Возвращаясь к нашей теме: я говорил, что, по моему разумению, Чикита решила продлить контракт с Проктором, чтобы не снижать планку. В те годы ее еще волновала репутация серьезной актрисы, и она не желала выставляться в ярмарочном павильоне между слоном и Эллой Харпер, Девочкой-верблюдом. Но и в предусмотрительности ей нельзя было отказать: она связала себя обязательствами всего на три месяца, видимо, на тот случай, если подвернется лучшее предложение. Больше всего она мечтала выступать в Европе, но осуществить такую мечту было не так-то легко. В Соединенных Штатах с распростертыми объятиями встречали лилипутов из Франции, Германии, Италии и Англии, но у европейских импресарио имелось в распоряжении столько замечательных карликов, что нужды не было нанимать кого-то за океаном — разве что таких знаменитостей, как Том Большой Палец или его вдова.
Так что Чикита, Рустика и Мундо уложили вещи, распрощались с месье Дюраном и другими служащими «Хоффман-хауса», где с такой приятностью провели первый нью-йоркский год, и на поезде отбыли в Кливленд, откуда начиналось турне. Потом перекочевали в Филадельфию и дальше колесили по Коннектикуту и Массачусетсу. Всего Чикита успела выступить в восьми городах. Представляешь, какие изматывающие гастроли? Восемь театров за три месяца[78]. Во всех городах шоу имело большой успех, а в последнем — Бостоне — кубинский водевиль произвел самый настоящий фурор. За билетами выстраивались длиннющие очереди. И это притом, что Проктор, желая урезать расходы, нанял для гастролей всего половину прежних акробатов и хористок. Все равно Чикита покорила бостонцев[79].
Тут, конечно, не обошлось без благоприятной политической обстановки, потому что война на Кубе была у всех на устах. В Соединенных Штатах ни прежде, ни после не интересовались Кубой так живо. Дай нынешнему янки карту и попроси показать, где Куба, — сам убедишься. Скорее всего, он ткнет в Галапагосы или Австралию. Но в 1897 году дела обстояли по-другому. Куба была в моде. Во время гастролей Чикиты в Мадриде убили премьер-министра Испании Кановаса дель Кастильо. И хотя убил его итальянский анархист Анджолильо по кличке Голли, некоторые американцы отпраздновали это событие как победу кубинского народа. Чикита рассказывала, что, когда президент Мак-Кинли направил Испании ультиматум с требованием изменить политику в отношении Кубы, в Штатах началось форменное безумие. Очень многие изъявляли готовность вооружиться револьверами и винтовками, сесть на корабли и отправиться сражаться плечом к плечу с мамби.
Сам понимаешь, как неистовствовала публика всякий раз, когда Чикиту извлекали из сундука и она запевала хабанеры Ирадьера и плясала под дансоны Сервантеса. Кричали и хлопали так оглушительно, что иногда Мундо приходилось пережидать, чтобы зрители успокоились. К бостонскому дебюту Чикиту выдумала нечто экстравагантное: она перевела на английский стихотворение «Бегство горлицы» и между танцами его продекламировала. В зале воцарилась напряженная тишина, сменившаяся через минуту бурным всплеском восторга с воплями, слезами и даже парой сломанных кресел. Представь себе, до чего дошло: управляющий театром позвонил Проктору, а тот послал Чиките телеграмму с просьбой больше не читать этих стихов. Уж не знаю, с чего это бостонцы так расчувствовались, ведь у Миланеса в тексте ничего патриотического нет. По мнению Чикиты, они усмотрели в горлице символический образ Кубы, которая бежит из испанской клетки на вольную волю. Но если внимательно вчитаться, понимаешь, что такая трактовка, в общем, притянута за уши. Так или иначе, больше Чикита не исполняла «The Turtledove’s Escape» (так называлось стихотворение в ее переводе), чтобы бостонцы не разгромили Проктору весь театр.
Благодаря турне слава Эспиридионы распространилась по многим городам. Но не подумай, будто трехмесячное путешествие вышло сплошь радужным. Чикита пребывала в сварливом состоянии духа, потому что не могла привыкнуть к постоянной смене поездов и отелей. Рустика старалась ее успокаивать и стойко выносила истерики и приступы гнева, но ей самой хуже горькой редьки надоело упаковывать и распаковывать чемоданы. Она только и делала, что вспоминала спокойные деньки в Матансасе. Однако мало-помалу они обе перестали сетовать на судьбу и привыкли к цыганскому житью. Другое дело — Мундо. День ото дня он чах на глазах и замыкался в себе. Чикита и Рустика догадались, что он ждет не дождется возвращения в Нью-Йорк и воссоединения со своим милым Косточкой.
