«Собрать под одной крышей подобный квартет — настоящий подвиг», — шепнул месье Дюран Румальдо. Остальное собрание также отличалось разнообразием и благородством. Среди прочих присутствовали судья Дикман из Нью-Йоркского верховного суда с супругой; Антон Зайдль, дирижер филармонии; Сара Мак-Ким и ее племянница Луиза Уиттлеси, жена и вдова соответственно, генерала — героя мексиканских войн и текстильного магната; сэр Генри Блейк, губернатор Ямайки; барон Фава, посол Италии в Соединенных Штатах, с баронессой и даже адмирал Ивашенцов, опора и надежда русского флота. Не считая репортеров всех главных газет.

«Удастся ли Чиките покорить их?» — думал Румальдо. Впрочем, это вот-вот должно было выясниться. Ровно в шесть Дюран взошел на подиум и хлопком в ладоши попросил всеобщего внимания. Вступительное слово, как и предполагалось, было кратким. Он поздравил присутствующих с тем, что им первым выпала честь увидеть «прославленную» и необычайно талантливую артистку, недавно прибывшую с ее родной Кубы.

— Уверен, когда она предстанет вашим взорам, вы зададитесь тем же вопросом, что и я: «Сон это или явь?» — И в заключение месье Дюран театрально возвысил голос: — Дамы и господа, оставляю вас в обществе великой Чикиты!

Зрители зашептались, а незаметно проскользнувший к фортепиано Мундо заиграл веселый дансон Сервантеса. Дверь зала распахнулась, и в проеме возникла Чикита в платье с длиннющим шлейфом.

Остолбеневшие гости наблюдали, как малышка решительно и грациозно шагает к импровизированной сцене. Для первого появления Чикита выбрала утонченное бальное платье из дрезденского шелка цвета лососины с черными бархатными лентами и жемчужно-белые перчатки. К корсажу приколола серебряную брошь с бирюзой, а на голову водрузила бриллиантовую тиару. Точеная фигурка, легкость движений и изящество наряда создавали у публики явственное впечатление, словно перед ними настоящая живая кукла.

У Чикиты тряслись поджилки, но никто ничего не заметил. Она излучала уверенность в себе и даже некоторое высокомерие. Раздались аплодисменты, исходившие, видимо, от месье Дюрана. Большая часть зрителей взяла с него пример, и, не успев запеть и станцевать, уже на ступеньках подиума лилипутка сорвала первую в жизни овацию.

Когда аплодисменты стихли, Чикита кивком дала Мундо понять, что готова. Утром она вдруг перекроила программу и решила начать выступление с «Мулатки с корзиной фруктов», а не с «Голубки», как они условились ранее. «У меня предчувствие», — объяснила она Мундо. Услышав первый куплет, он перестал сомневаться в верности такого шага.

Веселая мелодия, мешавшая испанские и креольские ритмы, в Чикитином исполнении совершенно очаровала публику. Даже самые стойкие пленились звонким голосом и задором певицы.

Мало кто понимал слова. Но этого и не требовалось. Чикита так выразительно представляла мулатку, что все разулыбались, словно догадываясь, о чем поется в песне. Потом Чикита исполнила еще две композиции, и от теплоты зала ее голос набрал силу, а движения рук, плеч и бедер — плавность и гармонию.

Пока Мундо в качестве интермеццо играл нечто спокойное, артистка удалилась переодеться. В ее отсутствие зал покинул только один человек — Чарльз Фроман. Он занимается серьезным театром, сказал импресарио Уонамейкерам перед уходом, а не водевилями. Пусть за кубинскую карлицу дерутся Хаммерстайн, Пастор и Проктор.

Чикита вновь выплыла на сцену и, как в прежние времена (только, само собой, не раздеваясь), отдалась на волю музыки. Под котрадансы Сервантеса и Саумеля она резво кружилась и кокетливо приподнимала подол красной юбки, показывая шелковые и кружевные воланы. Для второго отделения она нарядилась в модную переливчатую зелено-голубую блузку и как бы небрежно надвинула на ухо берет из шотландки с фазаньим пером.

Последним номером программы стала долгожданная «Голубка». Когда Чикита завела трогательную хабанеру, глаза ее увлажнились, а голос дрогнул.

В памяти всплыли лица мертвых и живых близких, оставленных в родном краю, запахи и шорохи навсегда потерянного особняка в Матансасе, — и Чиките пришлось сделать усилие и взять себя в руки, чтобы не погубить блестящее впечатление, произведенное на публику.

Зрители вскочили с мест и разразились аплодисментами, и Румальдо быстро велел Мундо захлопнуть крышку рояля и поставить Чикиту сверху. Оттуда зардевшаяся, окруженная дамами и господами, жаждавшими видеть ее вблизи и урвать автограф, лилипутка ответила на вопросы репортеров. Да, она кубинка и чудом спаслась от испанских солдат, которые сожгли дотла ее дом и убили многих родственников. Пресса восторженно внимала этим выдумкам и записывала, как Чиките удалось укрыться в горах вместе с братом, кузеном и горничной, как она пережила бесчисленные приключения и наконец пробралась в трюм корабля, доставившего ее в страну демократии и свободы. В Нью-Йорке она намерена начать новую жизнь и продолжить успешную карьеру, прерванную войной.

Когда напор ослаб, журналисты вызнали все, что хотели, а гости занялись вином и канапе, Чикита стала прохаживаться по залу в сопровождении Румальдо и месье Дюрана и беседовать с гостями. Медики и скульпторы не скупились на похвалы ее фигуре и дружно заявляли, что из всех известных им маленьких людей Чикита, несомненно, сложена лучше всех[45]. Мундо, чье участие больше не требовалось, присоединился к Рустике в комнатке, послужившей vestiaire[46], и оттуда они тайком наблюдали за ходом вечера.

Лилли Леман была потрясена, когда крошечная артистка заговорила с ней по-немецки. Уж она не преминет сообщить мужу Павлу («Выдающийся тенор Павел Калиш», — подсказал месье Дюран), как много он потерял, отказавшись идти на вечер. Чикита обязательно должна послушать ее в «Валькирии». Любит ли она Вагнера? И, не дав собеседнице рта раскрыть, Леман пустилась в рассказы о том, как гениальный композитор двадцать лет назад выбрал ее из сотен сопрано для исполнения тетралогии «Кольцо нибелунга» в театре, который блаженненький Людвиг II Баварский только что построил в Байройте. Да, в те марафонские дни она потрясла Листа и Чайковского, да что там — самого графа Толстого! Чтобы петь Вагнера, требуются изрядные легкие! Спектакли начинались в четыре часа дня и кончались за полночь. Другие сопрано, бывало, жаловались на излишнюю сложность партии Брунгильды, но она, без ложной скромности, способна спеть три «Валькирии» подряд как ни в чем не бывало.

С большим трудом, под предлогом того, что прочие приглашенные тоже хотели бы поздравить дебютантку, месье Дюран вырвал Чикиту из лап всепоглощающей фрау Леман и подвел к дивану, где сидели Барри с женой и доктор Биллингс, директор Нью-Йоркской публичной библиотеки.

— Я всегда знал, что феи существуют, — воскликнул Барри и поднялся, — но только нынче вечером мне довелось свести с ними знакомство. — И он поцеловал Чиките руку.

Чикита поблагодарила писателя за комплимент и заметила, что была бы счастлива прочесть какую-нибудь из его книг. Барри улыбнулся — по крайней мере, Чиките так показалось: из-за пышных усов рта было почти не разглядеть — и обещал послать ей завтра же подписанный экземпляр «Окна в Трамсе», последнего своего произведения.