Марина осталась в машине, только поправила зеркальце и через него следила за медленно удаляющимся Коринтели.

Рамазом владело неистовое желание излить кому-то душу.

Подобное чувство много раз накатывало на него, и он, доходя до отчаянья, громко разговаривал сам с собой.

Самое удивительное, что он несколько раз жаловался тому, в ком его мучения вместо сочувствия вызывали удовольствие. Он понимал, что делится с врагом, и все же жаловался. Жаловался потому, что в такие минуты никого другого не было рядом. Сердце просило снять с него камень, напряженные нервы требовали разрядки.

А теперь?

Теперь он остался один. Рядом нет человека, которому можно было доверить хотя бы сущую мелочь, не говоря уже о тайне, принадлежавшей не ему одному.

И о какой тайне!

Мог ли он заранее знать, что последует за раскрытием этой тайны перед лицом общественности или власти?

Оставшись в полном одиночестве, он понимал, что обязан хранить ее в глубине души, понимал, но временами его охватывал страх, что однажды он во всех подробностях выложит ее кому-то.

Вот только что его подмывало открыться во всем Марине. Соблазн был велик, но он вовремя одернул себя, вовремя покинул машину. Он старался перевести мысли на что-то другое, и ценой огромного нервного напряжения ему это удалось.

Настроение выправилось, на душе полегчало, он вспомнил, что в машине сидит Марина.

«Может быть, я полюблю ее, может быть, она спасет меня и избавит от душевной опустошенности…»

Рамаз выбросил окурок и повернулся к машине.

Марина Двали не отрывала от зеркальца глаз. От нее не ускользнуло ни одно движение Коринтели. От сердца женщины отлегло, когда по бодрым, энергичным шагам и по выражению лица она поняла, что Рамаз справился с каким-то тяжелым душевным волнением.

— Прошу прощения! — весело сказал он спутнице, садясь за руль.

Зал ресторанчика был почти пуст. Только за двумя столиками в молчании обедало несколько человек.

Рамаз предложил устроиться на веранде. Марина заколебалась.

— Решайся, тебе же так не хотелось попадаться на глаза знакомым.

— Хорошо, пойдемте на веранду!

Пока Рамаз заказывал официанту, Марина смотрела на гору. Огромное облако окутывало ее вершину.

— Что будем пить? — услышала она голос молодого человека.

— Что вы сказали? — не вдруг поняла задумавшаяся женщина.

— Я спрашиваю, что будем пить?

— Все равно. Я больше одного бокала не пью.

— Бутылку шампанского и льду, — повернулся к официанту Рамаз. — В жару лучше всего шампанское, не правда ли? — пояснил он, когда официант отошел.

— Да, разумеется, хотя мне абсолютно все равно. Я уже сказала, что больше одного бокала не выпью. А ты пей сколько хочешь.

Ее обращение на «ты» поразило Коринтели.

— Уже на «ты» перешла?

— Не ты ли с первой минуты принялся «тыкать»?

Рамаз засмеялся.

— Над чем ты смеешься?

— Ты семь лет говорила мне «вы», поэтому меня так задел о твое «ты».

— Семь лет?! — снова обиделась Марина. — Ты сегодня не в ладах с юмором. Или я не понимаю стиль твоих шуток.

— Махнем на все рукой. Сегодня ты обязана выпить.

— Я не пью, я вообще не люблю пить.

— Я знаю, что ты любишь пить!

— Что?

— Ананасовый ликер.

— Откуда ты знаешь? — изумилась Марина.

— Тебе хочется, чтобы я рассказал все до конца. Что же, только не перебивать! Итак, ты любишь ананасовый ликер. Вот я вижу стоящий в углу торшер. Внизу у него есть бар. В нем стоит бутылка ананасового ликера. Ты берешь ее, идешь к югославскому серванту, достаешь из него три бокала. Три высоких, на тонких ножках бокала. Подходишь к холодильнику, достаешь лимон, режешь его на доске с русским орнаментом…

Рамаз задумался. У него снова набухли жилы, на лбу и на висках местами выступил пот.

Марина в испуге и изумлении не сводила глаз с его напряженного лица. Страх и любопытство владели ею.

— Вот ты подходишь к холодильнику, достаешь кубики льда, по одному бросаешь в бокалы, наполняешь их ликером и говоришь. Стоп. Кому ты говоришь?.. Да, за столом вас трое — ты, твой супруг и… Прости, не могу разобрать, кто третий… Одно ясно, это — мужчина преклонного возраста. В углу вижу большую керамическую вазу, в ней — камыш или бамбук.

— Рамаз! — воскликнула Марина.

— Постой, не мешай! — Несколько капель пота, скатившись со лба Коринтели, упали на стол. Сильнейшим напряжением памяти он старался представить до мельчайших деталей какой-то далекий день. — Уже вижу. Твой гость — академик Георгадзе. Твой муж Гиви вырядился в тренировочный костюм. Костюм красного цвета. Ты долго умоляла его одеться поприличнее, ведь сегодня в гости к тебе придет директор. Он не поверил. Вернее, терзаемый подозрениями, нарочно оделся так вызывающе. Он неприязненно встретил академика. Не улыбнулся, угрюмо стиснул поданную руку. Я ясно вижу — он ревнует тебя к престарелому академику. Во всяком случае, ему не по нраву приход начальника супруги.

— Рамаз! — громко и умоляюще вырвалось у Марины Двали, и она тут же оглянулась по сторонам, не слышал ли кто ее возгласа.

— Что нужно старому академику у тебя? — продолжал Коринтели, делая знак женщине, чтобы она не мешала ему. — Кажется… Кажется… Конечно, ошибки не может быть, он принес тебе новую работу, чтобы ты ее перепечатала, ибо никому, кроме тебя, он не доверяет ее печатать, хотя и тебе не доверяет. Он подсел к тебе и сам диктует текст…

— Рамаз, мне страшно!

У Марины сорвался голос, глаза наполнились слезами. Взгляд ее начинался не от зрачков, а из какой-то глубины за ними.

— Он сидит близ тебя! — продолжал Коринтели, будто не слыша умоляющего голоса женщины. — Ваши колени иногда соприкасаются. Ты вся ушла в работу и не чувствуешь прикосновения колена старика. А академику уже все едино, женского колена касается он или ножки стола. Вижу твоего мужа — видный, крепкий, симпатичный на первый взгляд, но ограниченный и обойденный интеллектом малый. Озлобленный ревностью, он расхаживает взад и вперед по кухне. Смалит сигарету за сигаретой. От острого взгляда академика не укрылось бешенство твоего супруга, но он не принимает его близко к сердцу. Спокойно и четко диктует тебе текст. Слышу звонок телефона. Трубку снимает твой супруг. Ты продолжаешь печатать, однако обратилась в слух, стараясь по ответам мужа понять, кто и зачем звонит. Твой муж вдруг прикрывает ладонью трубку и кричит тебе: «Марина, через десять минут мы должны выходить!» Академик не слышит. Кипя от злости, твой Гиви орет: «Марина, извинись перед уважаемым академиком, через десять минут нам выходить!»

Ты сгораешь от неловкости, у тебя вспыхивают щеки. Ты допечатываешь последнее слово. Точка. Ты в растерянности — что делать? Георгадзе и бровью не ведет. Ты теряешься в догадках, слышал директор или нет громогласную, нарочито подчеркнутую фразу Гиви. Твой муж топает к гардеробу, снимает костюм и уходит на кухню переодеваться. Академик помалкивает, упрямо уткнувшись в листки. От неловкости ты готова сквозь землю провалиться. Вдруг академик снимает очки, собирает листки и кладет их в свой тяжелый портфель. Потом неторопливо поднимается, подходит к столу, берет стакан и пробует ликер. Отпивает один глоток и спокойно говорит, что на сегодня достаточно. Снова звонок телефона. Из кухни в одних трусах выскакивает твой благоверный и хватает трубку. От стыда ты не можешь выдавить ни слова, с тем и провожаешь директора до двери. Твой супруг, разговаривая по телефону, намеренно поворачивается к вам спиной, не обращая внимания на уходящего гостя.

— Перестань! — вскочила на ноги Марина.

Рамаз поднял голову. Глаза его были мутны, будто он ничего не видел — ни возвышающейся над ними горы, ни домов, ни Марины. Перепуганная женщина схватила его за руку, надеясь, что ее прикосновение разбудит его и вернет на землю.

И в самом деле, прикосновение Марины как будто сняло напряжение и отрезвило Коринтели, возбужденное лицо его сразу успокоилось, опали вздувшиеся на висках жилы, на губах появилась улыбка, мутные глаза посветлели.