Сильные дидактико-моралистические черты Псевдо-Лонгина отмечает Н.А.Чистякова в своей статье, где ею набросан выразительный портрет античного ритора. Н.А.Чистякова подчеркивает его "антиисторическую" концепцию, "характерную для греческой мысли того времени", а именно связывать деградацию искусства не с "политическим кризисом и монархией", а с "коррупцией общества" (с. 108), "испорченностью нравов", "духовным убожеством" (с. 107).

11. Источники трактата

В заключение скажем несколько слов об источниках трактата "О возвышенном". Его нетрудно локализировать на фоне поздней риторики, даже если ограничиться теми явлениями, которые рассматриваются в нашей истории эстетики, и можно вполне осязательно наметить его место в этом общем эстетико-риторическом контексте. Труднее будет говорить о деталях.

В.Бюлер, например, рассматривая в своем исследовании особенности трактата "О возвышенном" и сравнивая его с риторической традицией, на основе которой он мог возникнуть, дает интересный анализ идейного и стилистического своеобразия трактата. Все это наводит В.Бюлера на мысль о каком-то очень глубоком "личностном" начале в трактате{372}.

Г.Грубе в свою очередь отмечает "независимость и оригинальность мысли" автора трактата "О возвышенном", а также его "умелую писательскую манеру". Он прекрасно "владел всеми риторическими формулами своих предшественников, но не они "владели им". Теория же "подражания" выражена им в "новой" и "значительной" манере{373}.

Остротой ума и художественными качествами данный автор владел так, как "никто со времени Платона". "Сочетание силы мысли", истинной страсти и "интеллектуального анализа" делают автора трактата подлинным "феноменом" в истории античной критики. Г.Грубе при этом оспаривает датировку трактата I в. н.э., полагая, что ни датировка, ни автор "неизвестны"{374}.

Каковы ближайшие источники Псевдо-Лонгина? Упомянутый у нас Г.Мучман опровергает мнение, не раз повторявшееся среди философов, что Псевдо-Лонгин находится в самой близкой и притом рабской зависимости от Цецилия. Доводы, приводимые Г.Мучманом, весьма убедительны. Если подробнее изучить фрагменты Цецилия{375} и проштудировать критику Г.Мучмана, вывод становится ясным: Псевдо-Лонгин настолько отличается по направлению мыслей от Цецилия, что не может быть и речи о рабской зависимости от Цецилия, которого он к тому же резко критикует.

Важнее другой - уже положительный - вывод, который установлен тем же Г.Мучманом. Псевдо-Лонгин является последователем ритора Феодора Гадарского, что и естественно предположить а priori, поскольку Псевдо-Лонгин является ярким антиаттицистом. Мучман приводит для этого обстоятельные материалы и доказательства. В частности, можно установить зависимость Псевдо-Лонгина от аналогичного риторического автора, тоже азианца, получившего название от его первого редактора Anonymus Seguerianus{376}. Очень интересные текстуальные совпадения читатель найдет в яркой форме у Г.Мучмана. Однако для философско-эстетических выводов гораздо больше должна иметь значение работа П.Отто, возводящая основные взгляды Псевдо-Лонгина к стоической традиции. Конечно, представляется мало вероятным, чтобы Псевдо-Лонгин черпал эти взгляды прямо из стоических первоисточников. Можно думать, что передаточным звеном тут был опять тот же Феодор. Но важна сама эта традиция. Мы с ней уже столкнулись при изучении стоических философских теорий. Мы там нашли, что стоики, в связи с общим духом эллинизма, придавали большое значение именно анализу выразительных форм в языке, будь то чисто словесно-выразительные формы, будь то выразительно-смысловые. Происхождения этого интереса к выразительным формам в век эллинизма мы уже много раз касались, и нам оно теперь должно быть вполне ясным.

