— Что же все-таки говорил Отар Кахишвили?

— Он был обеспокоен. У Давида в сейфе заперты какие-то секретные документы.

— И что же? — встрепенулся Рамаз.

— Он сказал, что не знает шифр сейфа. А мне-то откуда знать?!

«Подонок!» — вскричал в душе Рамаз. Он сразу смекнул, какие документы интересовали его заместителя.

— Когда я не смогла назвать ему шифр, он очень огорчился и предположил, что Давид, может быть, унес те документы домой. Весь кабинет обыскал.

— Нашел что-нибудь?

— Ничего. Ушел как в воду опущенный. На протяжении недели еще дважды наведывался. И все впустую. А на прощание сказал, что не миновать ему строгого выговора.

«Побирушка!» — снова во весь голос вскричал в душе Коринтели. Он насилу сдержался, чтобы не передернуться от злости.

— Он больше ничего не сказал?

— Ничего.

— Не заводил с вами разговора о последних исследованиях вашего супруга?

— Нет, не заводил. Сказал только, что скоро соберутся и наметят мероприятия по увековечению памяти моего мужа.

— После этого пришел вместе с другими?

— Да.

— Он говорил что-нибудь еще?

— Повторил все тот же вопрос, не нашла ли я что-нибудь, не попадались ли мне какие-нибудь документы или научные труды.

— Он спросил это во всеуслышание, не так ли?

— Да, — смутилась хозяйка, — вы полагаете, что он не должен был спрашивать?

— Нет, калбатоно Ана, мне кажется естественным, что он именно во всеуслышание спросил вас, — попытался улыбнуться Рамаз. — Что вы ему ответили?

— Что я могла ответить? Сказала, что не попадались.

— О сыне ничего не слышно? — Рамаз неожиданно переменил тему разговора.

— О сыне? — Ана вздохнула и вытерла набежавшие на глаза слезы. — Ничего!

— Кто-то говорил, будто бы он в парике приходил на похороны отца и прятался в толпе.

— Кто говорил? — сразу встрепенулась Ана.

— Не знаю. Я не знаком с этим человеком, встретил его на похоронах вашего супруга. Уже и не помню, как он выглядел. Случайно услышал краем уха, он говорил кому-то, что, кажется, сын академика пришел на похороны и прячется где-то в толпе.

— Не думаю. Он бы не уехал, не позвонив мне или не прислав кого-то из приятелей, чтобы успокоить меня.

— О нем совершенно ничего не слышно?

Ана снова горько вздохнула и громко разрыдалась.

— Извините, ради бога извините меня, калбатоно Ана, что я невольно задел вас за больное.

— Для чего мне жить, ума не приложу. Человек, оказывается, как собака, не так-то легко ему умереть, я все же надеюсь, что он где-то скрывается и когда-нибудь объявится, — она судорожно вздохнула. — Только бы знать, что он жив, а там пусть совсем не показывается, если хочет.

— А милиция? Неужели и она молчит? Не навещали вас с расспросами, не приносили каких-нибудь известий?

— Как же, много раз расспрашивали. Я писала им, с кем он дружил, какой у него характер. Одним словом, что знала, то и написала.

— К какому же заключению они пришли?

— Они уже не сомневаются, что того несчастного задавил мой сын, а сам с перепугу бросил машину и скрылся.

Вдова академика, уже не сдерживая слез, достала из кармана носовой платок и вытирала их.

— А почему вас интересует мой сын? — неожиданно опомнилась она и подозрительно пригляделась к гостю. — Вы, случайно, не знакомы с ним?

— Извините, калбатоно Ана, я без всякой задней мысли спросил о вашем сыне, зная, что академик именно из-за него получил инфаркт. Прошу прощения, что невольно разбередил вашу рану!

Рамаз встал, но, поняв, что уходить сейчас нельзя, это вызовет у женщины еще большие подозрения, снова подошел к книжным полкам.

— Насколько мне известно, академик Георгадзе, устав от научных трудов, отводил душу игрой на пианино.

— Да. А вы откуда это знаете? Мой супруг замечательно играл. Ничего необычного здесь нет. Давид из семьи музыкантов. Родители его питали надежду, что сын пойдет по их стопам.

