— Долго же сидели они у тебя взаперти.

— Я их снабдил, чтоб не скучали.

— Вот что значит откровенность! — Рамаз спокойно, но твердо и выразительно посмотрел на Шадури.

— Не доверял тебе, вот и…

«Ого, „не доверял“. А теперь якобы доверяет».

— Я давно понял, что не доверяешь.

— Не доверял исключительно из-за твоей травмы. К тому же пришлось напомнить тебе о разных неприятностях, у тебя мог случиться сердечный приступ или начаться судороги…

— Понятно. Остальные объяcнения, господа, излишни.

Рамаз понял, что ждать пощады от этих людей не приходится.

— Ребят-то хоть узнаешь? — спросил Шадури.

— Мне кажется, ты прекрасно видишь, что не узнаю.

— Не узнаешь Нодара и Серго?

— Который из них Нодар и который Серго?

— Серго Хазарадзе! — представил Сосо пожилого горожанина, которому, по мнению Рамаза, подошел бы шрам.

— Нодар Миминошвили!

Ни один из них не кивнул, они неподвижно стояли у двери.

— Если хотите, ступайте обратно! — с какими-то атаманскими нотками в голосе разрешил Шадури.

Оба повернулись и исчезли в спальне.

— Пусть бы остались, зачем ты их выставил?

Коринтели специально подчеркнул слово «выставил», давая понять Сосо, что признает его за главаря.

— Какое имеет значение, где они будут. — Шадури сел и деловито посмотрел на Рамаза. Он решил придать беседе больше искренности и интимности. — Мне не хочется, чтобы наши дружеские и деловые отношения отошли в прошлое. Ты уже понял, почему я не хочу. Обойдись последнее дело без крови, ты бы мог устраниться от нас, хотя я этому не верю. У тебя тогда появился бы шанс на иную жизнь. Но кровь пролита. Я не знаю, насколько на суде тебе помогут травма и потеря памяти. Я знаю, что грозит остальным. Поэтому и завтра мы должны быть вместе. Тем более что именно ты выстрелил. Со всех нас спросится одинаково, однако ты поторопился. Стрелять не было нужды. Мы уже находились в безопасности. За этот выстрел тебя следовало бы заложить. Нам повезло, он скончался, не придя в себя. Я знаю, тебе не по нутру мои слова, но дело есть дело.

Рамаз окончательно убедился, что от Шадури и его дружков легко не отделаешься. Он с самого начала понял, что преображение Рамаза Коринтели послужило веской причиной недоверия и подозрений. Ясным было и то, что если в своем новом качестве он не примет участия хотя бы в одной бандитской операции, его непременно убьют.

Опустилась тишина, острая, напряженная тишина, как перед ударом грома.

Неожиданно движением руки Рамаз выразил свое согласие и твердо спросил:

— Что ты мне предлагаешь?

Сосо Шадури, облегченно вздохнув, приготовился говорить. Волнение Рамаза унялось. Он дивился в душе, что предстоящая деятельность в одной компании с Сосо и его присными совсем не тревожит его. Наоборот, он даже испытывает своеобразный интерес.

С каждым днем он все больше убеждался в просчете главного врача. Человек не только мозг, а остальные органы не только служебные детали. Что было бы с Давидом Георгадзе, сделай ему аналогичное предложение несколькими месяцами раньше?

Что же все-таки произошло? Мозг повлиял на тело и гены Рамаза Коринтели или, наоборот, гены Коринтели изменили натуру Давида Георгадзе? Может быть, не образование, не мозг, а неведомые внутренние импульсы управляют человеком, заставляя его принимать участие в таких делах, которые он сам считает преступными? Может быть, именно эти импульсы, а не один голый мозг есть человек?

Или, может быть, они вместе создают единую сложную мыслящую и эмоциональную систему?

«Что ждет меня? Еще одна метаморфоза? Или просто не пришли в равновесие разум Давида Георгадзе и гены Рамаза Коринтели?»

Рамаз вышел из задумчивости и, с ненавистью глядя на хозяина, вдруг подумал:

«Интересно, какого калибра пуля продырявит этот бронированный лоб?»

