Но Ганеша не спешил соглашаться на «максимально выгодное» предложение шефа ему и Васаби, которую тот уже сто лет как знал (намекая на то, что за предыдущие полгода работы в их тесном коллективе успел изучить её «вдоль и поперёк»), пожить в его старом деревянном доме. Так как уже давно знал от своего низкорослого крепкого напарника, с которым на мини-плавбазе «Залив восток» стоял напротив друг друга «на ножах», вспарывая ровно посередине брюха кетинам и горбушам, чтобы стоявшие далее по конвейеру обработчицы могли извлекать из них ястыки икры неповреждёнными:

– Старый деревянный дом, – задумчиво улыбался Володя, вспоминая дом своего детства, – это такая вещь, которая постоянно разваливается. И где постоянно что-то нет-нет, да отваливается. Так что для того чтобы в нём хотя бы просто жить и не убиться с утра пораньше, спросонья забыв о «ловушках», которые только тебя и ждут, ты должен постоянно его ремонтировать и доводить до ума. То поменять одну из ступенек лестницы крыльца, то давно уже скрипевшую и подгнившую половицу, то ещё один черт знает что! Я только потому и живу до сих пор со своей матерью, а не уехал, как и все мои друзья детства во Владивудсток, только потому, что её дом нужно постоянно ремонтировать.

«И постоянно вкладывать в него средства», – понимал Ганеша, весь рейс представляя (при описании того, как Володя его ремонтировал) дом своих предков.

Который постоянно удивлялся и недоумевал:

– Как так, я из деревни и что-то там постоянно делаю – и с домом и на огороде – не покладая рук, а ты – городской бездельник, который не работает в городе физически, но у меня уже нет сил, а у тебя их хоть отбавляй?

Как будто бы это не он, Володя, прибыл сюда пару недель назад для пополнения экипажа, а Ганеша, проработавший тут уже около восьми месяцев. И до сих пор работает не покладая рук с каким-то непонятным для Володи задором и «молодецкой удалью». Тогда как он сам, за эти пару недель с изматывающим графиком шесть-через-шесть уже успел так устать, что буквально заставляет себя каждый день выходить на смену и работать – он уже это чувствовал – буквально на износ. Тогда как все те, кто также, как и Ганеша, работают тут с начала рейса и не уехали на перегрузчике, уже вообще еле-еле шевелятся во время работы, а во время отдыха передвигаются от каюты в душ, а потом в столовую, словно жуткие зомби.

– В чём твой секрет?

На что Ганеша лишь молча хватал с ленты конвейера самую огромную кетину и вспарывал ей брюхо о вращающуюся циркулярную пилу с излишним усердием, наглядно демонстрируя то, что ему всё нипочем! Ещё! И ещё! Создавая у девушек, которые их потрошили с уже привычным им полусонным ритмом, на конвейерной линии небольшую «пробку». Но уже не объясняя своему напарнику то, что он обладает самым могущественным секретом во вселенной, который он, благодаря Джиневре, подчерпнул для себя из «Тайной доктрины» Блаватской. Максимально доходчиво объяснявшей в своих толстых томах своим будущим – она это понимала – читателям то, что так называемый «Сизифов труд» – это ни что иное, как обычные для Посвященных в тайное знание древних жрецов упражнения по стяжанию в течении сорока дней непрерывных занятий в отдельной, специально отведённой для этого комнате «силы духа», наделяющей твоё тело зарядом практически неисчерпаемой энергии! Что Ганеша проделал в самом начале рейса у себя в каюте, пока судно шло в район лова. И теперь даже во время перегруза в трюме буквально «летал», как смеялись над ним другие матросы, глядя на то, как он чуть ли не бегает по трюму с ящиками. Предупреждая Ганешу:

– Если ты не сбавишь темп, то уже через полчаса «сломаешься».

И очень удивлялись тому, что он всё никак не ломался и не ломался. Даже тогда, когда перегруз через два или три дня заканчивался.

Отвечая на их расспросы:

– В этих ящиках всего по два брикета, а не по три, как я уже привык таскать у себя в организации на судне «Константин Алексеев». В которой я проработал до этого семь лет. И только поэтому я и бегаю тут из-за непривычно малой нагрузки.

