— Сестрица, голубушка, испить бы мне… Жжет уж очень, — явственно донесся до нее слабый голос.

— Ты не спишь? Давно проснулся? — лицо юной сестры милосердия вспыхнуло ярким румянцем, она, видимо, стыдилась, что уснула.

— С часочек уже, почитай, я любуюсь вами, ангел вы наш! Не бережете вы себя, сестрица наша родная, уж очень около нас хлопочете!

— Почему же ты не разбудил меня? — пыталась было упрекнуть его молодая девушка, подавая стакан воды с вином.

— Как же это можно… Неужели мы нехристи какие и не ценим ваших трудов?! Наше дело простое, солдатское, без воды не помрем… И так уж мы не по заслугам взысканы нашим царем-батюшкой. Что же мы сделали? Первыми же в бою свалились, а нас за это, по его приказу, жалуют, вы за нами ходите, винцом нас балуете, точно господ каких.

— О, святая простота! — раздался вдруг за спиной девушки чей-то голос.

К постели Акинфьева подошел пожилой, но еще достаточно бодрый госпитальный священник.

— Так вот он каков, этот умирающий Акинфьев! И старый Сидорыч туда же: вряд ли, дескать, он оживет! Нет, брат Акинфьев, такие, как ты, никогда не умирают! Дух героя бессмертен!

Долго еще говорил старик-священник. Два часа этой беседы прошли незаметно. С напряженным вниманием слушал Акинфьев батюшку и незаметно для себя перенесся в тот дивный мир, где человек меньше всего живет для самого себя, где истинный герой не замечает и не знает своего героизма…

Наконец батюшка умолк, видя, что Акинфьев тихо уснул и что радостная улыбка скользнула по его страдальческому лицу.

— Спи же, истинный герой! — тихо прошептал священник, осеняя крестным знамением уснувшего Акинфьева.

«Будет жить, несомненно, будет жить!» — радостно твердила про себя сестра милосердия, не спуская глаз со счастливо улыбавшегося больного.

Москва, а следом за ней и почти вся Русь переживала Смутное время. В 1425 году умер великий князь Василий Дмитриевич. На престол, согласно завещанию покойного князя, должен был вступить его сын — юный Василий Васильевич, к которому, кроме Москвы, переходили еще Нижний Новгород и Муром. По-видимому, княжение юного Василия не могло вызвать никаких возражений со стороны других удельных князей: духовное завещание почившего Василия Дмитриевича было ясно, как Божий день…

Но среди самых близких родственников у юного Василия нежданно-негаданно появился соперник. Это был его родной дядя — Юрий Дмитриевич, князь Звенигородский. Не хотелось Юрию уступать племяннику великокняжеский престол, и он стал ссылаться то на право родового старшинства дяди над племянником, то на духовное завещание своего отца — Дмитрия Донского, согласно которому после смерти Василия Дмитриевича великокняжеский престол должен был перейти к его старшему брату — Юрию Дмитриевичу. Завязался горячий спор. Никто не хотел уступить, и с обеих сторон началась подготовка к междоусобной войне. Она длилась целых пять лет, и наконец Юрий Дмитриевич объявил войну Василию.

Настало тревожное время для Москвы. По словам летописца, это было время страшных знамений: от небывалой засухи иссякли воды, выгорели леса, люди задыхались в густых облаках дыма, всюду свирепствовали голод и болезни. При таких обстоятельствах Василий не решился принять вызов и предложил дяде обратиться к третейскому суду — передать дело на суд хана. Предложение Василия было принято, и оба претендента на великокняжеский престол отправились в Орду. Хан Махмет охотно вызвался разрешить спор дяди с племянником. Был собран особый суд из знатнейших ханских сановников во главе с самим ханом. Юрий ссылался на старые родовые обычаи, на завещание Дмитрия Донского. И вот в то время, когда хан, видимо, уже встал на сторону Юрия, дело приняло неожиданный оборот.

— Известно, что солнце больше луны, — произнес Махмет стоявшему пред ним на коленях Юрию.

