Петровская политика переиначивания русской жизни по европейским стандартам не могла обойти стороной вопросы частной жизни, увеселений и многолюдных собраний. Иначе бы пропасть между европеизированной индустрией и московитским образом жизни могла стать ужасающе критичной. Особым образом стояла проблема раскрепощения столичной элиты: за материал приходилось брать косное по своей природе старое московское сознание богомольного мира. В планах Петра мерцал уже почти европейский элитариат, с особым набором привычек и ритуалов, с приданными ему царской рукой узнаваемыми и неповторимыми очертаниями. Для полноты картины и завершенности предприятия недоставало только приучить элиты мыслить по-европейски, изъясняться по тамошним канонам и меркам приличия и практиковать заморский этикет.

Простейшим способом выучить нобилитет жить по-европейски был для начала показ того, как можно по-европейски веселиться, проводить время в светской компании. За достаточно простой по своей сути задачей по перенесению западного культурного кода на русскую почву стояла еще и куда более каверзная: спаять в первоначальном единстве и заставить сколько-нибудь складно функционировать русскую элиту, сделать этот социальный институт отчетливо различимым, предсказуемым и управляемым. Предстояло сделать человеческое общение современным и свободным. Здесь же был болезненно задет вековой вопрос: вопрос о положении женщины. Мир старой русской элиты слегка поколебал поднявшийся ропот: предстояло расстаться со столь традиционным образом женщины-затворницы.

Предположительно ассамблеи были скопированы Петром с французской практики. Указ об учреждении новой формы светского общения вышел в 1718 году, а годом ранее государь как раз посетил Францию. С. С. Комисаренко пишет: «Существует распространенное мнение, что идею ассамблей Петр I привез из-за границы, а именно из Франции, где он был в 1717 году. Однако уже тремя годами ранее состоялись первые две ассамблеи, зафиксированные в „Походных и путевых журналах императора Петра 1-го“ в 1714 году. В частности, в журналах имеется запись за март: „В 17-й день тезоименитство Государя Царевича Алексея Петровича, у которого после обеда Господин Генерал, Государыня Царица и все сенаторы были на ассамблее“. В походных журналах за 1715 год также сообщается о двух ассамблеях, организованных Петром I в феврале: „2-го был ассамблей в Доме Царского Величества… 19-го в Доме Царского Величества был ассамблей, и тут были все Министры, такожь и домашние были…“ На вопрос о том, почему из всего многообразия досуга Западной Европы Петр заимствовали именно ассамблеи, отвечает Василий Осипович Ключевский: „…и биржа, и клуб, и приятельский журфикс, и танцевальный вечер. Здесь толковали о делах, о новостях, играли, пили, плясали. Никаких церемоний, ни встреч, ни проводов, ни потчеваний: всякий приходил, ел, что поставил на стол хозяин, и уходил по усмотрению“. Таким образом, выбор царя пал именно на них из-за универсального характера. Их можно считать своего рода агрегатором всех общественных активностей. Еще не в достаточной мере эмансипированный русский аристократ чувствовал себя в этом окружении вполне вольно и мог, не стесняясь никаких условностей, постигать тонкости новых поведенческих правил. А А. Башуцкий о задачах ассамблей пишет так: „Царь желал дать большое развитие общественным увеселениям жителей и приступить к делу, важному в нравственном отношении, к учреждению тех собраний, которыя, под названием ассамблей, служили Петру Великому приятным отдохновением от трудов государственного управления, и в которыя он совершал не менее тяжкий труд, приучал подданных своих к общественности и смягчал их вкусы и привычки. Пересоздав уже многое, Петр чувствовал, что ему предстояло еще сблизить дворян, разделенных предразсудками, поселить в них любовь к удовольствиям благородным, о которых в России мало имели тогда понятия, и совершенно изменить отношения, издавна существовавшие между обеими полами“.»

