Десятки служащих редакции сновали мимо дверей кабинета, тайком заглядывая внутрь и дивясь необыкновенной сеньорите, а когда Сенда собрались уходить, секретарша сообщила, что мистер Пулитцер хотел бы познакомиться с Чикитой. Криниган провел их в купол здания, где размещался полукруглый кабинет Большого Босса со стенами, обитыми тисненой кожей, и потолочными фресками в веницианском духе.
Пулитцер прервал беседу с сотрудником, обозрел Чикиту с высоты своих шести с лишним футов, всем своим видом выражая мысль: «Силы благие, никогда бы не подумал, что бывают такие мелкие люди!» — и приветствовал кубинцев в своей империи. Гостья выразила восхищение монументальностью здания и не смутилась, когда магнат предложил ей полюбоваться видами на Бруклин, Лонг-Айленд и Губернаторский остров сквозь огромные окна, для чего Румальдо пришлось взять ее на руки.
Пристально разглядывая Чикиту, Пулитцер поинтересовался, в каком театре она будет выступать. «Мы еще не решили, — похвастался Румальдо. — Получили несколько предложений. Я пока над этим думаю».
Владелец «Уорлд» крайне учтиво обращался с Криниганом и не жалел похвал в его адрес, и Чикита с Румальдо решили, что он и впрямь один из лучших журналистов издания.
— Ну, это вряд ли, — скромно отвечал рыжий ирландец, когда Чикита поведала ему о своем впечатлении. — Просто несколько месяцев назад, когда Херст, конкурент Пулитцера, переманил кучу репортеров и художников в «Джорнал», я, среди немногих, остался.
— Верность есть великая добродетель, — промолвил Румальдо высоконравственным тоном.
— Верность? — усмехнулся Криниган. — Просто Херст не предлагал мне работу. В конечном итоге оно и к лучшему: Пулитцер из благодарности, что я его не «предал», продвинул меня по службе и повысил жалованье. Надеюсь, от вас он не узнает правды! — Он хохотнул и добавил, что Херст ему не по душе. — Он ведь не то что наш Большой Босс, который сам себя сделал. У Херста всегда были миллионы и богатенькая мамаша, которая не поскупится подкинуть деньжат на любой его каприз. Так любой дурак сможет управлять газетой, — презрительно заключил он.
Месье Дюран счел, что беседа с глазу на глаз с самим Пулитцером у него в кабинете — большое достижение, но Сенда все равно волновались. Капиталы их быстро таяли, а хороший контракт все не подворачивался. Управляющий подбодрил их и повторил: предложения поступят в ближайшем времени, раньше, чем они предполагают.
Однако вместо контрактов стали поступать приглашения от дам, желающих поближе познакомиться с Чикитой. Первой позвала ее на чай Лилли Леман-Калиш. Румальдо остался недоволен: он считал, что появления сестры в общественных местах не идут на пользу делу, и старался держать ее в отеле, отпуская на прогулки только в экипаже. Доводы его были не лишены смысла: если Чикита станет попадаться людям на каждом углу, кто же согласиться платить за то, чтобы посмотреть на нее? Чикита возразила, мол, любимой сопрано Вагнера нельзя так запросто отказать, и в сопровождении Рустики отправилась в отель «Вальдорф», где остановилась Леман.
— Отведайте! — сказала немка и наполнила мутной жидкостью чашечку, благоразумно захваченную Чикитой. — Это настой трав на рейнской воде. Он оказывает поистине волшебное воздействие на голосовые связки.
А как иначе они с мужем, имея за плечами двадцать лет карьеры, до сих пор могут петь сегодня в «Зигфриде», а завтра в «Гибели богов» без всяких признаков утомления? Весь секрет в микстуре, которую она называет magisches Gelee der Götter, то бишь «волшебное зелье богов». Многие певцы пытались вырвать у нее рецепт не мытьем, так катаньем: упрашивали, сулили деньги и драгоценности, шантажировали, даже угрожали побоями.
Однажды сопрано Ильма ди Мурска, Хорватский Соловей, проникла к ней в дом под видом нищенки и умоляла открыть тайну микстуры. Великолепный голос начал ей изменять, и она была на грани отчаяния. Но Лилли лишь угостила ее графином чудесного напитка. Тогда соловей обратился в фурию, обозвал немку эгоисткой и ведьмой и на прощание посоветовал засунуть графин себе в задницу.