— Но, царь, и ты больше Дмитрия Донского, — вкрадчиво произнес боярин Иван Дмитриевич Всеволожский, говоривший от лица Василия. — Юрий ищет великого княжения по древним правилам, а наш князь — по твоей милости! Он знает, что княжество — это твой улус, и ты можешь отдать его кому захочешь. Ты отдал свой улус его отцу, Василию Дмитриевичу, а тот, полагаясь лишь на твою милость, предлагал его своему сыну. Шесть лет уже Василий Васильевич на престоле, и ты не сверг его, значит, он княжит по твоей же милости.

Эта вкрадчивая, льстивая речь понравилась честолюбивому хану и решила дело в пользу Василия Васильевича.

— Я же и говорю, что солнце больше луны и что великим князем Московским должен быть тот, кого я уже поставил, — надменно произнес Махмет, протягивая Василию ярлык на великое княжение…

Но Юрий на этом не успокоился. Через несколько лет он неожиданно ворвался с огромной ратью в московские пределы, разбил Василия на Клязьме, а его самого сослал в Кострому, дав в удел Коломну. Юрий занял Москву и объявил себя великим князем.

Но лишь только Василий Васильевич водворился в Коломне, как московские бояре и служилые люди толпами устремились к нему. Пешие и конные обгоняли друг друга, и вся дорога от Москвы до Коломны стала похожа на улицу многолюдного города: вся Москва устремилась к своему законному великому князю.

Понял оставленный всеми Юрий, что ему не удержаться в Москве, и скрепя сердце возвратил ее Василию. Но ненадолго. Скоро Юрий Дмитриевич начал новую борьбу. Василию Васильевичу не посчастливилось и на этот раз: полностью разбитый, он должен был снова искать спасения в Орде. Однако вскоре обстоятельства изменились…

В то время когда Московское великое княжество изнывало от смуты и междоусобиц, Нижний Новгород жил счастливой и спокойной жизнью. Нижегородская область, отдаленная от Москвы, была совершенно чужда каких бы то ни было смут и волнений.

— Наша вотчина принадлежала великому князю Василию Дмитриевичу, верными ему мы и останемся! — говорили нижегородцы, когда и до них достигли столичные вести.

Чуждые обычных в Москве волнений и борьбы, нижегородцы жили самостоятельной и обособленной жизнью.

— И чего мятутся эти псковичи да новгородцы? За какое-то вече стоят! Какое там вече? Был бы хлебушек да супостат-басурман тебя не трогал бы, а то еще вече надумали! Так это бахвальство одно, — говорили нижегородцы.

— Бахвальство, говоришь? А вот услышали бы тебя на вече, проучили бы за твои вздорные, лапотнические речи! — отшучивались другие.

— Сами они лапотники, а не мы! На вече-то своем гоголем ходят… И то не так, и это не ладно. Иван спорит с Кузьмой, а Кузьма с Иваном!..

Такие речи сплошь и рядом слышались среди скромных нижегородцев. Мысль о единой власти уже давно созрела у них не только из-за попыток и стремлений к самостоятельной политической жизни, но именно из-за дальности расстояния, отделявшего их от Пскова и Новгорода.

Знал великий князь Василий Васильевич характер нижегородцев, поэтому со спокойной душой направил свой путь в Орду чрез обширные нижегородские равнины.

Четыре дня уже ехал Василий Васильевич. Наконец он очутился на левом берегу Волги, у озера Желтые воды. Уставший князь решил здесь отдохнуть.

— Ребятушки, езжайте к тому ракитнику! — сказал он своим приближенным, указывая на берег озера, заросший живописным кустарником.

Путники направились, куда им указал князь, и скоро спешились. К ним подъехал Василий Васильевич.

— Видишь, какая здесь благодать, настоящий рай, — произнес князь, остановив своего горячего коня около берега живописного озера. — Вот бы где жить остаться! Забыл бы, кажется, и гордость человеческую, и удел княжеский, и все-все на свете!