Сподвижник Петра Павел Иванович Ягужинский отвечал за строгое соблюдение ассамблейных правил. Если ему приходило в голову осушить чарку, то все присутствующие должны были немедленно исполнить этот жест. Число возлияний пересекало все рамки допустимого и стремилось к бесконечности. Если воля Павла Ивановича была плясать «до упаду», то не было оснований сомневаться в том, что после хмельного приказа генерал-аншефа все гости будут танцевать до тех пор, пока вконец не лишатся сил. Все эти проказы распорядителя собраний становились нешуточной угрозой здоровью дворян, пришедших провести время в светском кругу: такое количество алкоголя и физическая нагрузка сказывались на присутствующих соответствующим образом.

Оповещения об ассамблеях прибивали к столбам, что, между прочим, вызвало легкое недовольство иностранцев, привыкших получать индивидуальные приглашения. Собрания происходили три раза в неделю на протяжении всей зимы. О начале ассамблеи возвещали боем в барабаны. Четкой системы распределения повинности принимать ассамблею не существовало, распределялась она генерал-полицмейстером в Петербурге и комендантом в Москве между чиновниками в случайном порядке. Первую же предстояло принять у себя самому государю, 26 ноября 1718 года.

Допускались на ассамблеи только чиновники, приказные, корабельные мастера, а также иностранные матросы в сопровождении дам: «Определяется каким чинам на оныя ассамблеи ходить, а именно: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, тоже знатным приказным; тож, разумеется, и о женском поле, их жен и дочерей». Видеть слуг и крестьян на мероприятии, как видно, не хотели. Даже лакеям и служителям было запрещено входить в апартаменты, ожидая распоряжений хозяина в сенях. Вести себя надлежало в строгом соответствии с утвержденными Петром правилами, касавшимися как гостей, так и хозяев дома. Мероприятие не следовало начинать ранее четырех часов дня и завершать позднее десяти вечера.

Прием был построен максимально либерально, без лишнего церемониала. Хозяину не рекомендовали ни встречать кого-либо на входе, ни провожать, ни потчевать. Прибытие, убытие гостей не имели строгих границ, а зависели лишь от воли гостей. Для удовольствия приносили трубки, шахматы, лучины для закуривания.

Порядок общения на собрании выглядел так: «Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть и в том никто другому прешкодить и унимать; также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь да не дерзает под штрафом Великого орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно».

Неотъемлемой и чуть ли не самой важной частью ассамблей были танцы. Петр, путешествуя по Европе, с большой охотой осваивал все принятые там танцевальные обычаи, которые впоследствии привез в Россию. Неумение танцевать или отсутствие мастерства в этом деле по мере развития ассамблей становилось признаком дурного воспитания. Чтобы освоить все сложные заморские движения, прибегали к помощи первых учителей этого искусства – пленных шведских офицеров. Танцевали менуэт, англез и польский. Кавалеру и даме предоставлялось право самостоятельно выбирать, с кем продолжать танцевать: у Берхгольца мы можем прочесть: «Если же они не желали продолжать менуэт, а желали после него танцевать англез или польский, то объявляли об этом, и тогда кавалеры, желавшие участвовать в танцах, выбирали себе дам; во всех же других случаях дамы выбирали кавалеров».

Плодами новшества стало возраставшее увлечение молодых дворян и бояр танцевальным искусством, о чем можно отыскать строчки в дневнике камер-юнкера Берхгольца: «Нельзя себе вообразить, до какой степени они любят танцы, равно как и здешние молодые купцы, из которых многие танцуют очень хорошо… Русские дамы мало уступают немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости».

В истории общественных увеселений конца XVII и начала XVIII века особняком стоит Сумасброднейший, Всешутейший и Всепьянейший собор. Не существует и не может существовать его однозначной оценки. Мнения как поколения, современного Петру, так и последующих не могли выглядеть одинаковым образом в оценке эпатажного, пропитанного развратом и разгулом царского детища. Существует много разночтений насчет того, имело ли предприятие царя обдуманный характер либо же это был всего лишь плод его противоречивой натуры, часто склонной к вину и развлечениям. Можно считать верной философскую трактовку, когда появление этого дышащего перегаром сборища объявляют тщательно запланированной культурной диверсией. Якобы царь тщательно вычерчивал и взвешивал, как вогнать в агонию старые порядки и очистить умы, и нашел эпатаж и шок самыми эффективными в этом деле.