На деле только в 1715 году мероприятие по всеобщему просвещению получило серьезный импульс. В каждую губернию делегировались два выпускника Школы математических наук, должным образом владеющих географией и геометрией. В 1716 году арифметических школ было 12, в 1720–1722 гг. их число приросло еще 30. За парту садились дети приказных в возрасте от 10 до 15 лет с прицелом впоследствии пополнить чиновничий корпус. Правило простояло до 1719 года, когда «всякого чина дети, кроме однодворцев» были усажены учиться писать. 2000 детей состояли в этих заведениях по данным на 1720 год. 931 из них был из духовенства, 402 – из солдат, 374 приказных и 93 посадских чада. 53 человека имели аристократическое, дворянское или боярское достоинство. Солдатские же дети могли постигать грамоту в специально заведенных гарнизонных школах. Со временем преподавательский корпус стал наполняться по желанию Морской академии. Таким образом, вся система начального образования контролировалась из Адмиралтейского приказа.

Педагогический инструментарий был богат и отвечал характеру эпохи. Мало того, что за парту сажали не добровольно, но еще и в классах дежурил солдат, хлыстом воспитывавший громких школяров. По мнению государственных мужей, на их поведение плодотворно влияли битье батогами и сажание на цепь в классе.

В 1720 году посадские люди били государю челом: «в помянутыe школы принуждают их высылкою детей их, и держат из них многих в тюрьмах и за караулом, а дети де их от 10 до 15 лет обучаются купечеству и вступают в торговые промыслы и сидят в рядах за товарами, и ныне де многие из них с отцами и с братьями и с свойственниками и с товарищами в отъездах для торгов в дальних городах. А с торговых де промыслов отцы их платят таможенные пошлины и всякие подати и службы служат и ежели де детей их купецких людей повелено будет брать в те школы, то они от торговли и промыслов своих вовсе отстанут и обучиться уже впредь торговому промыслу будет невозможно, а вышеписанной де науке многие из детей их обучаются и сами собою. И чтобы Великий Государь пожаловал их, не велел в выше объявленные школы с посаду детей их имать, дабы оттого в положенных на них податях и сборах таможенных пошлин умаления не было, а им бы оттого в разорении не быть». Духовенству и посадским людям разрешили переводить своих отпрысков в церковные школы либо же обучать их промыслам. С начала 1720-х цифирные классы начинают плавно увядать: по состоянию на 1727 год их действовало всего 28 с контингентом из 500 учащихся детей. Из закрытых из-за отсутствия учеников школ учителя возвращались в Петербург. В 1744 году они прекратили свое существование.

Безусловно, образованность проникала в пределы Царства Русского еще до грандиозных преобразований Петра. Достаточно вспомнить греков Софрония и Иоанникия Лихудов, трудами которых возникла Славяно-греко-латинская академия. Но говорить о формировании полноценной научной, литературной традиций было нельзя, потому что все проникновения носили эпизодический характер. Тем более в допетровской Руси мировоззрение интеллектуала целиком покоилось на глыбе христианского богословия, что кардинальным образом изменилось в XVIII веке.

Имеет смысл напомнить, что книжное дело было на Руси и до Петра. Еще царь Иван Грозный содействовал первым мероприятиям по развитию печати в Московском царстве. Но книжное производство нецерковного характера было большой редкостью в Царстве Русском. Тематику старопечатных изданий представить весьма просто: это вера и ее производные, богословские, наставление нравов, традиционные тексты.

У гражданского книгопечатания до начала XVIII века есть как минимум полуторавековое предисловие. Первопечатные книги, открывшие это предисловие в XVI веке, имели среди себя в том числе и анонимные, Ивана Федорова, Андроника Невежи и прочие. Вторая часть этого предисловия – старопечатные книги, издававшиеся с использованием древнерусского шрифта – ближайшего предка гражданского. Эта группа книг была трисоставной: из церковнослужебного компонента (Октоих, Триоди, Часовники и другие), внецерковного компонента: «Пролог», вышедший в двух томах в 1641–1643 годах (собрание анонимных житейных и моральных статей). «Апостол» и «Евангелие» тоже можно допустить в эту группу, так как выпускали их в том числе и для личного пользования: для самостоятельного чтения и рассматривания. Книг же сугубо светского назначения, предназначенных для воспитания грамотности, которые как раз и представляют третий компонент, было весьма мало, это около 10 букварей, из них два издания В. Ф. Бурцева (1634, 1637), грамматика Мелентия Смотрицкого (1648), книга «Уложение царя Алексея Михайловича» (1649), «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (1649), сочинения Симеона Полоцкого и некоторые другие. Между этим типографским разнообразием, которое едва ли бы справилось с воспитанием просвещенной и прозорливой элиты, присутствовал и посредник, невеликого объема, ставший между старым книжным миром Руси и новым гражданским шрифтом русской Европы: это гравированный на меди лицевой букварь Кариона Истомина (1694), несколько штудий уже начала XVIII века, букварь Федора Поликарпова (1701), арифметика Леонтия Магницкого (1703). Сюда же отнесем мы русскоязычные книги амстердамской печати, на выпуск которых дал свое распоряжение русский самодержец.

Реформа печати, ее оживление, было делом первостепенным по простой причине: чтение книг – наипростейший способ передачи кристаллизованных знаний, а нередко и мировоззрения. Гражданские же книги по самым разным отраслям науки и ремесла – просто неотъемлемые слагаемые в воспитании военной, инженерной и политической элиты. Чтение Псалтири или же Священного Писания, безусловно, полезно в моральном смысле, с точки зрения воспитания личности, но едва ли верно было бы полагаться в строительстве военного дела, флота, инженерных новшеств и в возведении новых городов на людей, чье образование сводилось исключительно к образцово заученным богословским формулам, ибо их компетенций было бы просто недостаточно для решения стоящих грандиозных задач. Страна без гражданского книгопечатания обречена на прозябание в периферийном положении, с закономерным состоянием дел в науке и культуре. Петр прекрасно сознавал следующую отсюда важность типографского дела, из-за чего и приступил к его организации самым решительным образом. Говоря языком государевой грамоты, Яну Тессингу, о котором речь пойдет ниже, нужно было, чтобы русские подданные могли «обучатися во всяких художествах и ведениях». За счет управленческой воли Петра впервые в России организовывалась печать книг по широчайшему спектру именно гражданских тем: по математике, естественным наукам, навигации, градостроительству, военному искусству.

Типографские начинания Петра, надо сказать, имели поначалу вовсе не русскую почву, а, как и многие его предприятия, голландскую. Дело в том, что Петр, распорядившись открыть типографию в Амстердаме, привлек одного из первых негоциантов – Яна Тессинга, человека, выбранного неспроста, а «за учиненные им великому посольству службы». По семейным преданиям фамилии Thessing, Ян познакомился с государем задолго до Великого посольства, то ли в Архангельске, то ли в Москве. Будучи в Амстердаме, Петр просил Яна не разглашать его происхождения (которое по известным причинам урядник Петр Михайлов скрывал во время посольской миссии). Он нередко бывал в доме Тессингов и пользовался значительным их расположением. О визитах в дом этой голландской семьи есть достоверное упоминание в предисловии к «Морскому регламенту». Петр Алексеевич сокрушался в том, что голландское морское искусство того времени в основе своей имело устаревшие принципы. Он приводит фрагмент беседы в доме Тессингов: «Прилучилось быть Его Величеству на загородном дворе Яна Тессинга в компании, где сидел гораздо не весел ради вышеописанной причины (устаревших принципов кораблестроения. – Прим. авт.); но, когда между разговором спрошен был, для чего так печален? тогда оную причину объявил. В той компании был один англичанин, который, слыша сие, сказал, что у них в Англии сия архитектура так в совершенстве, как и другая, и что кратким временем научитися можно».