ж) Совсем другое, однако, следует сказать о внешней стороне "Поэтики" Горация. Она - изящна и разнообразна, как и сам Гораций вообще. Что бы ни говорить о внутреннем содержании этого произведения, с внешне-художественной точки зрения оно и сейчас доставляет то особого рода тонкое и одновременно неглубокое настроение, то чувство изящества и внутренней ограниченности, с которой мы иной раз встречаемся в римской литературе. Начать уже с того, что в этих популярных, ставших поговоркой на протяжении всей мировой литературы выражениях мы чувствуем саму классическую литературу, бывшую предметом наивной любви для длинного ряда поколений в Европе. Разве есть такой образованный человек, который бы не знал этих стихотворных поговорок, вошедших в мировой обиход из горациевой "Поэтики": "risum teneatis, amici" ("удержали бы смех, друзья" (ст. 5); "in vitium duck culpae fuga, si caret arte" ("к погрешностям ведет боязнь вины, если не хватает уменья" (31); "adhuc sub iudice lis est" ("до сих пор подлежит обсуждению" (78); "parturiunt montes, nascetur ridiculus mus" ("мучатся родами горы - родится смешной мышонок" (139); "nescit vox missa reverti" ("не может выговоренное слово вернуться" (390) и многое другое. Нам дороги эти античные побрякушки, и в них мы чувствуем последние остатки былой культуры изящества и филологического вкуса. Гораций - это классическое изящество, где всегда минимум выражения и максимум выразительности. Его стихи хрустят этой почти осязаемой образностью. И, может быть, наиболее основательным возражением против риторического схематизма Нордена и Нетушила было бы то, что такой схематизм не в силах отразить всего художественного содержания "Поэтики" Горация (хотя не надо забывать, что этот схематизм и не ставил себе такой задачи). В.Я.Каплинский, критикуя И.Нетушила, как раз указывает, между прочим, и на эту сторону{340}.

Возьмите, например, общеизвестный прием Горация употреблять сентенции в начале и в конце отдельных частей своего произведения. В начале отдела они звучат как эффектные вступительные аккорды, в середине и конце - как изящные музыкальные фермата. Таков приведенный только что стих 31 - сентенция в контексте рассуждения о впадении в крайности и преувеличения. Таков и стих 99: satis est pulchra esse poemata dulcia sunto - "недостаточно, чтобы поэтические произведения были прекрасны, пусть они будут усладительны", помещенный у Горация на границе между рассуждением о введении трогательных и пр. эпизодов в трагедию и рассуждением о соответствии дикции настроениям героя. В ст. 68: mortalia facta peribunt - "дела смертных погибнут" конец отдела о неологизмах. Хорошо звучит сентенция в 128 ст.: diffisile est proprie communia dicere. Таков же стих 309: scibendi recta sapere est et principium et fons - "начала и источник писательства - здравый ум", - в начале отдела о философском образовании поэта. А ст. 333: Aut prodesse volunt aut delectare poetae - "поэты хотят или приносить пользу, или услаждать", - тоже вошедший в мировой литературе в поговорку, великолепно открывает своей простой и самоочевидной сентенцией целое рассуждение о нужных и ненужных качествах писателя.

Или обратим внимание на другой прием Горация - начинать новый отдел без всякого перехода и связи и только в его конце показывать, для какой цели взята эта новая тема и как она связана с предыдущим. Так заговорил Гораций, например, о сатировской драме (220-250). Сначала, как мы знаем, у него тут - история, и только в последующем выясняется, что заговорил он об этой драме ради теории стиля, чем и присоединяется все это рассуждение к предыдущему отрывку о хоровых партиях драм. Так заговаривает Гораций об истории греческой драмы после указания о недостаточном внимании римских поэтов к форме своих произведений (275-288). И только потом, когда он вновь возвращается к римским поэтам (275), уже для их похвалы за оригинальные римские сюжеты, становится ясным, зачем шла вся эта речь о греках. Одинаковым образом - мысли о значении поэзии, введенные в ст. 391-407 как бы случайно, оказывается, подтверждают совет не стыдиться поэтических занятий{341}.

