше паси свое стадо, пастух, - чтобы телку Мирона,

Как живую, тебе с прочим скотом не угнать{290}.

Знаменитый Платон писал об Афродите Праксителя (XVI 160):

В Книд чрез пучину морскую пришла Киферея-Киприда,

Чтобы взглянуть на свою новую статую там.

И, осмотрев ее всю, на открытом стоящую месте,

Вскрикнула: "Где же нагой видел Пракситель меня?"

И далее (XVI 161):

Нет, не Пракситель тебя, не резец изваял, а сама ты

Нам показалась такой, как ты была на суде.

Антимах, поэт конца V в. до н.э., писал на статую вооруженной Киприды (IX 321):

Чуждая войнам, зачем ты взялась за Ареево дело?

Кто, о Киприда, тебя ложно в доспехи облек?

Сердцу милы твоему лишь эроты да радости ложа,

Любишь кроталов ты треск, воспламеняющий страсть.

Дай же Тритонской богине копье, обагренное кровью,

И с Гименеем опять, богом кудрявым, дружи.

Художник Паррасий (V-IV вв. до н.э.) сам говорил о себе в одной эпиграмме, что он видел во сне Геракла и с него делал изображение (XVII 60).

Адей (около IV в. до н.э.) писал на гемму Трифона эпиграмму, где как бы говорит сама гемма (IX 544):

Трифон заставил индийский берилл превратиться в Галену.

Сделал искусной рукой волосы, дал мне, смотри,

Губы, способные море разгладить своим дуновеньем,

Перси, что могут унять шумное буйство ветров...

Если бы только мне камень ревнивый позволил - чего я

Страстно хочу, - ты бы мог видеть плывущей меня.

У Асклепиада (III в. до н.э.) читаем по адресу статуи Береники (XVI 68):

Изображение Киприды здесь видим мы, не Береники,

Трудно решить, на кого больше походит оно.

У Посидиппа (того же времени) на бюст Александра Македонского (XVI 119):

Мастер со смелой рукою Лисипп, сикионский ваятель,

Дивно искусство твое. Подлинно, мечет огнем

Медь, из которой ты образ отлил Александра.

Не вправе Персов хулить мы: быкам грех ли бежать перед львом?

О телке Мирона мы уже приводили Анакреонта. Вот еще два примера на ту же тему. Один - на Антипатра Сидонского (II-I вв. до н.э.) (IX 724):

Кажется, телка сейчас замычит. Знать, живое творилось

Не Прометеем одним, но и тобою, Мирон.

Другой принадлежит Юлиану Египетскому (VI в. н.э.) (IX 739):

Овод, обманут Мироном, и ты, что стараешься жало

В неуязвимую грудь медной коровы вонзить?

Не осуждаю тебя, - что для овода в этом дурного,

Если самих пастухов ввел в заблужденье Мирон?

Филипп Фессалоникийский (I в. н.э.) обращается с торжественными словами к Фидию:

Бог ли на землю сошел и явил тебе, Фидий, свой образ,

Или на небо ты сам бога узреть восходил? (XVI 81).

Парменион (I в. н.э.) удивляется Поликлету, как он мог изобразить Геру. Несомненно, он сам видел богиню, хотя и под покрывалом (XVI 216).

3. Момент настроения

В целом ряде эпиграмм обращается внимание не на внешнее правдоподобие и сходство с образцом, а на те чувства, страстные, возбужденные, горестные, которыми наделил художник свое произведение, вызывающие у созерцающих его неизменное благоговение и восторг.

Леонид Тарентский (III в. до н.э.){291} написал следующую прекрасную эпиграмму на "Афродиту Анадиомену" Апеллеса (XVI 182):

Киприду, вставшую сейчас из лона вод

И мокрую еще от пены, Апеллес

Не написал здесь, нет! - воспроизвел живой,

Во всей ее пленительной красе. Смотри:

Вот руки подняла, чтоб выжать волосы,

И взор уже сверкает страстью нежною,

И - знак расцвета - грудь кругла, как яблоко.

Афина и жена Кронида говорят:

О Зевс, побеждены мы будем в споре с ней.

Эта окруженная пеной Афродита предполагает очень пытливую и жадную заинтересованность созерцающего ее субъекта. Эту же внутреннюю страсть чувственными глазами видит Леонид и в "Эроте" Праксителя (XVI 206):