— Хорошо, — сказал старец. — Теперь сделайте вот что. Вернитесь на те места, где вы взяли камни, и положите их так, чтобы каждый остался на том самом месте, на каком прежде лежал.

Женщина, которая принесла большой камень, легко нашла то место. Но совсем не то пришлось делать другой. А другая, конечно, забыла все те места, где они лежали, и тщетно ходила, присматриваясь, нет ли каких следов, по которым бы она могла узнать, откуда взяла их. Ничего не сделав, она с тем же полным мешком вернулась к старцу, между тем как другая женщина уже давно стояла спокойно пред ним.

— Все места растеряла, ни одного не могла положить на свое место, — сказала смущенная женщина юродивому.

— Ну, послушай меня теперь, — сказал старец. — Вы шли сюда и говорили о своей жизни. Та осуждала себя и каялась, а ты хвалила себя и превозносилась. А обе вы одинаково грешили, обе набрали равный груз грехов. Бывает даже, что человек, сделавший один большой грех, не так обременен нечистотою греховною, как тот, который не совершал тяжких падений, но постоянно грешит мелкими проступками. Вот большой и тяжелый камень эта женщина подняла, принесла ко мне и, запомнив, откуда его взяла, могла положить его на место: так бывает и с большим грехом. Такой грех сильно тяготит душу совестливого человека и не дает душе покоя. Человек кается, постоянно скорбит, что не сумел побороть искушения, сознание греховности глубоко смиряет его, и он может тогда сказать с царем Давидом: «Беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну». И, быть может, когда грех давно разрешен милосердым Богом, человек продолжает оплакивать его и нести укоры людей.

Не так бывает с мелкими грехами: человек постоянно грешит, но часто и не хочет понять, как дурно он поступает, а между тем эти, неважные по его мнению, поступки образуют греховную привычку. Все меньше и меньше человек видит свои ошибки и живет среди мелких, но нераскаянных и закоренелых грехов, не сознавая своего недостоинства, уверенный в своей правоте, и осуждает других, хотя и тяжко согрешивших, но кающихся грешников. Так и вы, — обратился старец к женщинам. Она совершила в своей жизни большой грех и, идя сюда, каялась, как кается всю свою жизнь. Как тяжелый камень, висит он у нее на шее: она помнит, когда приняла на себя эту ношу и с ужасом вспоминает и проклинает место греха. Видя такое смиренное покаяние, Господь помилует ее и простит ей этот грех. А ты, — обратился он к женщине, считавшей себя чистою, — не имела в жизни таких падений. Но ты не лучше ее, — она, раз поддавшись греху, теперь строго оберегает себя, а ты, точно не боясь согрешить, живешь в небрежении. А сколько у тебя мелких грехов — и не счесть. Принимая на себя тот суд, который принадлежит одному Богу, ты судишь и рядишь людей: тот не гож, другой еще хуже, третий не ладен. Как делают язычники, ты предаешься глупым гаданиям. Упадет у тебя со стола нож, ты кричишь: гости едут! Верно, едут на твой крик гости. Да какие? Враги, дьявол к тебе едет. Не так, родная, надо жить. Натворишь ты за день грехов, которых по гордости и за грехи не считаешь, и до ночи их забудешь. Не перечесть всех твоих грехов, и, заставь тебя теперь припоминать, объяснять, чем грешна, так их у тебя так много, что и сама не упомнишь, как и когда грешила. И тянут они тебя к низу не менее грузно, как тяжесть одного смертного греха. Все мы грешны, все окаянны. Все погибнем, если не помилует нас неизреченное милосердие Божие.

Конечно, такое наставление произвело благотворное действие на обеих женщин: смягчило горечь раскаяния одной и смирило другую.

Шла к святителю Тихону на богомолье одна женщина, гонимая свекровью. Невзлюбила ее свекровь, гнала, унижала, томила работой и постоянно укоряла, так что ей житья не было. Нрава была она кроткого, тихого, никому не перечила, все сносила, только иногда украдкой плакала.

