— Вы очень любите вашу сестру? — спросила вдруг Мака.

Рамаз побледнел, глаза у него остекленели, огромный павильон сразу подернулся мраком.

— Почему вы спрашиваете о ней?

— Недавно вы с такой любовью поклялись вашей сестрой, что у меня слезы навернулись на глаза. Скажу вам откровенно — эта клятва предопределила нашу встречу. Ваша сестра красивая?

— Очень красивая, светлая и святая, как мадонна!

— A y меня нет ни сестры, ни брата! — искренне пожаловалась Мака.

Зал снова наполнился светом.

«Только Мака спасет меня, только она поможет мне избежать пропасти!»

— Я люблю вас, Мака!

— Скажу вам откровенно, — улыбнулась девушка, — мне приятно слышать ваши слова. Предупреждаю, что моя откровенность не дает вам права на ошибочные выводы. Просто я женщина, и мне радостно слышать приятные слова.

— Можно я сыграю?

— Вы играете?

— Попробую.

Рамаз сел за рояль. Осторожно поднял крышку, задумался на мгновение. Видимо, выбирал, что сыграть. Наконец выбрал «Серенаду» Шуберта.

Маке никогда не нравилась эта грустная и приторная мелодия. А сейчас, что случилось сейчас? В эти минуты она как будто услышала ее впервые. Не потому ли, что «Серенаду» исполнял Рамаз?

Девушка окончательно убедилась, что любит Коринтели. Вернее, до нее дошло сейчас, что она полюбила его с той минуты, когда впервые увидела его на защите диплома.

Рамаз осторожно опустил крышку рояля и встал.

— Я, кажется, злоупотребляю вашим вниманием? — сказал он с печальной улыбкой.

— Наоборот, вы доставили мне безграничную радость. Я не предполагала, что физик может так играть.

— Физик еще многое может, но давайте поговорим о деле. В какое время мы сможем встретиться завтра?

— Завтра? — задумалась Мака, — Завтра, видимо, я не смогу. Есть кое-какие дела.

— Мака, очень прошу вас, придерживайтесь моего правила: никогда не делайте завтра того, что можно сделать послезавтра.

— Гениально! — рассмеялась Мака.

— Итак, в котором часу позвоните мне? Я буду точно знать, когда освобожусь.

В павильоне вдруг ожил громкоговоритель:

— Мака, танцоры двадцать минут не могут войти в зал!

— Ухожу! — крикнула девушка, хотя прекрасно знала, что микрофоны в павильоне не включены и ее никто не слышит.

В фойе толпились танцоры. Одни сидели, другие поправляли костюмы, некоторые отрешенно прыгали, отшлифовывая какие-то движения.

Краснея от неловкости, Мака ощутила на себе несколько пар неприязненных глаз. Косые и завистливые взгляды рассердили ее. Чувство неловкости сразу исчезло; высоко подняв голову, она так красиво несла через толпу свое высокое, тонкое, гибкое тело, что Рамаз окончательно решил: «Только Мака спасет меня от гибели. Только Мака, и никто другой».

— Рамаз, у нас будет ребенок! — сказала Марина, заглядывая в глаза молодому человеку.

— Что ты сказала? — Едва не закричав от отчаяния, Рамаз сел на постели.

Марина вздрогнула, что-то недоброе почудилось ей в выражении его лица.

— У нас будет ребенок, Рамаз! — мягко повторила она.

Рамаз ошеломленно уставился на нее, словно ожидая — вот сейчас она рассмеется и скажет, что пошутила. Когда он понял, что Марина не шутит, ему на сердце как будто свалили кузов горячего асфальта. Страшное желание — вцепиться в горло женщины и задушить ее — обуревало его.

Насилу справившись с нервами, он откинулся на спину и закрыл глаза.

В комнате установилась тишина, жуткая, напряженная тишина.

Марина не знала, как быть. Опершись на локоть, она окаменела в постели, не решаясь произнести ни слова, боясь пошевелиться. В испуге и отчаянии она смотрела в лицо Рамаза, лежавшего рядом с ней. Подводное волнение моря не ощущается на поверхности, и состояние Коринтели она почему-то сравнивала с глубинным неистовством морской стихии.

— Ты не оставишь ребенка! — глухо сказал Рамаз, не шевелясь и не открывая глаз.

— Я очень хочу ребенка! — донесся до него умоляющий голос женщины.

— Ты не оставишь ребенка! — тише, но гневно и угрожающе повторил он. — Сегодня же найдешь врача.

— Уже поздно, Рамаз! — помолчав, ответила Марина.

— Почему? — Рамаз открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее.

— Я на пятом месяце.

— Врешь!

— Клянусь тобой, не вру!

— Тогда почему ничего не заметно?

— Но ты два месяца не видел меня. А вот сейчас пришел и…

— А о чем ты раньше думала?

— Я хочу ребенка, Рамаз!

— Ты-то хочешь, а я? — И снова на Рамаза нахлынуло неистовое желание схватить ее за горло и задушить на месте. — Разве я когда-нибудь обещал тебе, что женюсь, разве у нас был разговор о ребенке? Как назвать твой поступок? Шантаж? Авантюра?

— Ты же любил меня, Рамаз?!

— «Любил»! — передразнил взбешенный Рамаз. — Да, любил и сейчас люблю. Любовь — одно, а договор и обязанность — другое! Ты воспользовалась моей любовью и сделала то, чего я боялся больше всего на свете!

Собственная сдержанность удивляла Рамаза, и он понял, что вместе с бешенством им овладело отвращение к этой женщине.

«Как я мог ложиться с ней в одну постель?»— невольно подумалось ему.

В комнате снова сгустилась напряженная тишина.

Марина, не в силах вынести его взгляд, чуть не плача, уткнулась лицом в подушку.

Рамаз понял, что еще минута, и у Марины начнется истерика.

Он стянул с нее одеяло и присмотрелся к животу.

Ничего подозрительного не было заметно, у этой цветущей женщины он всегда округло выдавался вперед.

Рамаз едва сдержал себя, чтобы не вскочить и не пнуть ее ногой в живот.

Немного спустя Марина накрылась одеялом.

Она как будто позволила Рамазу убедиться, что не обманывает его. Бледная как полотно, беззвучно плача, лежала она с закрытыми глазами и ощущала на себе взгляд Рамаза. Женское чутье подсказывало ей, что она противна ему. Понимала, что все кончено, все погибло, что она сама подвела себя к краю пропасти. Остановившись на краю, заглянула вниз и замерла от ужаса, увидев ощетинившееся каменными глыбами далекое дно мрачного, мглистого провала. Она отступила назад, сделала несколько шагов прочь от края и с надеждой посмотрела на яркие лучи прятавшегося за горами солнца.

— Не думал я, что ты такая дрянь! — сказал вдруг Рамаз.

Сгинул сияющий букет лучей невидимого за горами солнца, будто там выключили прожектор. Многоцветные горы разом почернели.

— И это говоришь мне ты?! — после недолгой оторопи вырвалось у Марины. — Хотя так мне и надо! Ты, наверное, прав, ослепленная любовью, я поддавалась тебе и сделалась соучастницей твоих махинаций! Неужели за все это время нельзя было почувствовать, что ты не любишь меня?! Разве трудно было понять, что я потребовалась тебе для твоих темных дел? А я не понимала, ничего, к сожалению, не понимала! Сначала одурела от любви, потом где уж было раскусить, что мужчина, одаренный сверхъестественным даром, первоклассно может обманывать наивную, обездоленную женщину!

— Я и сейчас очень люблю тебя, Марина! — негромко сказал Рамаз. Он вдруг понял, что не стоит усложнять дело. Не стоит сгоряча отрубать пути назад. Сначала следует хорошенько все обдумать, внести в дело ясность. Решения под горячую руку до добра не доведут. — Ты сомневаешься, что я по-прежнему люблю тебя?

— Я не верю тебе, — всхлипнула несчастная Марина.

Рамаз успокоился. По голосу беспомощной, отчаявшейся женщины он понял, что она готова ухватиться за соломинку.

— Я тебя очень люблю, — более спокойно повторил он. — Известие о ребенке было для меня как гром среди ясного неба. Я растерялся и рассердился. Разве ты не понимаешь, что мне сейчас не до ребенка, и вообще, интересовалась ли ты когда-нибудь, что я думаю на этот счет?

— Рамаз!

— Давай не будем сегодня говорить на эту тему! — оборвал он Марину. — Потерпи немного, бог даст, я переварю и, смирюсь с тем, что ты сказала, или найду какой-то выход.