Но важны и детали. П.Отто убедительно доказывает стоическое происхождение учения Псевдо-Лонгина о "фантазии", о "пафосе" и "ясности"{377}. Самое понятие "возвышенного" (IX 2) Отто возводит к стоическим источникам, что, однако, не может считаться вполне достоверным, так что происхождение его остается неясным{378}. Мы бы указали на то, что здесь, может быть, не обошлось без перипатетических влияний; и если бы эту традицию у Псевдо-Лонгина удалось наметить, то в нем мы тоже смогли бы находить тот "эклектизм", о котором у нас речь будет идти ниже (с. 860 слл.) и который (вопреки терминологии) обладал вполне сознательной тенденцией сочетать стоицизм с платоно-аристотелевским методами. По крайней мере, у того же Г.Мучмана{379} можно найти такое сопоставление:

Arist. Eth. Nie.

1107b 21: "Средним относительно чести и бесчестия является величие души (megalopsychia), называемое - в случае избытка - некой пухлостью, (chaynotes), а - в случае недостатка - душевной мелкотой (micropsychia)".

De subl.

III 4 [о напыщенности] "надутость нехороша и для тел, как и пухлость (hoi chaynoi) для слов". (Наш перевод. - А.Л.)

1125а 32: "Душевная мелкота противопоставляется величию души больше, чем пухлость, потому что она бывает больше и она - хуже".

III 4: "Ребячество... совершенно незначительно, душевно мелко и поистине самое неблагородное зло". (Наш перевод. - А.Л.)

Правда, эти тексты сами по себе говорят маловато. Но они могут служить некоторой зацепкой, указывая на самый зародыш интересующей нас терминологии. Феофраст тоже, как мы знаем, употребляет термин megaloprepes "величественное", "величавое", но не "возвышенное". Ниже на Цицероне и Филострате мы увидим, как это синтезирование стоических принципов с элементами платонизма и аристотелизма было характерно для этого времени и как для него у нас невольно создается апперцепция даже и в случае мало выразительных (с филологической точки зрения) фактов.

Наконец, обратим внимание еще на одну черту, уже отмечавшуюся в немецкой литературе. Именно - В.Шмид находит в понятии "возвышенного" некую "восточную окраску"{380}. Эту "восточную окраску" не хочет оспаривать и Г.Мучман{381}. В чем тут дело? По-видимому, основанием для этого служит ссылка Псевдо-Лонгина в IX 9 на "иудейского законодателя", производящая, действительно, несколько странное впечатление в этом чисто античном литературном памятнике. Между прочим, Суда сообщает, что иудеем был Цецилий. И хотя это, собственно говоря, никакого значения для нас не имеет, все же сообщение Суды указывает на какое-то наличие иудейских элементов в изучаемую нами эпоху античности. Мы думаем, однако, что одних этих глухих и случайных фактов совершенно недостаточно для того, чтобы делать какие-нибудь существенные выводы в смысле "восточной окраски". Остается только самое содержание понятия "возвышенного". Но оно как раз ничего "восточного" в себе не содержит; "восточность" обычно выставляется теми, кто под античным привык понимать только классический V век Греции, считая все остальное неантичным. Однако для такого суждения об античности у нас нет ровно никаких оснований. "Возвышенное" Псевдо-Лонгина именно содержит в себе черты поздней античности, в частности позднего эллинизма, и мы их отмечали в первую голову. Но тут нет ровно ничего неантичного, как нет его и в еще более позднем неоплатонизме, хотя в последний и проникают отдельные тенденции Востока.

По содержанию своему понятие "возвышенного" у Псевдо-Лонгина так же "антично", как и "величие" Дионисия Галикарнасского и как "мощное" Деметрия Псевдо-Фалерейского. Это все оттенки и модификации одного и того же большого стиля, того самого, который со своим грандиозным величием противостоит другому, или мелкому кокетливому стилю, - противоположение, с которым мы уже столкнулись выше и с которым еще столкнемся у Квинтилиана (с. 594 слл.) и Цицерона (с. 569). Если Деметрий выделил в нем более формальную сторону и формулировал "мощность" наряду с "величием" вообще, то Псевдо-Лонгин выделяет в нем еще другую сторону, именно момент настроительный, аффективный, эмоциональный или, выражаясь более общим средневековым термином, "интеллигентный" момент. Это и заставило его говорить о "возвышенном", оставляя его, таким образом, в пределах общего понятия величественного, или грандиозного, стиля.