— Да. И утром выбирайся тоже через окно, но так дабы тебя заприметил кто-то из слуг или соседей. Что б достовернее звучала твоя история. А моей репутации уже ничего не повредит. Но как же ты не сумел почувствовать в этом Кондратьеве бомбиста? Неужто он настолько хорошо владел собой, раз не выдал себя ни словом, ни делом?

— Вероятно, ему придавала уверенности вера в идею, — предположил я, роясь в вещах покойного мужа Романовой. Он явно был крупнее меня, поэтому мало что из его шмоток мне подойдёт. Да и подойдёт ли?

— Идейный? Ежели идейный, то его надолго сошлют в Сибирь. Польстившегося на деньги дворянина ждало бы менее суровое наказание.

— Это его выбор, — пожал я плечами и хоть гнал от себя всякую жалость, однако всё-таки мысленно застонал, представив исхудавшего, оголодавшего Рыжика по колено в снегу мозолистыми руками валящего дикий лес. Но это действительно был его выбор. Я не забыл те изуродованные трупы в «Де Бержераке».

— Что-то подойдёт? — спросила девушка, кивнув на шмотки.

— Только ежели плащ, а всё остальное будет болтаться на мне, как на самом красивом пугале, — признался я, почёсывая через влажные волосы всё ещё пульсирующий от боли затылок. — Но ладно. Надену что-нибудь, а плащ сверху накину, дабы скрыть великоватую одежду. А уже в доходном доме надену свои вещи, а от этих избавлюсь.

— Ты предусмотрительный, — похвалила меня девушка и следом заботливо предложила: — Давай я избавлю тебя от этих царапин и синяков.

— Буду премного благодарен.

— Ложись на кровать.

Я повиновался приказу Романовой. Улёгся на грудь и серьёзно спросил:

— А что с сектой Серафима? Предлагаю забыть и никогда не вспоминать о ней.

— Мудрое решение, — одобрила девушка, усевшись на мои ноги.

Её руки принялись бродить по моему телу, изгоняя с помощью магии мелкие раны. Настоящее блаженство! Да ещё и кровать такая мягкая, пахнет цветочными духами. Поэтому совсем неудивительно, что на меня накатила волна громадной усталости, унёсшая мой настрадавшийся разум в царство Морфея.

Ночь пролетела, как одно мгновение, а наутро я разбудил Романову, оделся, поцеловал её в щёчку и выбрался из окна с нарочитым шумом и сопением. Мои телодвижения привлекли внимание повара. Тот как раз принимал мешок с овощами у мальчишки, доставившего заказ с рынка. Оба простолюдина тотчас отвернулись, сделав вид, что не увидели молодого господина, выбравшегося из спальни сдобной вдовушки, известной своими амурными похождениями. А я поправил великоватый котелок и быстро пошёл прочь, воровато посматривая по сторонам, словно боялся, что меня заметят и узнают о похождениях вдовы.

Извозчика же мне удалось поймать в квартале от особняка. И он шустро домчал меня по туманным утренним улицам Петрограда до площади Восстания магов. А уже тут я с ним расплатился и вошёл в доходный дом, где ко мне сразу же с двух сторон подскочили два крепких мужика в серых мундирах.

— Никита Алексеевич Шипицин? — строго спросил один из них, буравя меня напряжённым взглядом.

— Он самый, сударь. С кем имею честь?

— Пройдёмте. Вас хотят видеть в отделении полиции.

Я глянул на мужиков в мундирах и максимально правдоподобно возмутился, начав жестикулировать руками:

— По какому праву?! В чём меня обвиняют? Объясните же наконец!

— Вас ни в чём не обвиняют, просто желают поговорить, — спокойно произнёс тот же крепыш, что и до этого вёл со мной разговор. — Пройдёмте, сударь. Незачем устраивать скандал на ровном месте.

Другой мундир сделал шаг, вроде бы желая подхватить меня под руку и вывести из холла. Однако я рыкнул на него:

— Не трогайте меня! Я сам пойду!

— Следуйте за мной, — сказал первый мундир.