Гораций любит оживлять свою речь вопросами. То он в виде вопроса говорит о нелепости противоестественных сочетаний в поэтическом образе (20-23). То он энергично взывает о том, поэт ли он, если он ничего не может и не знает (86-88). То он восклицает тоном вопроса о невозможности требовать вкуса от грубых сельских жителей (212-213). То он обращается к самому себе с вопрошением о поэтическом своеволии (265-267) и т.д. В стихах же 326-330 Гораций дает целую оценку урока арифметики у сообразительного и расчетливого мальчишки. Дидактизм не помешал Горацию дать интересную и разнообразную окрошку разных советов, наблюдений, обобщений и сентенций. В отделе о поэзии у него фигурирует и трагедия, и сатировская драма, и драма вообще. В отделе о поэте не отсутствует и рассуждение о поэзии (333 слл.), а в конкретных советах Пизонам не отсутствует отвлеченная мысль о значении поэзии в жизни человечества (391 слл.). Да и самый переход от первой части послания ко второй, то есть от поэзии к поэту, представляет собою живую ироническую картину поэта, который ради своей поэзии не стрижет ногтей, не ходит в баню и пр. Поэтому в "Послании" Горация соблюдена та римская живость, то поэтическое разнообразие, которое вполне аннулирует скуку риторического схематизма. Много разных наставлений дает Гораций, но это не мешает ему в конце нарисовать поэта, очутившегося под влиянием своего вдохновения в яме, и достаточно над ним поиздеваться. Если и действительно Гораций использовал схему учебников риторики (он мог к тому же использовать ее приблизительно, хотя только в качестве руководящей нити), то все же это не мешает "Поэтике" быть "эпистолой, написанной свободно и непринужденно". "Наставления текут прихотливым потоком, то широким, то узким, то медленным, то быстрым, пока он не исчезает, низвергаясь шумным каскадом насмешки"{342}.

Вот что привязывает нас к Горацию, автору и од, и сатир, и посланий; и вот почему люди, имеющие вкус, всегда будут испытывать тонкое наслаждение от чтения Горация, хотя бы даже и считали умершим самый дух римской классики. Вот почему Ницше, которому уж во всяком случае нельзя отказать в тонком филологическом вкусе, произнес слова, могущие удивить всякого профана:

"Ни один из поэтов, - пишет он в статье "Чем я обязан древним", - не вызывал во мне такого восхищения, какое вызвала ода Горация при первом уже чтении... Пестрая мозаика слов, где каждое слово является звуком, картиной, понятием, где сила бьет отовсюду ключом, доведенное до minimum'a количество письменных знаков и достигнутый ими maximum силы и выразительности, - все это отличается римским духом и, если хотите мне поверить, то и благородством par excellence. Вся остальная поэзия в сравнении с этой является пошлой, чувствительной болтовней"{343}.

Мы не скажем, что Гораций выше всего. Но мы скажем, что это именно не пошлость, что это именно изящество, что это именно римская эстетика и римская классика, что это - идеал тех, кто имеет тонкий и требовательный филологический вкус.

Хотя риторика и не есть эстетика, тем не менее можно сказать наперед, даже из беглого ознакомления с греческими риторами, собранными у Шпенгеля, что эта риторика могла бы дать очень много и в смысле истории эстетических учений. К сожалению, однако, античная риторика еще совсем не изучена с этой стороны. Изучить и исследовать античную риторику с этой стороны, хотя бы в пределах собрания Шпенгеля, это значило бы затратить несколько лет. Покамест хороший специалист не произведет этой работы, сведения об античной риторике в истории античной эстетики будут неизбежно отрывочными и почти случайными. Поэтому мы предложим только ряд наблюдений над несколькими авторами и укажем на ряд проблем, наиболее близко связанных с эстетикой, например, на проблемы стиля, откладывая подробную разработку этой области на неопределенное будущее{344}.