Не то чтобы она жалела делиться рецептом, — сказала в свое оправдание фрау Леман, прикрывая глаза и понижая голос до шепота, — просто это не в ее власти. В самом начале карьеры ее заставили поклясться, положа одну руку на сердце, а другую — на партитуру «Золота Рейна», что она унесет рецепт напитка с собой в могилу. Она бы и рада проболтаться, но вынуждена хранить клятву.
— А теперь ваша очередь говорить, дорогая, — вдруг переключилась Леман, откусывая от печенья. — Расскажите мне все.
Умолчав, что настой показался ей отвратительным, Чикита завела речь о родном Матансасе, об уроках вокала с Урсулой Девилль и, не вдаваясь в подробности, о выступлениях в «крупных театрах Гаваны и других столиц». Но Леман вскоре вновь завладела словом и принялась разливаться о Лиллиан Нордике, мерзкой американке, беззастенчиво списавшей с Леман роль Брунгильды и выходившей на сцену в точно таких же кирасе и шлеме, с таким же щитом и копьем, что у нее, а также о Вальтере Дамроше, молодом дирижере немецких оперных сезонов в Нью-Йорке, который осмеливался учить ее — саму Леман-Калиш! — как петь «Mild und leise wie er lächelt»[52] в третьем акте «Тристана и Изольды», и прочих дрязгах мира бельканто. Чикиту совсем разморило от безостановочной болтовни, и под предлогом недомогания она поспешила вернуться к себе в отель, прихватив бутылочку «волшебного зелья». Вот ведь незадача! «Неужели великие актрисы способны слушать лишь самих себя?» — думала Чикита, вспоминая подобный недостаток за Сарой Бернар.
За визитом к Леман последовали приглашения от миссис Дикман и миссис Мак-Ким. Обе дамы, не заручившись согласием Чикиты, взяли на себя смелость позвать подруг. И хоть Чикита осталась под большим впечатлением от роскошных особняков на Пятой авеню и вернулась домой нагруженная конфетами, духами, музыкальными шкатулками, старинными кружевами и прочими подарками, ее не покидало ощущение, будто жены судей и миллионеров выстроились в очередь, чтобы выставлять ее напоказ приятельницам.
— Больше никаких чаепитий, — объявила она Румльдо, когда ландо Мак-Кимов доставило ее в «Хоффман-хаус». — Ты совершенно прав: если хотят меня видеть, пусть раскошеливаются.
Предсказания месье Дюрана все не сбывались. Крупные импресарио не подавали признаков жизни, а единственные, кто заинтересовался Чикитой, — хозяин захудалого театрика на задворках Манхэттена и менеджер странствующей труппы варьете, — предложили столь издевательские условия, что Румальдо попросту вытолкал их взашей.
— Вам бы все шикарные отели и прочая дрянь, а вот что будем делать, как деньги кончатся? — пробубнила Рустика так, чтобы один Сехисмундо расслышал, и припомнила любимое присловье бабушки: — Некоторые пукают выше задницы.
Патрик Криниган объявился через неделю и извинился за то, что так долго не выходило интервью. Виноват ужасный грипп, с которым он провалялся в постели несколько дней, — пояснил он Румальдо и Мундо. Но он готов оправдаться: у него с собой несколько экземпляров газеты с пылу с жару, и он хотел бы лично вручить их сеньорите.
«Дело и впрямь жареным пахнет», — процедила Рустика, срочно одевая и причесывая Чикиту, чтобы та могла принять посетителя.
Всем очень понравилось интервью, а репортер воспользовался подходящим случаем и предложил показать кубинцам Железный Вавилон.
— Я и сам неплохо знаю город, — снисходительно бросил Румальдо.
— Зато я не знаю, — вызывающе сказала Чикита и, смягчив тон, намекнула, что ей было бы страшно приятно рассчитывать на мистера Кринигана в качестве чичероне. — Рустика, конечно, отправится с нами, — подчеркнула она, заметив, что у Румальдо аж уши покраснели.
После ухода Кринигана Румальдо попытался ее урезонить, но Чикита вскинула руку и оборвала его:
— Ты мне менеджер, а не хозяин, — ледяным голосом напомнила она и постаралась, насколько могла, смотреть брату в глаза. — И мы не в Матансасе, а в Нью-Йорке, так что оставь проповеди при себе. — И с расстановкой продолжала: — А на твоем месте я бы не сидела сложа руки и отправилась к другим импресарио. Сбережения наши тают.
