В домашней обстановке главным предметом одежды становился шлафрок (с немецкого schlafen – «спать», rock – «одежда»), все прочнее входивший в повседневную моду. Носили его бояре и дворяне. Его надевали поверх рубашки и кюлота. Нередко обеспеченные хозяева утепляли зимние шлафроки мехом. Портные в основном шили такое платье из бархата или шелка.

Данный костюм во многом отличался от традиционной русской мужской одежды, кафтана с длинными рукавами, длинного платья из бархата, сверху донизу застегнутого на множество пуговиц, шубы и меховой шапки с высокой тульей и бархатным верхом.

Изменилась и культура женского наряда. На смену консервативным тяжеловесным сарафанам и закрытым рубахам, драпировавшим формы своих хозяек и скрывавшим все неровности и несовершенства фигуры, пришли французские платья. Традиционное древнерусское женское платье было многослойным, широким. Обновленные принципы не терпели всех старых привычек прятать фигуру за многими слоями одежды. За счет модернизированных нарядов с открытыми плечами изменилось к лучшему и положение женщины.

Эти платья выделялись широким и глубоким декольте. Основу костюма составляли юбка, корсаж и распашное платье. Ближе к телу лежала льняная сорочка. Корсаж в талии был сильно затянут, рукава достигали локтя. Дополняла платье широкая юбка. Менялись стандарты красоты: прически обрели локоны, а яркие румяна и белила вошли в набор каждой знатной красавицы. Непременным атрибутом нового наряда был неудобный корсет, который невозможно было надеть без помощи служанок. Он серьезным образом стеснял движения, и многие молодые дамы, непривычные к повседневному ношению таких узких стеснительных новшеств, падали в обморок. Бытует мнение, что корсет еще и ослаблял организм перед лицом заболеваний желудка и легких. В аристократических семьях было принято декорировать его шелком, пуговицами, кружевами, лентами. С витиевато отделанным верхом контрастировала широкая юбка. Она сохраняла форму за счет вшитого каркаса – фижмы, также суровые русские зимы принуждали изнутри утеплять ее ватином.

Внедрять на практике новые модные образы приходилось со скрипом, ибо население Московии с неохотой расставалось с привычными облачениями, нередко игнорируя царские постановления. На городских воротах даже распоряжались вывешивать чучела в новых одеждах, чтобы горожане запоминали, как должно одеваться, а как не должно. Указы повторялись неоднократно, чтобы до самых тугоухих горожан дошли нерадостные вести: надлежит сменить наряд. Небогатым дворянам отвели два года доносить старое платье и, чтобы избежать обманов, специальным образом клеймили его.

Главная петровская креатура – городская среда, ее визуальная, образная составляющая ограждалась от вида старой русской действительности, как то: русского платья и пышных бород. Но, тем не менее, лишенные старомодных образов Московии горожане могли наблюдать устаревшие наряды и длинные бороды на крестьянах, прибывающих в город по делам. Но опять же: въезжать в древнего вида платье и с русской бородой разрешалось не бесплатно: плата составляла 40 копеек с пешего и 2 рубля с конного.

Контраст с традиционным «дресс-кодом» древнерусского мира был разительным. Взгляд горожанина и крестьянина привык к кафтанам с длинными рукавами, длинным бархатным платьям, застегнутым на все пуговицы, шубам, меховым шапкам. Тем не менее петровское поколение впитало и переварило западные коды, адаптировав их под местные сословные реалии. Конструктивно чуждые формы плотно вошли в обиход, насильно вытеснив древнерусские стандарты.

