Которая вначале стала прямо за столом, пока они ещё пили водку, то приставать к ним обоим, вспоминая о том, как ей и Ганимеду уже было с ней очень и очень хорошо. «И не раз!» – усмехался Ганимед. То когда они все уже были в трусах от внешней и внутренней жары, охлаждая себя лишь холодной водкой, готовые уже вчетвером снова пуститься во все тяжкие, Шотландка неожиданно стала пытаться публично их унизить. Говоря, что все мужики – козлы! И прочий бред эмансипации. «Которым нужно от женщин только одно! И ничего больше». «И чего же именно? – настаивал Ганимед на демонстрации. – Не рассказывай, а – показывай!» Пытаясь привить ей азы писательского мастерства. «Не соблаговолите ли вы нам, в конце-то концов, возбужденных от предвкушения, продемонстрировать столь легковесные утверждения?» – попытался неумело сумничать Зевс. А затем и – раздевать их обоих за это ещё дальше и игриво трогать… прямо в душу. Ведь душа давно уже ушла у них отнюдь не в пятки, а именно туда, куда и лезли столь настырно её шаловливые ручонки. После каждой стопки пытаясь с их «душами» позаигрывать. Напрямую. Двумя руками. Перьеворачивая их души, то есть – заставляя их порхать в мечтах! Даже тогда, когда она стала бегать за ними на своих длинных ногах по своей трехкомнатной квартире. Тряся не характерными для мужиков грудями. Пусть даже и – в юбках, которую Шотландка давно сняла. Оставшись в нижнем белье – для наглядности. Уже намекая этим на то, что готова идти и дальше. И, в итоге, лишь порвала им обоим трусы в клочья, желая полюбоваться обнажёнными статуями этих двух внезапно стеснительных Аполлонов… Григорьевых. Которые поняли уже, что кроме рукотворного издевательства над их мужскими достоинствами (столь резко и подчёркнуто независимо она их дергала), ни одному из них с ней ничего уже не достанется. Кроме ударов по заднице! Этими же руками. Ведь она так и не сняла, при Дине, своих трусов.

Но так никого и не догнав, с горяча ударила Дину по лицу. За то, что та, своими полными упрёка глазами, словами и истерикой не дала им всем четверым (или хотя бы – троим!) в этот день совокупиться. С размаху обвинив Дину в том, что она так долго и нудно для Ганимеда с ним развлекалась, пока её мать держала отдел в ГУМе, пару лет насильно удерживая его при себе в качестве продавца и насилуя его за это чуть ли не каждый вечер! Под угрозой увольнения.

– О чём Ганимед мне неоднократно жаловался прямо на этом, вот, полу на твой «мышиный глаз», изнывая подо мной от причинённой ему тобой душевной боли. Пока мы несколько раз пытались тебе за это отомстить!

– Всеми силами, – подтвердил Ганимед, – своей души!

И – ещё раз! Другой рукой.

– За то, что ты пыталась совратить и Зевса! Эту тонкую, чувствительную ко всему безобразному – твоему лицу – натуру. Который тоже мне не раз на это жаловался!

– Но так и остался неотомщённым! – снова пожаловался Зевс. – Ни разу!

– Или ты предлагаешь и с ним тебе за это отомстить? Что ж, как будет тебе угодно! Тем более что я уже не раз замечала, по его глазам, откровенное чувство нескрываемой жажды мщения!

– Всему женскому полу! – подтвердил Зевс. – Которому нужно от мужчин только одно. И ничего больше! – с укором посмотрел он на Дину. Пытаясь напомнить ей о том, как она у себя дома напоила его водкой и попыталась изнасиловать. Сделав ему минет и… поломав их дружбу! Навеки вечные.

И когда на лице у Дины появились слёзы обиды за то, что:

– Всё это было, да, но уже – давным-давно! Ещё до того, как я познакомилась с тобой! Столь близко. И впервые полюбила. Тебя! Всем сердцем!

Ольга уволокла Дину за волосы в спальню, волоча её по красному ковру со всеми её стонами и оправданиями, волочащимися изо рта Дины густым болезненным для их ушей шлейфом, как бьющуюся в её сильных руках визгливую собачонку, закрыла дверь и долго-долго там над ней издевалась, давая ей звонкие – через дверь – пощёчины. Заставляя Дину, поминутно всхлипывая, реализовывать её дикое возбуждение в пастели, своими трепетными касаниями рисуя подлинный шедевр страсти и буйства красок неистовой натуры своей подруги.

