По мнению В. и М. Нилов{99}, уже анонимный автор известного софистического трактата "Двойные речи"{100}, констатирующий выражение одного и того же понятия в разных местах и контекстах по-разному, исходит из различения словесного звучания и содержащегося в нем утверждения, откуда ведет свое происхождение позднейшее стоическое различение "звучащего слова" (phone) и "словесной предметности", или "смысла" (lecton). При этом необходимо заметить, что хотя деление философии на логику, физику и этику было высказано еще у Аристотеля (Тор. I 14, 105 b 19), тем не менее как раз у стоиков это деление получило окончательное признание, в силу чего эти три философские дисциплины, а следовательно, и логика получили свое разграничение, и отныне логика становится самостоятельной дисциплиной.

Стоики по-разному делили эту логику. Одни говорили, что она делится на риторику и диалектику; другие же добавляли к этому еще одну часть, касающуюся определений; а третьи добавляли еще четвертую часть, куда относили теорию канонов и критериев. Однако среди всех этих разделений наиболее оригинальной частью является диалектика с ее разделением на учения об обозначающем и обозначаемом, а из этого последнего учения - теория обозначаемого, которое стоики стали называть "лектон".

Остановимся на этом стоическом лектон.

3. Всеобъемлющее значение иррелевантного лектон в стоицизме

Лектон - это, как гласят наши греческие грамматики, есть adjectivum verbale (т.е. отглагольное прилагательное), от греческого глагола legein, обозначающего не только процесс говорения, но и нечто более осмысленное, а именно процесс "имения в виду". Лектон в этом смысле есть предмет высказывания или, говоря вообще, словесная предметность. Если мы изучим все особенности этого стоического термина, то, безусловно, мы прикоснемся и к самой специфике стоического учения. В дальнейшем мы увидим, что только это лектон может объяснить собою все это суровое учение стоиков о нравственности, всю эту концепцию у них мудреца. Без этой концепции иррелевантного лектон стоический мудрец совершенно ничем не будет отличаться от того мудреца, который вообще выступает во все периоды античной философии. Без применения этого лектон совершенно непонятной оказывается также и вся оригинальность стоического учения о вселенском логосе. Этот логос, как мы уже сказали, был везде. Но везде он был оригинален. И стоическая оригинальность вселенского логоса только и делается понятной с привлечением теории лектон. Наконец, если мы в этом смысле поймем всю оригинальность стоицизма, то и стоическая эстетика тоже получит у нас свою оригинальность, и, кажется, получит ее впервые. Однако весь античный стоицизм в результате двухтысячелетнего употребления термина "стоик" настолько утерял всю свою специфику и настолько превратился в затасканное, стертое и малоговорящее слово, что нужно сначала разобраться в специфике стоицизма в целом, а уже потом говорить о специфике стоической эстетики. Попробуем разобраться в стоическом лектон, не повторяя чужих слов, которых к тому же по данному предмету было сказано очень мало, а на основании исключительно анализа греческих первоисточников.

То, что говорилось о стоическом лектон, большею частью никуда не годится. Поскольку это лектон относится и к логике, и к языкознанию, и к философии вообще, мы считаем удобным сначала сказать об "Истории логики" Прантля, об "Истории философии" Целлера и об "Истории языкознания" Штейнталя.

1. К.Прантль

Ввиду отсутствия источников, говорит Прантль{101}, установить различия логического учения у отдельных стоиков невозможно, и приходится излагать всю стоическую логику вообще, полагаясь в первую очередь на Хрисиппа. Логическое учение стоиков Прантль именует весьма поверхностным{102}, а в некоторых его аспектах - и просто глупым{103}.

Прантль считает, что стоики, формально переняв положение Платона и Аристотеля о заключенности всякого знания в рамках человеческой речи, человеческого "логоса", бездумно пренебрегли очевидным различием между телесно-природной звуковой стороной речи и ее восходящей к духовной сфере значимой осмысленностью. Не понимая сложной проблематики философии языка и не испытывая потребности в изучении его механизмов, они, по Прантлю, надеялись, что в 24 буквах алфавита они уже имеют тот непоколебимый исходный пункт, благодаря развитию которого возникает человеческая речь во всем ее многообразии{104}. Так стоики положили начало той "мизерабельной" грамматике, которая через средневековую школу дотянула свое существование до современности, о чем Прантль весьма сожалеет.

Стоическое лектон, по Прантлю, является следствием столь же формального подхода к проблеме языкового обозначения. Это лектон - не сама вещь, а ее языковое выражение, говорит Прантль; а с другой стороны, лектон - и не субъективная мысль в душе говорящего. Поскольку бестелесное лектон стоики делают материалом и основанием своей логики, их учение, согласно Прантлю, есть номинализм{105}; так что стоическое учение о категориях, опирающихся на бестелесное лектон, является, по Прантлю, первой в истории философии "номиналистической онтологией"{106}. В учении стоиков о "внутреннем" и "произнесенном" логосе Прантль усматривает лишь невероятное смешение грубейшего материализма и крайне формалистического номинализма{107}. Стоит Прантлю углубиться в стоическое учение, как он убеждается, что стоики не имели ни малейшего представления о том, как единичное становится воплощением сущностного понятия, но всякое случайное обобщение, заключенное в языковом выражении, считают уже достижением универсального понятийного единства, возвышающегося над эмпирическим множеством{108}.

Гигантская история логики Прантля, созданная сто лет назад в четырех больших томах убористого шрифта, в свое время была огромным достижением науки, так что многие представители античной и средневековой логики, прочитанные и изложенные Прантлем, еще и до сих пор остаются никем не прочтенными, не проанализированными и даже не изложенными. Легкомысленная и убогая оценка стоического лектон у Прантля сейчас потеряла уже всякое значение. Конечно, остаются в силе многочисленные исторические тексты, которые приводит Прантль, и приводит их в античных подлинниках. Те времена, когда действовал Прантль, еще были неспособны понять всю утонченность стоической концепции лектон. Было непонятно, как это лектон, лишенное всяких категорий бытия или небытия, может быть словесной предметностью, да еще претендовать на центральное место во всей стоической логике. Прантль в этом смысле рассуждает вполне примитивно: если лектон есть словесный предмет в абстрактном виде, то, значит, оно мало чем отличается от слова; а если оно применяется у стоиков для построения всей логики и онтологии, то, значит, здесь у стоиков просто номинализм, или номиналистическая онтология. Однако мы уже сейчас должны сказать, что у стоиков ровно никакого номинализма не было. А те недостатки учения о лектон, которые мы находим у стоиков, хотя они и создавали у них некоторого рода дуалистическую тенденцию, мы должны рассматривать в контексте всей философии стоиков. Но эта философия стоиков, согласно большинству исследователей, во всяком случае является безусловным монизмом. То, что не умещается в этот монизм (оно не умещается и у всех других античных философов), это требует самого тщательного исследования, которое у Прантля отсутствует нацело.

Наконец, пренебрежительный и даже какой-то презрительный тон Прантля и в отношении стоического лектон и в отношении всей стоической логики является для современной науки чем-то недопустимым и заслуживающим только полного устранения. Для нас теперь все это является только результатом чисто вкусовых и совершенно субъективных предрассудков. Прежде чем осудить или оправдать стоическое лектон, мы должны изучить его объективно и незаинтересованно, полагаясь исключительно только на первоисточники. Возможно, что мы тоже будем осуждать эту концепцию. Но для того чтобы осуждать что-нибудь, нужно это знать. И познавания этого стоического лектон мы и должны теперь добиваться в первую очередь, и познавания точно филологического, точно философского и точно эстетического.