Идут себе богомольцы медленным шагом, и сзади всех понуро бредет молодая женщина. Идет она и видит вдруг: лежат на земле четки. Она их подняла. Стали путники подходить к городу, выходит им навстречу Антоний Алексеевич и говорит этой женщине:

— Тебе, смиренная раба Божия, святитель Тихон четки послал. Ведь это из его раки четки, с его нетленных ручек.

И сама женщина, и ее спутницы были поражены словами старца и в смущении направились к монастырю.

Когда с трепетом подошли они к раке святителя, гробовой иеромонах спросил:

— Откуда у тебя эти четки?

Женщина рассказала, как нашла их на дороге и что ей говорил Антоний Алексеевич.

Для проверки этого рассказа иноки подняли пелену с мощей и, действительно, тех четок, которые лежали раньше на руках не было. Тогда поняли, что святитель чудным образом послал утешение женщине, которая ни от кого в жизни не видала добра, и вместе с тем вразумил тех, кто особенно ее преследовал.

Утешенная женщина отдала четки, и после горячей молитвы святителю, успокоенная и облегченная душой, вернулась домой.

Вообще же обыкновенно Антоний Алексеевич говорил коротко, и каждому именно то, что нужно.

Часто находился он как бы в неземном настроении духа, был необыкновенно кроток, послушен и обходителен.

— Сударик мой, — с теплою ласкою говорил он обыкновенно людям, приходившим к нему с горем: — я ничего: — так Бог дал; знать, так мать тебе обрекала.

И от этих простых слов становилось легко и отрадно на сердце. То было действие посланного ему дара утешения.

Но были времена, когда его видали беспокойным, несговорчивым, даже грозным. Видно было, что он вел тогда борьбу с духами злобы. И тогда ночи проводил он без сна, целые недели без пищи и питья. Он с длинною палкой в руках ходил или бегал по монастырю, точно выгоняя кого-то, с криком:

— Эк их нашло сколько!

В такое время сверкающий как молния взор его проникал в душу, и он беспощадно обличал людей, не разбирая ни звания, ни положения.

В один из ноябрьских дней Антоний Алексеевич в самом тревожном состоянии духа бегал по монастырю и пел: «Вечная память», а к полудню посреди монастырского двора стал слезно молиться, произнося: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего!» Когда после трапезы у него спросили, о ком он молится, он ответил:

— Как же не петь, братцы, вечную память. Ведь в Таганроге к морю-то упал большой столп.

Через некоторое время пришло известие, что в Таганроге скончался Император Александр I.

За несколько лет до открытия мощей святителя Тихона, говоря с одним монахом, Антоний Алексеевич, изменившись вдруг в лице, громко воскликнул:

— Сколько народу-то идет. Видимо-невидимо! Один только Господь это знает и моя душенька.

На вопрос монаха, куда этот народ идет, отвечал:

— К Оське в яму.

Ямою он называл пещеру, где лежал святитель Тихон до прославления, а Оською — иеромонаха Иринея, около 50-ти лет служившего при гробе святителя.

Один чиновник из министерства был оклеветан и лишен должности. Ездил он оправдаться в Петербург, но бесплодно. С горя он запил. Однажды мимо его дома проходит Антоний Алексеевич и говорит:

— Полно тебе бражничать! берись-ка за дело. Бог о тебе не забыл.

На следующий день чиновник получил бумагу, утверждавшую его в его прежней должности.

Приехал в Задонск, еще до прославления святителя Тихона, один мирянин. Когда он выходил из пещеры святителя, к нему подошел неизвестный тогда посетителю Антоний Алексеевич и строго сказал ему:

— Давно, давно тебе пора прийти сюда. Я все тебя ждал!

На вопрос, кто он, Антоний Алексеевич сказал:

— Незачем тебе этого знать. Но я знал тебя, когда ты жил еще на севере в большом каменном доме. Ты тогда дал обещание прийти сюда. С тех пор я все ждал тебя.

Поразило посетителя это слово. Действительно, когда он учился в Петербурге в кадетском корпусе, он, чувствуя тщету мира, дал себе слово стать монахом. Но впоследствии обстоятельства задержали исполнение его намерения. Под влиянием слов Антония Алексеевича он немедленно просил настоятеля принять его в число братии. Впоследствии он сам стал истинным подвижником. Его имя — о. Нафанаил.