Пока Зевс и Ганимед играли в четыре руки на её рояле «Собачий вальс» камышовых енотовидных собак и мешали им сосредоточится друг на друге, угорая над ними во всё горло! Точнее – подруга на подруге. Хотя, надеюсь, уже вполне понятно, кто из них был там друг, а кто – подруга. Снова сегодня доказав Дине, ударами по щекам, что она не какая-нибудь, там, очередная в её жизни Оленька, а натуральный Ольгх!

Так их и не пригласив к себе.

– Опять предав нашу искреннюю дружбу! – во весь голос возмущался Зевс. Чтобы те его слышали. – Эй! Мы тоже хотим с вами немного подружить!

– С обеими!

– Так уж и быть, Дина, тащи сюда свой «мышиый глаз». Я снова хочу взглянуть на мир сквозь призму твоего восприятия прекрасного. Шотландка мне не интересна, я не люблю мужиков.

– Даже если они отращивают груди и носят юбки?

– Ах, вы сволочи! А я уже хотела обоих вас позвать!

– О, в тебе проснулась ревнивая-Ольга! Так это другой разговор, моя царица! Я, как Владимир, должен выбить из тебя всю эту мужицкую дурь! Своим красным-солнышком.

– Тащи свою задницу на наш разделочный стол!

– Знаешь, какое было у меня прозвище в школе?

– Банан?

– Николай-палкин! Как у царя Николая. Догадываешься – почему? Он такой царский. Мои подруги называют его «царский десерт». Спроси у Дины, какой он сладкий! Она продолжала им наслаждаться даже тогда, когда я сделал вид, что сплю. Не желая смотреть на то, как она запрыгнула на Банан сверху. Высосав после этого из него весь крем! И всё никак не могла остановиться, требуя и требуя от него добавки. Языческими методами. Потому что я тогда уже давно уснул

И снова услышали звон пощёчины.

– Никогда меня больше не целуй! Шлюха!

– Да врёт он всё! Он уснул, как только я начала у него сосать!

– Тут же кончив! Во всё горло! Заставив её трубить в мой горн «Утренний подъём»! Пока он снова не встал, как пионер, на всё готовый.

– А у меня она сосала прямо в отделе, пока не было клиентов! В примерочной. Каждый день! Спроси у неё, она тебе это подтвердит.

И снова услышали звук пощёчины.

– Ну, что, вы всё ещё трахаетесь?

– Тогда мы идём к вам!

– В исправительно-колониальных целях? Ко мне! Бегом, марш! А ты, шалава, стой в углу и смотри, как они оба будут меня трахать! Ты наказана.

– «Смотри и завидуй, я гражданин, а не какая-нибудь Шотландка!» – усмехнулся Зевс над ними обеими стихами Маяковского, залезая на Шотландку. Та хотела на него разозлится и что-то заорать, но Ганимед тут же заткнул ей рот… кляпом. Заставив петь горловым пением. В свой горн.

Но Зевс пожалел Дину (минут десять), встал с Шотландки и дал ей слизать свой крем. Пока та делала вид, что его десерт совсем не сладкий. Чтобы снова не получить пощёчину.

От Ганимеда, когда он через пять минут заставил её проделать ровно тоже самое. С тем же кривым лицом.

От того что Шотландка пошла на кухню ловить Зевса, снова бегая за ним по всем комнатам. Как ревнивая Гера. Поймав его лишь в прихожей. И грубо надругавшись. Прямо на полу. С когтями.

Заставив его после этого прямо посреди ночи идти с ней за вином.

На обратном пути ещё раз, прямо на лавочке, отомстив Дине. Пока таксисты полчаса носились мимо. И иногда пи-пикали. Мол, так держать!

(Рекламный ролик)

И допив после этого свального греха на кухне водку, Зевс и Ганимед начали откровенно угорать над ними. И их бессмертным в веках действом. Поклявшись друг другу однажды всё это всенепременно описать! И обстебать! Назвав это не иначе, как…

– «Битва в кальсонах»! – торжественно предложил Ганимед.

И Зевс попытался сделать это в прозе, подумывая даже над тем, чтобы назвать так одну из своих лучших книг, а Ганимед – в стихах:

– Такие прически, как у тебя, носят с позволения близких и по наставлению…

– Мебели в кухне.

– Такую походку, как у тебя, имеют обычно…