Другим формально-техническим источником возвышенного является "благородная речь", состоящая в достаточном выборе слов (XXX-XXXVIII).
У Псевдо-Лонгина читаем о важности выбора "точных и значительных слов", поскольку "мысль и ее словесное выражение в значительной степени раскрываются во взаимной связи". Выбор этих слов, по словам ритора, "чарует слушателей", с его помощью "расцветают речи во всем своем величии и сияют каким-то особым блеском". "В прекрасных словах, - заключает Псевдо-Лонгин, - раскрывается весь свет и вся краса разума" (XXX 1). Однако избыток "прекрасных слов не всегда полезен". Употреблять "торжественные слова в ничтожных обстоятельствах" - значит уподобляться человеку, "надевшему огромную трагическую маску на неразумного ребенка" (XXX 2).
В XXXII гл. Псевдо-Лонгин защищает употребление множества метафор вопреки мнению Цецилия и со ссылкой на Демосфена. "Метафоры, - пишет Псевдо-Лонгин, - уместны лишь там, где чувства, разливаясь бурным потоком, подхватывают их и увлекают за собой". Для Псевдо-Лонгина вершиной в умении пользоваться метафорами является Демосфен, бывший непререкаемым авторитетом для всей античной традиции. Псевдо-Лонгин ссылается на авторитет Платона и Аристотеля, дающих советы для смягчения "слишком смелых метафор" с помощью особых выражений ("как бы", "словно", "если можно так выразиться"). Автор трактата полагает, что "надежными" и "верными" защитниками метафор являются "своевременная страстность речи" и ее "благородная возвышенность". В союзе с ними кажутся "совершенно обязательными" даже "самые смелые метафоры" (XXXII 1. 3-4). Употребление метафор, таким образом, не может ограничиваться некоей раз навсегда установленной нормой. Оно зависит от характера и окраски речи, от ее стиля.
8. Литературно-критические размышления
Что касается глав XXXIII-XXXIV, то они представляют собою, как сказано выше, особый экскурс, посвященный сравнительной оценке стилистических "добродетелей" виднейших писателей. В XXXIII гл. автор высказывает предпочтение возвышенному стилю перед нарочитой и безукоризненной правильностью стиля. В XXXIV - блестящее сравнение Демосфена с Гиперидом и в XXXV - о Платоне и Лисии. Это замечательные образцы античной литературной критики.
Псевдо-Лонгин, сравнивая Демосфена и Гиперида (XXXIV гл.), противопоставляет мастерство "бесстрастного и холодного разума" Гиперида и "одухотворенную страстность", "проникновенную глубину" и "поразительное величие" Демосфена, который не признает "бытовых характеристик" (anethopoietos){371}, "далек от словесной гибкости и пышности", а также "приятной обходительности". Но зато почитателям Демосфена "скорее широко раскрытыми глазами можно созерцать вспышки молнии, чем устоять перед его страстными и проникновенными речами" (XXXIV 3-4).
Этот прекрасный образец античной литературной критики лучше всяких теорий рисует эстетическую установку автора "О возвышенном". Ее нелегко раскрыть в точных философских терминах, да и сам автор бесконечно далек от всякой точной философской терминологии. Однако самое главное - попытка выделить чистую художественную форму из всего цельного содержания произведения искусства и показать ее не только в ее внешней структуре, но и в ее внутренней значимости, открытой полноценно-ощущающему субъекту. Этот субъект тут, несомненно, ощупывает художественную форму изнутри. Отсюда и стремление переводить ее на язык переживания, то есть давать ей те или иные (например, метафорические) интерпретации. Вспомним метафорические сравнения Псевдо-Лонгина, указанные выше. Платона он сравнивал с морской пучиной, а Демосфена - с ярким огнем. Демосфена - с молнией и вихрем, а Цицерона - с постепенно распространяющимся пожаром. Эти великолепные примеры смысловой интерпретации художественных форм не только дают нам понимание этих последних (в отличие от их простого и фактического, доинтерпретативного мышления), но они рисуют нам и специально эллинистический, эллинистически-римский тип художественного понимания.
9. Учение о словосочетании
Наконец, тем же эстетическим целям служит и анализ третьего формально-технического источника возвышенного, это - учение о словосочетании (занимающее главы XXXIX-XLIII). Это - тема, которую мы уже не раз встречали в античной риторике и которой был посвящен специальный трактат Дионисия Галикарнасского.
Оказывается, что "убедительности" речи (а убеждение - главная задача оратора) способствует "гармоническое сочетание" слов. Своему ритму подчиняет человека флейта и кифара, но воздействие музыки "искусственно" заменяет "истинное убеждение", для которого необходима "сознательная человеческая деятельность". "Гармония слов" для нашего автора гораздо выше гармонии звуков, так как "в гармонии слов рождается пестрая вереница представлений о словах, мыслях, определенных предметах", то есть мы бы сказали о содержательной стороне объективного мира. Взаимодействие оратора и слушателей приобщает этих последних к великой гармонии, которая "чарует", "увлекает", "овладевает нашей волей". Автор трактата "О возвышенном" особенно ценит гармонию слов и звуков, "равнозначную самой мысли", как это происходит не раз у Демосфена. Его фразу из речи "О венке" (188) детально анализирует Псевдо-Лонгин, убедительно доказывая, что в ней нельзя переставить ни одного слова, ни нарушить ее ритм с риском лишить эту фразу присущей ей возвышенности (XXXIX гл.).
Характерное для классической античной эстетики понимание художественного произведения как некоего живого целостного организма, заставляет Псевдо-Лонгина и речь, "претендующую на возвышенность и величественность", уподоблять "живому телу". Так же как члены тела не имеют в отдельности особого значения, но "в совокупности образуют совершенное и законченное целое", так и приемы, применяемые в создании возвышенных речей, объединяются в целое "и связываются узами всеобщей гармонии", приобретая "звучание в своей целостности". Даже писатель, лишенный от природы возвышенного или пренебрегавший им, создавал произведения, производившие впечатление "торжественных" и "значительных" исключительно из-за "сочетания и гармонического расположения слов" (XL гл.).
10. Причины гибели красноречия
Весь трактат "О возвышенном" заканчивается XLIV главой, посвященной вопросу о причинах гибели красноречия. Здесь сначала излагается взгляд одного "философа", который объяснял нашему автору эту гибель причинами политическими. Во времена демократии, во времена свободы развивалось и ораторское искусство, ибо оратор не может существовать без свободы. В эпоху же рабства и раболепия красноречие, естественно, падает (XLIV 2-5). В противоположность этому Псевдо-Лонгин объясняет упадок красноречия моральными причинами. Люди слишком любят деньги, роскошь, разврат, и потому им не до красивого и сильного слова.
Псевдо-Лонгин с негодованием бичует пороки общества, где судьба и жизнь любого человека зависят "от всевозможных подкупов, от планов взаимного тайного истребления". Люди, поглощенные низменными занятиями, не задумываются над тем, "что открывает доступ бессмертию". Они, как "верные рабы", "прислуживают собственной выгоде и готовы ради нее принести в заклад и даже предать свою душу". Автор трактата с горькой иронией предлагает всем "оставаться рабами и отвернуться от свободы". Провозглашение свободы страстей тотчас же возбудит пожар, "в котором запылает весь мир" (XL 8-9).
Терминология этой инвективы напоминает пафос, с которым обличали свое общество не только языческие писатели-моралисты эпохи Юлиев - Клавдиев и Флавиев, но и христиане-проповедники первых веков. Этот оттенок нам кажется не совсем случайным, в контексте единства идей всего многоликого общества в последние века античности.