Тебе, должно быть, удивительно: как это женщина, которая первые двадцать шесть лет жизни почти не выходила из дома, привыкла заполнять долгие часы одиночества чтением и рукоделием и общалась только с семьей, близкими друзьями и слугами, сумела приспособиться к такой резкой перемене? Я тоже долго не мог понять, но Кармела в два счета мне все разъяснила.
Я вроде говорил уже про Кармелу? Ага, та самая мулатка-гадалка, с которой я сошелся, когда вернулся в Матансас. Так вот, однажды я попросил ее составить астральную карту Чикиты. Сначала она надулась — подумала, что у меня с этой Чикитой шуры-муры. Но, узнав, что это сеньора, на которую я когда-то работал в Штатах, да к тому же лилипутка, оттаяла и расстаралась на славу. Хочу заметить, что я и сам мог бы составить эту карту. До Кармелы я знать ничего не знал об астрологии, но со временем насобачился. Хотя все равно у меня получилось бы хуже, чем у нее, — она-то была мастерица.
Знаешь, что она мне сказала первым делом? У этого Стрельца в середине жизни произошла огромная перемена — так утверждали светила.
— Может, какие-то неприятности, может, путешествие, хотя одно другому не мешает, — уточнила Кармела, и я аж похолодел — я ведь ничегошеньки ей про Чикиту не рассказывал.
Она стала дальше рассказывать, что там выходило по астральной карте. Словно писала портрет Чикиты.
— Она с роду была при деньгах, потом все потеряла и вскоре снова заимела. Не знаю, то ли заработала, то или еще как, но только денег ей с тех пор всегда хватало. Вижу, она любит красивые платья, духи, разные украшения. Характер, надо думать, — не подарок, потому что вот у нее асцендент в Козероге, а в доме рождения горят Сатурн и Меркурий. Марс в Козероге ясно говорит о том, что она капризная и властная, палец в рот не клади, как говорится. Уж не знаю, она такая обидчивая оттого, что мелкая, или отчего другого, но довольна бывает редко.
Тут Кармела примолкла, нахмурилась и воскликнула: «Ну и потаскушка же твоя эта карлица!» Я спросил, как она это поняла, и она пустилась в объяснения:
— В пятом доме у нее Юпитер, это планета Стрельца, указывает на бурную и страстную личную жизнь. Восходящая Луна в Тельце означает натуру романтичную, чувственную — словом, горячую, а в Водолее — Венера: не удивлюсь, если она вытворяла в постели всякое странное. Может, даже с женщинами, — скривилась Кармела. — Но в седьмом доме Уран. Осмелюсь утверждать, что все ее романы были недолгими, хотя и очень яркими.
Кармела была всем астрологам астролог. Астральные карты составляла, как никто. Я не рассказывал, как с ней познакомился? Где-то через год после приезда из Штатов. Сначала дела у меня шли прекрасно. Я жил в двухкомнатном домике с матерью и крестной, устроился печатать на машинке в мэрию Матансаса и встречался с очень приличной барышней. Она играла на арфе и с отличием окончила курсы домашней хозяйки. Мы даже собирались пожениться, но тут все рассыпалось в прах. Меня вышвырнули с работы, а на мое место взяли родственничка мэра, который только одним пальцем и умел печатать, у моей бедной матушки обнаружили рак, за месяц сведший ее в могилу, а в довершение бед моя невеста, с виду такая скромница, на поверку оказалась натуральной бандиткой. Она наставила мне рога с заикой-коммивояжером, который торговал лекарствами, и сбежала с ним.
Сам понимаешь, каково мне было. Я был разбит. На куски. Как ни старался, не мог даже голову поднять. И хотя по натуре не слабак, не раз думал кинуться вниз головой с моста Тирри — он не самый высокий в Матансасе, зато самый красивый, потому что железный. Тогда-то крестная свела меня к Кармеле, чтобы та мне погадала. Я сам никогда не верил в ясновидящих и всяких там ведьм, но в угоду крестной пошел.