— Я знаю еще, что в такие минуты академик любил выпить чашечку черного кофе без сахара.

— Интересно!

«Интересно! — снова передернуло Рамаза. — Она, видимо, недавно подхватила это словечко».

— Сейчас я ухожу, калбатоно Ана.

Вдова поднялась.

— Мне предстоит многое обдумать. Очень хочется, чтобы статья вышла как можно интереснее. Мне уже ясны та среда и атмосфера, в которых приходилось трудиться академику Георгадзе. Я оставлю за собой право еще раз побеспокоить вас, если у меня возникнут какие-то вопросы.

— Когда потребуется, тогда и заходите.

Ана проводила гостя до двери.

— Воспользуйтесь лифтом.

— Предпочитаю на своих двоих, калбатоно Ана. Весьма признателен вам за позволение прийти и за вашу чуткость. Всего вам доброго!

Рамаз сбежал по лестнице. Ему хотелось как можно быстрее оказаться подальше от этого здания, которое он успел возненавидеть за какие-то двадцать минут.

Выйдя на улицу, он вздохнул полной грудью, настроение сразу поднялось, и он поспешил к машине. Издали увидел свои красные «Жигули», как верный друг поджидавшие его на улице. Через две минуты он был рядом с машиной. Любовно оглядев ее, открыл дверцу.

Его подгоняло одно желание — как можно скорее оказаться на другой улице. Было неприятно ехать по этой, где каждое дерево, каждый дом напоминали ему о прошлом, уже тяготившем его.

Ага, вот он и избавился от этой улицы, от этого квартала. Беспричинная радость окрыляла его. Им овладело такое чувство, будто он разом вырвался из прошлого, погруженного глубоко-глубоко во мглу воспоминаний, и попал в совершенно новый мир.

Неожиданно он заметил в зеркальце серую «Волгу».

Машина показалась знакомой.

Он сейчас же вспомнил, что, когда вышел из дома Георгадзе, она маячила неподалеку, метрах в тридцати от подъезда.

«Меня, кажется, преследуют!» — невольно отметил он.

Серая «Волга» следовала за ним метрах в двадцати — двадцати пяти.

Рамаз сбавил скорость. Серая машина сохранила дистанцию.

Сомневаться не приходилось.

«Кто это может быть?!» — подумал Рамаз, резко тормозя перед книжным магазином.

«Волга», не останавливаясь, прошла рядом.

На мгновение Рамаз увидел сидящего за рулем молодого человека с седыми висками и болезненным лицом.

Кроме него, в машине никого не было.

«Почему он преследовал меня?» — пожал плечами Рамаз, снова запуская мотор.

Научно-исследовательский институт астрофизики.

Кабинет академика Давида Георгадзе.

В огромном помпезном кабинете с колоннами все было сохранено в неприкосновенности. На стенах по-прежнему висели портреты Эйнштейна, Ньютона, Бора и Эйлера; старинный письменный стол на каких-то слоновьих ногах, старинные мягкие стулья, кожаный диван в углу, новый, но сделанный под старину длинный стол, примыкающий торцом к письменному, по-старому располагались в кабинете директора института.

Было только одно, но весьма значительное изменение. В директорском вращающемся, массивном, обтянутом черной кожей кресле вместо академика Давида Георгадзе восседал профессор Отар Кахишвили.

Отодвинув кресло от стола и барски откинувшись на мягкую спинку, новый директор закинул ногу на ногу. Держа в руках очки, он несколько растерянно смотрел на молодого человека, остановившегося в дверях.

Этим молодым человеком, на лице которого играла наглая улыбка, был Рамаз Коринтели.

Внимание Отара Кахишвили сразу привлек его очень дорогой белый костюм.

«Интересно, какое дело привело его ко мне?» — подумал он.

В течение двух дней директор ждал встречи с незнакомым юношей, но, увидев его в кабинете, все-таки смешался и ощутил волнение. Он сам не понимал, что это на него накатило.

Не интуиция ли сигнализировала ему о каком-то значительном скором событии?

Не дожидаясь приглашения, Рамаз быстро подошел к столу, выдвинул мягкий стул, удобно расположился в нем и только после этого сказал: