Побои, принуждения, насилие — последние вещи, в которые я бы хотела посвящать моего ребенка. Он достоин лучшей жизни, которую я обязана ему обеспечить. Во что бы то ни стало.

С моей стороны было бы предательством по отношению к нему и к себе самой, если бы я не защищала его от всего этого. Если бы он рос в таком мире, я бы была не в состоянии обеспечить ему достойную материнскую любовь. Я чувствовала дикую любовь к малышу, которого еще не было. Та пылинка на экране аппарата — все, что у меня было. И я знала, что это мой ребенок. Несмотря на все чертовы трудности. Я пройдусь по углям, но добьюсь для малыша лучшего.

И поборюсь с его отцом, если того потребует судьба. Он мог воздействовать на меня, но наш малыш — неприкосновенность. Уничтожу, сотру с лица земли, но не позволю навредить частице моего сердца. Моей настоящей душе.

Дни реабилитации в больнице стали для меня самой настоящей пыткой. Бесконечные катетеры, болезненные массажи, сдача анализов, строгий режим и полное отсутствие личной жизни — вот мои спутники на время пребывания в этом элитном аду. Я не могла толком есть, не могла расслабленно спать, не знала, как избавиться от назойливых врачей и медсестер, которые буквально прожигали меня насквозь своими взглядами, полными сожаления.

"Боже мой, зачем все это сочувствие? Не нужно меня жалеть! Я жива и практически здорова! Это все, о чем только могла мечтать жертва автоаварии!" — каждый раз мыслила я, когда в очередной раз какая-либо работница клиники чуть ли не в слезах говорила мне о том, что я обязательно поправлюсь, что впереди только лучшее.

Мучили мысли о том, что наверняка, как только я встану на ноги окончательно, частная клиника выставит мне счёт вы несколько миллионов рублей. Потому что такой тотальный, целостный и временами дотошный уход не мог стоить копейки.

И пусть тогда я не удивлялась своей безответственности, но мне было все равно, что я не смогла бы заплатить дорогостоящее лечение. Взяла бы кредит, продала бы квартиру, уехала бы в Сызрань, черт возьми. Я была готова пройтись по углям, чтобы спасти своего малыша.

И пусть он пока не понимал, я чувствовала материнским сердцем: он герой. Герой, что смог пережить все те страшнейшие преграды, что нам поставила судьба. Крошка, а уже такая смелая.

Необходимые процедуры забирали все жизненные силы, но я только и думала о здоровье ребенка. Плевать, насколько сложно будет отойти от всех прошедших трагедий. Главное, чтоб мой малыш был здоров.

Тема моего ребёнка стало священной для меня. Вечерами я часто сидела у тебя в палате и разговаривала с животом, надеясь, что он меня слышал. Я размышляла, каким он вырастет, в конце концов, мальчик ли это или девочка. Сотни вопросов терзали каждый день, и я с упоением была готова ждать на них ответов.

Пусть у меня не было толком беременного животика, я с придыханием смотрелась в зеркало, наблюдая хотя бы считанные миллиметры роста. Я трогала кончиками пальцев низ живота и таки ощущала прилив тепла в собственной раненной душе. Любовь наполняла меня каждое мгновение. Она была в каждом уголке моего тела, в каждой клеточке мозга.

— Здравствуй, милая Виктория! — заглянула в палату врач, что все это время вела меня. Она, точно солнечный луч, улыбнулась во все тридцать два сияюще и искренне. Мои щеки слегка запылали от такого теплого приветствия. — Как у вас дела? Кости не ломит? Таблетки пьете?

— Пью, Александра Николаевна, пью! — рассмеялась я, но скорее от усталости. — Глаза в последнее время очень красные, голова ноет, но кости, кстати, почти не беспокоят.

— Почти? — обратилась с острой скептикой женщина. — Виктория Андреевна, вы мне, пожалуйста, не врите! Чем быстрее вы вылечитесь — тем быстрее покинете сее чудесное заведение!