Они вывели меня из постоялого двора под брезгливыми взглядами немногочисленных постояльцев, которые в этот ранний час оказались в холле, а потом усадили в чёрную карету с решётками на окнах. Повозка сразу же тронулась в путь. А я закинул ногу на ногу и принялся сверлить возмущённым взглядом мужиков, сидящих напротив. Однако их такими взглядами было не пронять. Проще было заставить смутиться кирпич. На мои вопросы они тоже отвечать не стали, посему внутри кареты воцарилось тягостное молчание. Но вокруг повозки гуляла уйма звуков. И их все перекрывали вопли мальчишки-газетчика, размахивающего свежей прессой:

— …За одну ночь пропал десяток высокопоставленных дворян! Что это? Стечение обстоятельств или работа бомбистов?! Читайте в новом номере «Ведомостей»! Минувшей ночью полиция изловила главаря бомбистов! Летучие отряды рыщут около Жёлтой речки! Что происходит, любезные горожане?! Что теперь будет? Все ответы в новом номере «Ведомостей»!

Один из конвоирующих меня мундиров недовольно глянул на мальчишку, словно тот разглашал тайную информацию. А я подумал, что в этом мире журналисты работают не хуже, чем в моём. Уже все разнюхали. Видать, у них кто-то в полиции на зарплате сидит. Купить, что ли, эту газетку? Мне писец как хочется узнать, что теперь будет. Но, ирония иронией, а дело-то действительно принимает не самый лучший оборот. Пропажу Серафима могут увязать с визитом Кондратьева в его дом, а под таким соусом меня будут трясти сильнее. Всё-таки пропал архиепископ, а не просто изловили бомбиста.

Между тем карета остановилась около серого здания, довлеющего над округой. Кажется, его даже вороны и голуби облетали стороной, а горожане обходили десятой дорогой. По ступеням туда-сюда ходили люди в форме, но порой мелькали и гражданские. Меня завели в здание, и уже тут один из моих конвоиров произнёс с обманчивой мягкостью:

— Сударь, позволите вас обыскать?

— А чего меня обыскивать? — промычал я, сражённый наповал одной-единственной мыслью — револьвер! А потом с облегчением вспомнил, что оставил его у Романовой в старых шмотках. Прям гора с плеч.

— Таковы правила.

— Ну раз такие правила, то обыскивайте. Но раздеваться я не буду, — нехотя разрешил я, всеми силами пытаясь утаить то, что на мне великоватая одежда.

Благо мундиры не стали со мной спорить. Быстро похлопали по моим карманам, погладили по спине, ногам — и, убедившись, что у меня нет ничего колюще-режущего и стреляющего, повели по невзрачным коридорам с пошарпанным паркетом и выкрашенными краской стенам.

Наш недолгий путь окончился около светло-коричневой двери, за которой меня ждал прокуренный, душный кабинет, безусый юнец за печатной машинкой и усталого вида усач за столом. Судя по его паршивому виду, он тут и жил. Под мутными глазами висели чёрные мешки, а землистого цвета лицо осунулось и висело складками, как у шарпея.

— Сударь Шипицин доставлен! — гаркнул один из моих конвоиров так, что у меня аж зуб заболел.

Усач же дёрнул щекой и прохрипел:

— Свободны.

Мужики вышли, оставив меня один на один с усачом. А тот указал рукой на стул и проговорил:

— Присаживайтесь, молодой человек. Меня зовут Гаврила Петрович Иванов, дознаватель второго отделения.

— Никита Алексеевич, — представился я и примостил зад на стул. — По какому поводу меня пригласили?

— Максим Александрович Кондратьев вам знаком? — спросил он, прищурив один глаз.

— Да, это мой знакомый. Мы с ним частенько видимся.

— Ага, значит, частенько видитесь… так и запишем, — Гаврила Петрович кивнул юнцу, а тот бойко защёлкал печатной машинкой. — И как долго вы его знаете?

— Неделю, может, больше, — пожал я плечами. — Он что-то натворил?

— Натворил, натворил… — покивал дознаватель и принялся закидывать меня вопроса. Как познакомились? Что делали при встречах? Что Кондратьев говорил? Как высказывался об императорской власти? Я на все отвечал довольно честно, ведь кривить душой и выгораживать Рыжика не имело смысла.

Юнец же старательно фиксировал мои ответы на бумаге. А вскоре от личности Кондратьева Гаврила Петрович перешёл к моей:

— А что же вы, Никита Алексеевич, жили не под своим именем в доходном доме?