— Спасибо! — неловко поблагодарил Рамаз.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал в ответ парень, — отойдем-ка на минутку.

Незнакомец взял Рамаза под руку, отвел в сторону и вытащил из кармана пачку денег.

— Я не знал, что встречу тебя. Пока отдаю две тысячи. Остальное, если хочешь, занесу завтра.

Рамаз оторопел.

— Бери, бери! Игрок должен уметь и проигрывать, и платить. Как скажешь, хочешь, остальное завтра занесу.

— Заметано. Если сможешь, приноси. Мне сейчас деньги позарез нужны, — сказал Рамаз, поражаясь собственным словам.

«Боже мой, когда такая фраза запала в голову?»

— Завтра позвоню в восемь. Ты дома будешь?

— Дома. Только чтобы не ждать.

— Ну, всего!

Коринтели положил деньги в карман, подошел к такси, помог сесть Лали, потом сел сам. Машинально потрогал оттопырившийся карман брюк.

«Итак, две тысячи!» — с удовольствием произнес он про себя и обнял девушку.

— Сначала в ванную, приму душ.

— Не надо, терпений лопается.

— На две минутки, Рамаз, умоляю!

В ответ Коринтели расстегнул на ней платье и поцеловал грудь.

— Постой, не порви, сама сниму.

Через минуту они были в постели. Рамаз отшвырнул простыню и набросился на девушку.

— Осторожней! Больно! Ты что — ошалел?!

Но он, ничего не слыша, страстно целовал шоколадное, крепко сбитое тело. Лали нравились его сильные, мускулистые руки. Длинными пальцами она нежно гладила закрывшего глаза любовника. Хриплое дыхание одурманенного блаженством мужчины временами заглушал нежный, страстный стон девушки.

Проснулся он поздно.

Открыл глаза.

Не мог понять, где он.

Заметил на столе две пустые бутылки из-под шампанского.

Сразу все вспомнилось.

Лениво приподнялся, голова трещала.

Вчерашняя ночь промелькнула перед глазами. Рамаз поежился от удовольствия. Пожалел, что отпустил Лали.

Один стакан — Лали! — был полон. На блюдечке лежали три дольки шоколада.

«Господи, сколько же я выпил!» — подумал он вдруг.

Встал, прошел в ванную и пустил холодную воду. Как приятно! Замерев, стоял он под душем. Сначала холодная вода заставляла вздрагивать, затем оживила, вернула телу энергию.

Перед глазами встали вчерашние сцены. Он почувствовал, что его опять тянет к загорелому, упругому телу, и опять горько пожалел, что отпустил Лали.

Вдруг он вспомнил о деньгах, врученных черноусым незнакомцем.

Наскоро вытерся, подбежал к шкафу, проверил тот карман брюк, где, по его предположению, находились деньги.

«Интересно, в самом деле две тысячи?»

Пересчитал. Ровно две.

«Игрок должен уметь проигрывать и платить», — вспомнил он слова незнакомца, и на душе стало пасмурно.

«Кем же был Рамаз? В какую драку ввязался? И где мой („мой!“) пистолет? Почему Лали сказала, что в Тбилиси многие знают немецкий, но никто не ожидал, что его знаю я? Кто такой, в конце концов, Рамаз Коринтели? И сколько еще должен мне („мне!“) черноусый?»

На сером фоне затуманенного похмельем сознания снова замельтешили вопросительные знаки, похожие на высыпавших из траншеи солдат, которые пригнувшись упорно бегут вперед.

Внезапно все сгинуло, и спину Рамаза снова прожгли два лазерных луча, бьющие из безжизненных, как линзы, глаз молодого человека, стоявшего перед зданием «Зари Востока».

Рамаз Коринтели проснулся в пять часов утра. Вернее, не проснулся, а, странно вскрикнув, вскочил на ноги. Некоторое время он бессмысленно озирался вокруг, затем понял, что все было сном, диковинным, жутким сном. Он видел себя на мельнице, на старой водяной мельнице. Смутный свет луны, брезживший через открытую дверь, призрачно озарял щелястое дощатое помещение. Он сидел один и старался подобрать музыкальное сопровождение неровному ритму коника[3]. Больше всего к милым с детства постукиванию коника и прерывистому скрипу жерновов подходила «Хабанера» Бизе.

И вдруг все стихло. Оборвался звук коника. Захрипев, как умирающий человек, остановились огромные круглые жернова.

«Что стряслось?» — удивился Рамаз и, выскочив наружу, подбежал к покатому деревянному желобу. На мгновение он оторопел, страх коснулся его холодной рукой. В мельничном желобе вода остановилась. Река спала глубоким сном. Ему показалось, что вместе с водой у него остановилось и сердце. Кровь выцеживалась из мозга и свертывалась в жилах. Кто-то неведомый, будто компрессором, нагнетал в голову холодный влажный воздух. Коринтели в отчаянии схватил свое тело и потряс его, как остановившиеся часы. Припал ухом к безжизненной груди. Ни звука. Охваченный ужасом, он изо всей силы затряс тело, затряс так неистово, что сам испугался, как бы оно не распалось на части и не рассыпалось по земле. Снова прижал к уху бездыханную грудь, до предела напрягая слух. Сердце застучало, застучало медленно, тяжело, но все-таки застучало. Именно тогда он закричал, то ли от радости, то ли от безысходности, и вскочил. Придя в себя и убедившись, что все пережитое было только сном, снова лег в кровать.

Однако заснуть не удалось. До семи проворочался в постели. Потом, убедившись, что сон не придет, встал, побрился, умылся и сварил кофе.

Сел за стол. Дипломный проект был уже написан. Точнее, он наскоро восстановил одно из исследований, ныне находящееся в директорском сейфе на одной полке с «Пятым типом радиоактивности». Сейф стоял в кабинете директора института. Рамаз понимал, что по своей научной ценности его исследование в сто раз превосходит необходимое для диплома. С таким исследованием можно шутя защитить докторскую диссертацию. Поэтому он намеревался, если университет даст свое «добро», до конца января сдать экзамены за три оставшиеся курса и превратить защиту диплома в защиту кандидатской диссертации. Он был твердо уверен в успехе и понимал, что это будет первой сенсацией на заре его новой научной карьеры.

Исследование, объяснявшее механизм прерывистого теплового радиоактивного излучения из созвездия Геркулеса, было завершено академиком Георгадзе год назад. Он не спешил с его публикацией, так как основное исследование — установление пятого типа радиоактивности — захватило его без остатка, затянуло, как колеса зубчатой передачи, заставив забыть все остальное. Сейчас, когда настала насущная необходимость начать с триумфа новую научную карьеру, важнейшее, но не опубликованное в свое время открытие, несомненно, произведет большой эффект.

«Может быть, в самом деле судьба, что я затянул с публикацией завершенного исследования?

Может быть, в самом деле меня остановила рука божья?

— Божья! — поморщился он. Как раньше, так и сейчас он не верил в бога. — Если бог и впрямь для сегодняшнего дня приберегал исследование, сделанное год назад, если он внушил мне не выносить открытие на научный совет, выходит, что он знал о предстоящей операции. Выходит, что бог позволил человеку вторгаться в созданный его помыслом мир и преступать установленные им законы жизни и смерти!

Что такое? Когда я увлекался философией? Что творится со мной? Существуй бог, разве он не пресек бы в зародыше эту операцию? Ведь пересадка мозга — самое дикое святотатство из всех святотатств!»

Рамаз отпил кофе, который уже успел остыть. Плюнул и поднялся из-за стола.

Заниматься зарядкой было лень. Он даже не проделал того минимума необходимых движений, которым врачи специально научили его.

Четвертый день он работал не поднимая головы. Все были предупреждены, что эту неделю его нельзя беспокоить.

Позвонил он и главному врачу. Сказал, что пишет автореферат кандидатской диссертации, и просил не отвлекать его чрезмерным вниманием. Если случится необходимость, он сам найдет его.

Снова устроился за столом, но душа — нет и нет! — не лежала к работе.

Сон есть сон, но временами ему казалось, что сердце у него вправду останавливается.