Рамаз Коринтели шаг за шагом поднимался по лестнице. Он медлил нарочно, желая справиться с волнением. Иногда останавливался и отдыхал. Нервно затягивался сигаретой. Был момент, когда он даже решил повернуть назад. Разумеется, он предвидел и эту нервозность, и остроту переживаний. Он заранее смирился с ними, однако не думал, что будет так трудно явиться гостем в дом Давида Георгадзе.

Два дня назад Рамаз позвонил вдове академика. Представился корреспондентом, пишущим статью о покойном ученом. Поначалу рука не поднималась к диску телефона, а услышав голос супруги, он задохнулся и онемел.

— Слушаю, алло, слушаю вас! — несколько раз повторила Ана, дуя в мембрану, чтобы улучшить слышимость.

Кое-как он справился с волнением и ответил ей.

Пошел шестой месяц, как Рамаз не слышал ее голоса.

Они договорились, что через два дня, в пять часов вечера он сможет встретиться с вдовой ученого.

Когда Рамаз повесил трубку, ему показалось, что теперь он вздохнет свободно, но он обманулся. Нервозность, овладевшая им, когда он решился позвонить супруге, постепенно усиливалась. Всю ночь его будоражили тревожные сны. Он метался, ворочался с боку на бок. Несколько раз, вскрикнув, садился в постели и бессмысленно таращился в темноту.

Утром Рамаз встал рано. Солнце еще не взошло, но уже стояла удручающая жара. Он вымыл «Жигули», купленные неделю назад у какого-то музыканта. Сосо Шадури посоветовал приобрести машину у какого-нибудь приличного человека, и сам привел музыканта. Впервые садясь за руль, Рамаз очень волновался. Семнадцать лет он не водил машину. В свое время он был недурным водителем, однако семнадцать лет не шутка, и реакции стали не те, и многое подзабылось. Поэтому самому оставалось удивляться, как быстро он освоился с «баранкой» и как мастерски раскатывал по улицам среди густого потока автомашин.

С удовольствием оглядев напоследок блестящие красные «Жигули», он устало сел в них и подъехал к дому. Запер машину и направился к лифту.

Посмотрел на часы, стоявшие на столе, недовольно покачал головой… Время шло медленно. Повернулся, поплелся в ванную. Дольше обычного простоял под душем. Было жарко, но горячая вода, как ни странно, приносила облегчение. До ванной отчетливо донесся телефонный звонок. Но даже тогда, когда, распаренный, он снова лег на кровать, ему и в голову не пришло снять трубку. Тщетно старался он уснуть. Не спалось. Беспокойному и непривычно возбужденному, ему казалось, что он навсегда лишился сна.

В половине четвертого небо нахмурилось, и пошел дождь. Поначалу мелкий, он вдруг хлынул потоком. Ворвался через открытое окно в комнату, но Рамаз не встал, не закрыл окно. Он надеялся, что хоть теперь станет прохладнее. Но в комнате не убывала жара, словно сплошная стена дождя не пускала ее наружу.

Рамаз взглянул на часы. Десять минут пятого.

На машине до дома академика от силы двадцать минут езды.

«До тех пор наверняка прекратится, — подумал Рамаз, — а не прекратится, тем лучше!»

Половина пятого. Лило все так же. Застойная духота стремилась вырваться в распахнутое окно, но стена дождя по-прежнему препятствовала ей.

Рамаз решил облачиться в костюм, зная, какое значение придает одежде досточтимая Ана.

Бросив последний взгляд в зеркало, он пригладил волосы и подошел к книжному шкафу. Достал спрятанную за книгами деревянную шкатулку, поставил ее на стол. После минутного размышления решительно открыл ее, из двух заклеенных конвертов выбрал один, положил его во внутренний карман пиджака. Закрыл шкатулку, поместил ее за книгами на старое место, глубоко вздохнул и вышел из дому.

Спустившись вниз, необычайно удивился. Дождь уже кончился. Из разрывов туч водопадом лились солнечные лучи. Дождь как будто специально до хрустального блеска промыл задымленный городской воздух.

Подъехав к дому академика, Рамаз то ли не решился, то ли не пожелал оставлять там машину. Снова завел мотор и остановился у крайнего подъезда соседнего здания.

Волнение охватило его сразу, как он вступил в знакомый подъезд.