Несмотря на столь кардинальную перемену внешнего вида высших сословий, облик большей части россиян – простонародья – изменился незначительно. Начало XVIII века практически не знает изменений в крестьянском платье. Костюм рядового крестьянина состоял из туникообразной рубахи до колен, с прямыми рукавами, портов и кафтана. Под мышками рубахи находились прямоугольные вставки – ластовицы. На протяжении всего XVIII века россияне-простолюдины избегали бритвенного инструмента. Также большой популярностью пользовались голошейки (особые рубахи без воротника с разрезом слева) и косоворотки. Материалами для шитья были холст, кумач. Порой прибегали к немецкому сукну. Верхняя одежда была разных типов: сермяга, зипун и поддевка. Все три были кафтанами по форме. Обувались крестьяне на протяжении нескольких веков одинаково: принципиальную роль играла их обеспеченность. Бедные довольствовались лаптями с онучами. Такие лапти состояли из полосы сермяжного сукна (длиной до трех аршин), которую обладатель знатной обувки наматывал себе на ногу с пальцев до колена. От зимних холодов крестьян спасали шубные кафтаны, полушубки. Для экстремальных случаев существовали медвежьи и волчьи шубы.

В XVIII веке сколь-нибудь существенных изменений женского крестьянского платья не произошло. Его модуль и принципы оставались верными старинным образцам. Главной женской прической была коса, смазанная квасом. В основном носили рубашки или сорочки с верхней частью, именуемой «обнимкой». Ее шили из тонкого материала. Исподняя же часть выполнялась из холстины. Особые ленты («вздержки») при стягивании собирали сорочку на рукавах и у ворота в сборку. Поверх сорочки носили сарафан и юбку-паневу. Носили также и глухой сарафан – шушун (короткополую шубку, распашную кофту). Шушун чаще всего носили крестьянки преклонных лет. Роль бюстгальтера играл широкий пояс, надеваемый под рубаху или на сарафан. Другими распространенными предметами одежды были шугай (накидка с рукавами) и епанча (без рукавов). Епанча была похожа на пелерину, с меховой опушкой. Непременной деталью женского наряда было что-то короткое, надеваемое поверх сарафана, обязанное прикрывать грудь. От этого обыкновения впоследствии произошел термин «телогрейка».

Острое восприятие атмосферы «последних времен» имманентно русскому средневековому сознанию. Оно неоднократно приобретало большой накал, в зависимости от приближения к знаковым датам разной степени важности. Петровская эпоха, в сущности, была одним из кульминационных моментов, когда эсхатологические ожидания и демонические страхи русского народа сначала обрели причину, а затем выплеснулись в едином порыве. С позиций индивидуальной психологии русского человека виделось, будто бы инфернальные силы вырвались в людской мир и правят бал по своим образцам. Безусловно, мировоззренческий шок среднего русского человека, а тем более аристократического сословия, не имел границ. Общество оказалось в дуальной ситуации: с одной стороны, переступить через волю самодержца, помазанника Божьего, чья власть покоилась на независимом выборе народа после Смутного времени и важнейших религиозных документах, было равносильно погибели. Погибели в прямом смысле, ведь история прекрасно помнит мастерство, с которым подданные Петра, да и сам государь орудовали пыточным инструментом и топором. Сразу оговоримся, что эта кровожадность монарха тоже сказалась на мировоззренческом шоке его современников. С другой стороны, тот самый самодержец, который должен быть заступником православного народа перед Господом и единственным его легитимным властителем, отошел от традиционного, правильного мышления и стал устанавливать противные еретические порядки, крупными горстями черпая их из западноевропейской – пиши равно «латинянской» и «лютерской» – практики. Немудрено, что привыкший верить в свою избранность соборный народ возроптал. Нельзя сказать, что тот ропот был нарочито громок: уши служителей Преображенского приказа различали малейший шепот, посему о Петре-Антихристе пересуживали не повышая голос.

Но когда государя уличали в демоничности, называли Антихристом, всегда упоминали и антихристовых слуг, грабивших, во исполнение пророчества «страну поедавших». Непременно вспоминали и о том, что «ныне по городам везде заставы, и нашего православного христианина в городе в русском платье не пропускают и бьют, и мучают, и штрафы берут».