– Я вчера нашёл в себе море.

И теперь у соседей горе.

– Шумит река и голубые ели…

– По дождевой воде спускаюсь с карусели.

Открыли дверь. На утро живы голубые ели-ели.

Втирая елей под шумок реки.

– Сегодня ветер показал лицо.

Я мерил взглядом честное паскудство…

– Я в четверг возвращаю долг,

Ослепив кулаком голубых безрассудство!

– Ну, что ж, неплохо. А вот ещё один: «Пьяная женщина».

– Тащи её сюда, – усмехнулся Зевс. – Сейчас мы с ней позабавимся.

– Пьяная женщина пляшет над городом.

Пьяная женщина – символ уродства.

Пьяная женщина – как в лицо удар молотом!

Пьяная женщина будет бороться…

– Чужда ароматов увядшей культуры,

Как ангел, застрявший в сиянии ласк,

Она – архитектор, дизайнер, натура!

Ей вылижет зад восхищение масс!

– Пьяная женщина – смелые подвиги!…

– В каркасе движений – клок вашей души.

– Пьяная статуя пляшет над городом.

И факел в руке…

– Дотлевать не спешит! – усмехнулся Зевс. – Но ты её недопонимаешь. Это вовсе не женщина.

– А кто же это?

– Андрогин. То есть внутри она девушка, да, а снаружи, как и прежде – юноша. Ставший уже немного женственным. Как и это вовсе не платье, а римская тога. Символ патриция, но не раба. Это не просто символ какой-то внешней свободы, но внутреннее состояние достигшего полного Освобождения от оков майи существа – реального господина своей судьбы. И о, да, это состояние немного опьяняет, – понимающе улыбнулся Зевс той самой – истинно блаженной улыбкой.

– А что, есть разница?

– Это символ ангела, который освещает факелом своего собственного уже чуть ли не рукотворного интеллекта Путь себе и другим. Как Данко – у Горького. А твоё символическое уродство – это то, что выходит у бесов, которые пытаются за ним следовать, наивно понимая для себя свободу как вседозволенность. Со всеми вытекающими. В твои первые четыре строчки. Ведь их свобода есть жажда безответственности и возможности открытого проявления своих деструктивных тенденций. В детстве – истерить и не делать то, что говорят тебе взрослые, убеждая в необходимости делать то-то и то-то. А когда бес уже подрастает – безнаказанно творить произвол и беззаконие: насиловать, грабить и убивать. Причём так, что бы тебе за это ничего не было. Свобода – мечта преступника. Где полиция – твои безусловные враги. А не те, кто мешает вам убивать друг друга. Данная статуя была создана только для того, чтобы плебс и другие преступные элементы стекались в Америку со всего «Старого Света» за лучшей долей.

– Халявой?

– Объявив «золотую лихорадку».

– И народ – хлынул!

– Но по мере взросления иллюзия свободы рассеивается, с годами, как и любой мираж. И ты внезапно понимаешь, что работать надо, в том числе и тебе тоже. Иначе тебе просто не выжить. Как бы ни больно твоим всё ещё детским мозгам было это осознавать.

– В основном – по выходу из тюрьмы, – вздохнул Ганимед.

– Мы только потому и дети для Бога, что мы не только не желаем, но и не можем пока ещё вполне вырасти из детских штанишек свободы и вступить в царство абсолютной необходимости. Как ангелы. На высших планетах. Которые уже всё это понимают и стремятся только к тому, чтобы и бесы тоже это наконец-то поняли и стали развиваться, постепенно обретая самостоятельную сущность. Где цивилизация – наша детская. В которой мы проходим один этап обучения за другим. Не замечая этого только потому, что отказываемся быть серьёзными.

– Это слишком скучно, – усмехнулся Ганимед.

– Для бесёнка, в которого мы всю свою жизнь сознательно продолжаем играть, употребляя спиртное, сигареты, как можно более вкусную еду, соблазняя всё более красивых самок и прочие наркотики, не дающие нам задуматься над тем, кто мы. На самом деле. И перестать играть в эти брачные игры. Проснуться. Вздохнуть и, как змеи, сбросить с себя эту молодую кожу. Начав обрастать более плотной, более соответствующей кожей.

– Мудреца? – оторопел Ганимед.