Конечно, на деле все было не так гладко, как я говорила Александре Николаевне. У меня адски болели ноги, кружилась голова, а токсикоз в последний неделю и вовсе жизни не давал — вся съеденная мною еда отторгалась организмом в течение часа. Но мне настолько не хотелось оставаться в клинике дольше, что я была готова на откровенную ложь.

— После операции шрамы не вызывали внимания, гематомы сошли, кровоподтеков не обнаружила, — позитивно продолжила я, хотя на деле ощущала на редкость жуткую тошноту. С утра отважилась позавтракать, но увы, инстинкты не обманешь — овсяная каша с рублеными злаками, кусочками персиков в карамели и грецкими орехами не суждено было достаться малышу. Скорее злобному бочку унитаза.

— Тебе точно не нужны дополнительные осмотры, встречи с главным врачом, профилактика в конце концов?! — забавно возмущалась доктор, но мне было не до смеха. Срочно в туалет, иначе я зафонтарирую не хуже парка Сокольники летом.

— Абсолютно точно, — прочистив горло поняла, что в запасе было не больше трех минут. Дальше я терпеть не смогла бы. — Александра Николаевна, я сегодня так устала. Можем вечером поболтать, а я пока подремлю часик.

"Ну или создам работы канализационным трубам".

Она помешкалась, но все же ушла. Как только дверь закрылась, я побежала в ванную, даже не закрыв за собой дверь. Держала волосы, чтобы не испачкались. Дала волю себе, и меня стошнило. Я посмотрела на себя в зеркало, где отражалась девушка в трусиках и лифчике, с мокрыми волосами, стекающими по плечам.

Самочувствие было так себе, но после аварии я отошла, травмы вылечены, а остальное прямое влияние беременности на организм. Я, конечно, не ожидала, что буду выглядеть как фотомодель, но и такой я не была. Конечно, это не самое приятное, когда меня тошнило, когда не могла есть по несколько суток, но зато теперь у меня есть что-то, о чем можно говорить, как о маленьком счастье. И все испытания определенно того стояли.

После аварии многие травмы требовали серьезного ухода, а я была обязана выходить на работу ещё несколько недель назад. Только я вот понятия не имела, как должна объяснить боссу причину своего отсутствия.

Он не являлся частью моей души. Мы больше не родные люди. И посвящать его в те трагедии, те переживания, что я успела перенести, пока он мирно развлекался с женушкой, а может и вовсе снимал девиц на ночь, а после уходил, не касались его ни коем образом.

Я не собиралась говорить Антону о беременности. Ни до родов, ни после. Весь этот путь мне предстояло пройти самой, надеясь только на себя. Ведь, как ни крути, слова Светы засели у меня в голове мертвыми осколками.

Боялась за жизнь малыша, если босс узнал бы о его существовании. Ведь ему запросто могло бы снести крышу так же, как это происходило со мной. Только если себя я разрешала трогать, моего ребенка я не позволю трогать ни единой живой душе.

А в том, что босс может узнать про него, я была абсолютно уверена. Именно поэтому я не видела другого выхода, кроме как вернуться в Москву и разорвать с ним этот чертов договор, из-за которого все началось.

Но, чтобы вылететь в Москву первым рейсом, мне нужно было со всех ног удрать из этой клиники, купить билет, съездить в ту самую квартиру, в которой я жила все это время, собрать все вещи к переезду, возможно, затронув третьих лиц, ибо сама я это никогда бы в жизни не дотягала. И только после всего этого можно ехать в офис и увольняться к чертям в новую, здоровую и адекватную жизнь.

Ещё несколько дней я вела себя как самая примерная пациентка, этакая отличница в мире этой клиники. А после всех испытаний я изъявила желание все-таки выписаться и уехать восвояси. По этому поводу даже собрался консилиум из врачей, где где они подробно обсуждали цикл моих месячных, период срастания переломанных костей, насколько я эмоционально стабильна и многие другие интимные подробности моей жизни, которые стали доступны практически всем работникам больницы.

Для них у меня было приготовлена отдельная легенда. На самом деле у меня был богатый и очень любящий муж, который не хотел раскрывать своего настоящего имени из-за общей безопасности нас и ребенка. И он часто мне звонил и писал, спрашивая о моём самочувствии.