— Но знаю. Твои доводы заставили и меня усомниться.

— Тогда отложи ответ до утра. Нам нужно встретиться и с товарищем Робертом, и с шофером «КамАЗа». И завтра же обследуем магазин. Запомни, входим по одному. Запоминаем каждую мелочь. Этот стакан пью за тебя и твои грядущие успехи! — Рамаз опорожнил стакан до дна.

— Пока я у вас главный! — с обидой, в которой звучали нотки угрозы, проговорил Шадури. — Утром придешь ко мне, там и составим окончательный план.

— Не кипятись, Иосиф Владимирович. Хочется — будь главным. У меня нет ни малейшего желания оспаривать у тебя первенство. А заодно заруби на носу, вообще-то главным должен быть тот, кто умнее, наблюдательнее и решительнее. Так лучше для дела!

«КамАЗ» Серго задним ходом двинулся к витрине. «Жигули» замедлили скорость.

Рамаз оказался прав.

Два дня назад, когда разбили витрину, милиция была у магазина через десять минут. На следующий день Роберт принес желанное известие: экспертиза обнаружила на камне только следы шин и пришла к заключению, что камень вылетел из-под колес автомобиля. Предположить иное было трудно — какой смысл разбивать витрину, когда за стеклом опущены железные жалюзи. Зато десять минут заставляли призадуматься. По новому плану наши друзья во что бы то ни стало должны были уложиться за три минуты, чтобы избежать встречи с милицейскими машинами, по тревожному сигналу сигнализации спешащими к магазину. Вместе с тем необходимо оторваться от прибывшей на место происшествия милиции минут на восемь. По пустынным ночным улицам на полной скорости до сельского дома Нодара Миминошвили — полчаса езды. А через десять минут никто не поручится, что какая-нибудь милицейская машина, принявшая оперативную радиограмму, не преградит им путь. Риск был велик, но ни один из компании не пошел на попятную.

«КамАЗ» медленно приближался к витрине.

«Жигули» еще больше замедлили ход и остановились метрах в пятнадцати от магазина.

Сосо Шадури, не глуша мотор, жал на педаль тормоза. Прищурив один глаз, он не отрывал взгляда от грузовика, стараясь справиться с волнением.

Расстояние между витриной и задним бортом машины медленно сокращалось.

Рамаз взглянул на часы. Четыре.

— Приготовились! — шепнул он Сосо.

— Тсс! — приложил палец к губам напряженный как струна Шадури.

«Давай, давай!» — подгонял в душе Рамаз. Он знал, что его крика никто не слышит, но все-таки устыдился, поймав себя на мысли, что одержим только одним желанием — скорей бы!

До витрины не оставалось и метра.

Нодар Миминошвили, сидящий в грузовике, давал Серго какие-то указания.

Рамаз понимал, что самый большой стресс вызовет грохот выдавленной витрины.

Миг — и огромное стекло взорвалось, брызнув осколками.

К его ужасному звону добавились вой и писк сигнальной сирены.

«КамАЗ» шутя снес железные жалюзи и остановился.

Рамазу почудилось, будто на их машину обрушился каменный свод, в который угодила бомба. Он невольно зажмурился.

Первое, что он увидел, открыв глаза, был полувонзившийся в витрину «КамАЗ».

Серго моментально выскочил из кабины, выхватил револьвер и встал перед грузовиком. Пробежал глазами по этажам, где уже вспыхнул свет. Оживших окон становилось все больше.

Шадури подал «Жигули» багажником к разбитой витрине. Оба быстро выскочили и бросились в магазин. Там они налетели на Нодара Миминошвили. Он уже тащил четыре коробки, над которыми виднелись только его глаза и лоб.

— А ну, в темпе! — крикнул Сосо, кидаясь к коробкам.

На третьем заходе Рамаз взглянул на часы. В их распоряжении оставалась минута. Он почувствовал тошноту.

«Что за чертовщина, я вроде даже страха не испытываю».

И тут же понял, что на него не столько действует возможное появление милиции, сколько выворачивает душу вой и писк сигнальной сирены.

— Быстро, быстро! — кричал Шадури.

Нодар Миминошвили захлопнул багажник и с трудом влез в нагруженный коробками салон.

Сосо сел за руль и запустил мотор. Рамаз, весь потный, плюхнулся рядом. Его тошнило. Он сдерживался страшным напряжением воли. Боялся произнести хотя бы одно слово, понимая, что едва откроет рот, как сразу начнется рвота.

Позже всех к машине подбежал Серго. Среди беспорядочно наваленных коробок не оставалось свободного места, и он втиснулся прямо на кучу магнитофонов.

— Айда! — Сосо с места взял бешеную скорость.

Вой и писк сирены некоторое время догонял их.

Наконец, как только этот ужасный вой пропал вдали, Рамаза отпустило.

Через пять минут они были в десяти километрах от магазина.

— Револьвер убери, чтобы в нас не выпалил! — крикнул Нодар Серго, скрючившемуся на коробках.

— Чем орать, лучше разбери коробки, может, как-нибудь сяду!

Рамаз посмотрел на часы.

— Через пять минут милиция будет у магазина.

— Еще пять минут нам нечего опасаться. Через пять полетит радиограмма, и нас примутся искать по всему городу. Зрителей много собралось? — повернулся он к жалко пристроившемуся в углу Серго.

— Каких зрителей? — растерялся тот.

— Много народу проснулось?

— Много. Все поняли, чем мы занимаемся.

— Никто не спустился.

— Кто решится?! — жутко хмыкнул Серго.

— Спрячь револьвер. — Рамаз снова посмотрел на часы. — Милиция у магазина.

— Теперь до них дойдет, кто и зачем расколол камнем витрину, — иронически усмехнулся Шадури.

— Сбавь скорость, чтобы не вызывать подозрений, по Тбилиси уже разлетаются радиограммы, — сказал ему Рамаз.

Он радовался, что никто не заметил, как он нервничал. Знал, что первый шаг, ведущий к лидерству, он проделал с силой и эффектом.

Когда его тошнило в магазине, а затем в машине, он не думал об этом. Какое уж там лидерство?! По правде говоря, ему не хотелось стать предметом насмешек Шадури и его подручных, а на лидерство он плевал. Он просто не мог перенести, что всем заправляет Сосо Шадури.

Машина уже въехала на узкие улочки Глдани.

— Сюда не то что ночью, днем инспекция не заглядывает, — сказал Серго, — прежде чем они досюда доберутся, мы будем в безопасности.

Еще несколько минут, и машина остановилась на темной, тесной улочке перед воротами деревенского дома. Там их уже ждали. Железные ворота сразу распахнулись. Серые «Жигули» свернули во двор. Массивные, выкрашенные голубой краской железные створки ворот сошлись за их спиной неторопливо и бесшумно.

— Вы не заболели? — сразу после приветствия спросила Отара Кахишвили его личная секретарша.

— Заметно что-нибудь? — попытался улыбнуться директор исследовательского института.

— Вы немного осунулись, — смутилась секретарша.

— Вчера поздно уснул. Переутомление, видимо, — снова выдавил улыбку Кахишвили.

Улыбка директора еще больше подкрепила предположение Марины Двали. На постной физиономии Кахишвили улыбались только губы. Глаза потухли. У этого кряжистого, здорового на вид человека лицо подернули исчерна-зеленоватые тени, а в глазницах будто высохла влага — каждое движение глаз словно сопровождалось скрежетом.

Кахншвили стремительно пересек приемную, вошел в кабинет, заперся изнутри, поставил портфель на маленький столик, тяжело опустился в кресло и задумался. Вчерашние, выстроенные с закрытыми глазами планы действий в кабинете, при свете дня развалились все до единого.

Несколько минут он сидел неподвижно. Старался заново собрать разлетевшиеся мысли, заново слепить планы, восстановить хотя бы половину из них или придумать взамен что-то новое.

Потом, словно очнувшись, повернулся и нажал клавишу селектора.

— Слушаю вас! — раздался голос секретарши.

— Зайдите! — коротко бросил он. Встал. Отпер дверь кабинета. — Мне никто не звонил? — возвращаясь к креслу, спросил он вошедшую Марину.

— Никто.

— Совсем никто?

— Совсем никто.

Обычно, спрашивая секретаршу, не звонили ли ему, Кахишвили подразумевал вышестоящие органы. Поэтому он и повторил вопрос — дескать, вообще не было звонков?