Чтобы они наконец-то от него отстали. Даже не пытаясь за ним угнаться. И думали, что это звучит вполне разумно. Недоумевая лишь от того, как он на этой своей «разумности» держится в трюме по два-три дня? Тогда как они уже и после первой смены в трюме чувствуют себя безумно усталыми. Как дураки.

И не догадываясь о том, что он их попросту дурачит! Лишь с улыбкой оглядываясь на них, обгоняя с ящиками.

Не спеша делиться с матросами своим секретом. Так как ещё в начале рейса, как только он откатал Сизифов-камень и почувствовал в себе эту «силушку богатырскую», на него из-за угла раньше уже нападала наивная «жажда просвещения». Но он не смог заставить заниматься этой техникой даже Виталика, которого знал уже сто лет в обед, которого сам же и пригласил в рейс, поселив в своей каюте. А чуть позже и – четвёртого механика. Которому интересно было Ганешу слушать, да, но который так и не смог отказаться есть мясо, моментально «стравливавшее», словно клапан-подрывник, его силу духа. Этот «прибавочный продукт», как заметил бы Карл Маркс. Который начинал в нём уже появляться от даже не систематических упражнений – катания на воображаемый холм воображаемого тобой камня, ощущая его реальную тяжесть и реальную опору о холм твоих ног. И – рук, упиравшихся в этот абсолютно круглый камень (какие в изобилии валяются до сих пор на побережье Кольского полуострова и других близлежащих островов дальнего севера). Что целиком выдавало их искусственное происхождение. Из твоего же воображения. Постоянно ощущая руками его прохладу и шероховатость. И тяжесть, с которой ты закатываешь его на небольшой холм. Что и изобразили древние мастера работы по камню, выбрав для этих целей подходящего размера полутора-, а то и двухметровый в диаметре валун из базальта. Чтобы тебе всё это было легче представить и, закрыв глаза, тут же попробовать позаниматься. Попробовав покатать реальный камень и затем вспомнить это усилие в воображении. Так сказать, для наглядности.

И Ганеша не знал, что и ответить морякам, пытавшихся заманить его в курилку и обо всём об этом поговорить, пыхтя дымом. Ведь они всё равно не захотели бы его понять. А тем более – катать Сизифов-камень. Наивно считая, что поговорка «Сизифов труд» означает – напрасный труд. Как внушили всем на этой планете демоны. Чтобы у них не появлялось конкурентов. На занимаемый ими на их планете «трон».

Да и не любил Ганеша, если честно, курить. Но куда ему было деваться от этих любителей курений, обступивших его вокруг? Взявших его «в кольцо» ближайшего окружения, как в сорок первом. Ведь даже изображая что-то, мы всего лишь будим в себе желание показать то, как это нам, на самом-то деле, не характерно. Что мы всего лишь вынужденно изображали то, как это нам нравится. Год за годом, сдавливая себе этим горло, как удавкой. Чтобы к тридцати трём годам узнать от врача, делавшего заключение в твоей медкомиссии, которую ты вынужден был пройти чтобы продлить право на управление автотранспортом, что это отнюдь не бракованная распечатка флюорографии твоих лёгких на листе бумаги, как ты с наивной усмешкой заявил врачу, исполосованная какими-то тёмными полосками, а что эти самые полоски есть роговая ткань, забраковавшая твои лёгкие. Сделав их тяжёлыми.

– Задыхаешься? – спрашивает врач и что-то записывает.

– Иногда. – вспоминаешь ты, как во время секса с Талией в машине тебе уже почему-то не хватает воздуха. Даже если ты открываешь все окна. Списывая это на летнюю жару.

– Тебе осталось жить-то всего лет пять.

– Всего пять лет?! – теряешься ты. А ты так и не дописал книгу! Так и не выполнив заказ архангелов. Понимая под взглядом врача, что тебя ждёт пожизненный Ад. Самый натуральный! Без всех этих социальных виляний задом в красивые пустые высказывания.

– Ну, максимум, десять. – без тени улыбки добавляет врач. В твою робкую миску ещё одну поварёшку. – И то, если тут же бросишь пить, курить и прочие вольности.