– А пьяна она, как ты верно заметил, от постоянного экстаза, в котором она уже пребывает. Но, – усмехнулся Зевс, – пока ты не достигнешь этого внутреннего состояния, ты этого никогда не поймёшь. Тебе просто не с чем сравнивать. Когда в голове нет новых данных… экзистенциальных операторов, то и программу твоему рассудку не из чего строить. Чтобы ты смог объективно, но не абстрактно это понять. Когда любые твои действия становятся неким танцем. А речи – гимном.

– Как у тебя? – усмехнулся Ганимед.

– Типа того, – улыбнулся Зевс. – Не даром автором этой статуи был француз. А они и до сих пор кое что в этом смыслят. Их манеры и языковые конструкции до сих пор отдаются у нас в душе глубоким эхом того мироощущения, которого все остальные давно уже утратили в своей погоне за навязанным нам Золотым Тельцом. Безбожно обнищающим волшебный сундук сказочности нашего восприятия. Ну, а тебе, – усмехнулся Зевс, – пока ты не догонишь «Пьяную женщину» в своей эволюции, остаётся в удел лишь – клозетность восприятия. Которую я и воспел в своем «Ас-сортире».

– Но как же тогда так вышло, что символ подлинной свободы всё ещё есть, а смысл её для нас уже навсегда утрачен? – растерялся Ганимед. – Почему мы не становимся столь же свободны, как и раньше?

– Не навсегда, – усмехнулся Зевс. – Ведь в сфере духа нет необратимых реакций. Но всё дело в том, что после так называемой гражданской войны в Америке «Севера и Юга», где правящая элита схлестнулась со своими вассалами, поверившими в силу своих накопленных богатств, наш мир кардинально изменился. Ведь для того чтобы подавить восстание землепользователей Юга элите мира пришлось выбить из под восставших главный оплот их богатства – рабство. Которое было тут же отменено. Хотя бы для того, чтобы афроамериканцы не участвовали в битвах. Так как формально были уже абсолютно свободны. И могли ещё и вести подрывную борьбу на территории противника, если враги элиты жизни пытались, по старинке, заставить тех гнуть на себя спину.

– Ловко это они! – невольно восхитился Ганимед.

– И отмена рабства была не только в Америке, но и по всему миру. Если ты обратишь внимание на учебник истории, то и в России «крепостное право» было отменено в том же самом году, как только в Америке началась война. Ведь Англия была тогда элитой всего мира, и она не могла кусочничать. Если решение принималось, то оно исполнялось по всей территории планеты. Как и законы римской империи соблюдались в любом её уголке.

– Рабства, которое заставляло бесов гнуть спину за миску еды! – в возмущении бросил Ганимед.

– Но внутренне оставаться свободными! – усмехнулся над ним Зевс.

– То есть? – опешил Ганимед.

– Эта война поменяла не только строй нашей цивилизации, но и всю её подноготную. Она вывернула наизнанку всё наше общество, и ещё раз, но уже – в обратную сторону – каждого беса на этой планете.

– Кувырок назад! – потрясённо воскликнул Ганимед. – То самое двойное сальто! Вперед-назад. Не касаясь земли!

– Да, – усмехнулся Зевс. – Тот самый «Кувырок назад» через себя совершил тогда каждый так называемый теперь гражданин. Ведь в предыдущей форме цивилизации её содержанием целиком и полностью было то, что мы понимаем под словом «добродетель». Не как результат, а как способ бытия. Становления. И восхождения в стан ангелов. Но с отменой рабства во главу угла с тех самых пор пришлось поставить слово «свобода». Чтобы рабы по всему свету поверили в этот красивый миф. И никогда уже не смогли обеспечить Америке такой небывалый экономический подъем, что и привел к восстанию одних про-американских элит, против других – про-английских. Исповедующих идеалы фининтерна. После чего добродетель не только была официально отодвинута на задворки, но и стала публично высмеиваться. Как, например, в творениях Достоевского. Тут же, как только закончилась эта война, выпустившего свое «Преступление и наказание». И в творениях Ницше, ровно в том же самом году выпустившего своё «По ту сторону добра и зла». Ничем не обоснованная гениальность которых до сих пор искусственно поддерживается и раздувается.